странной уверенности в том, что люди умнее Бога. Если это разумно, тогда что такое клинический идиотизм?
Таков в общих чертах монархический идеал, а в рассмотрение деталей и тонкостей монархического правления мы сейчас не имеем возможности входить. Что касается истории развития и воплощения этого идеала, то в наиболее чистой и выдержанной форме он воплотился как раз в русском самодержавии. Византийская монархия выросла из римского принципата, который в свою очередь вырос из диктатуры. Власть римских принцепсов, которых у нас чаще называют императорами, была делегированной от «сената и народа», то есть не имела высшей санкции. Византия наследовала эту по сути своей диктаториальную, то есть в основе – демократическую власть. Но возвышение Византии с самого начала было органически связано с ортодоксальным христианством, а потому и представления о характере власти базилевса, там постепенно начали черпать из учения Церкви, но эти представления о божественном характере власти не успели достаточно вызреть. Византии была чужда династичность мышления. Династии были, но часто менялись, по существу любой удачливый, то есть самый наглый солдат мог провозгласить себя базилевсом, и народ это принимал. Базилевс получал власть как бы и не от Бога, а то ли от народа, то ли от своего меча.
А вот на Руси сразу же сложились представления о власти монарха, как имеющей высшую санкцию. Церковные учители говорили уже князю Владимиру: «Ты поставлен от Бога». Иван Грозный очень четко говорит: «Аз есмь царь Божьим произволением, а не многомятежным человеческим хотением». И русский народ всегда в глубине души вполне осознавал, что царя дарует ему Бог. Но наша русская беда в том, что мы не любим теорию, пренебрегаем формулировками. Поразительно, но до Петра I на Руси не было законодательно закрепленных определений монархической власти. Но вот явился царственный реформатор и устами Феофана Прокоповича в «Правде монаршей воли» возвестил, что народ «воли своей отрекся и отдал её монарху». То есть первое же русское определение монархии оказалось принципиально порочным. Прокопович выразил принцип абсолютизма, согласно которому народ делегирует власть монарху. Это сущностная демократия, которая рядится в одежды монархии. Подлинное самодержавие – это когда Бог делегирует власть монарху. Народ это чувствовал, но не умел формулировать. Умники понемногу начинали формулировать, но понимали всё не так. Воистину, главное национальное русское блюдо – это «каша в голове».
Русская монархическая мысль развивалась не ходко не валко, пока в начале XX века не появился фундаментальный и доныне непревзойденный труд Льва Тихомирова «Монархическая государственность». Вот только читать эту книжку было уже не особо кому. Время Тихомирова пришло сейчас. Так же как и время других русских мыслителей, давших нам образы подлинного и глубокого монархического сознания. Не откажу себе в удовольствии процитировать трех русских мыслителей, первый из которых был современником Пушкина, а третий жил в наши дни.
Святитель Филарет Московский: «В семействе должно искать начатков и первого образа власти и подчинения, раскрывшихся потом в большом семействе – государстве. Именно: отец есть первый воспитатель, … но как власть отца не сотворена самим отцом и не дарована ему сыном, а произошла вместе с человеком от Того, Кто сотворил человека, то и открывается, что глубочайший источник и высочайшее начало первой власти и следовательно и всякой последующей между человеками власти есть в Боге, Творце человека. Потом, когда … из семейства выросло государство … Бог дал этой власти новый искусственный образ и новое имя в лице царя … Бог по образу Своего небесного единоначалия учредил на земле царя, по образу Своего небесного вседержительства устроил на земле царя самодержавного, по образу Своего царства непреходящего … поставил на земле царя наследственного».
Иван Ильин:
«Монархическому правосознанию свойственна потребность в олицетворении государственного дела … Процесс олицетворения (персонификации) состоит в том, что нечто неличное (государственная власть) или сверхличное (родина) или многоличное (народ) переживается, как личное существо. Однако, не просто в качестве символа, ибо символ только замещает и представляет, а в смысле живого тождества, преодолевающего раздельность и личностно воплощающего живое единство».
«Для того, чтобы понять сущность монархического олицетворения, необходимо всё время иметь ввиду его религиозную природу. Монархическому правосознанию … присуща склонность воспринимать и созерцать государственную власть как начало священное, религиозно освящаемое и придающее монарху особый, высший, религиозно осмысленный ранг».
«Монархия держится любовью подданных к монарху и любовью государя к своим подданным … Нет этого отношения, и монархия превращается в пустую видимость, в иллюзию, в какое-то тягостное и опасное всеобщее недоразумение … Любить же своего государя, значит чувствовать в нем благую, добрую силу, которая искренне хочет своему народу добра и живет только ради этого добра и этого служения».
«Нелепо было бы говорить, что монархическое правосознание не знает свободы и не ценит её … У республиканцев есть такой предрассудок, будто монархия ведет к рабству и будто лояльность монархиста сама по себе уже доказывает, что он не созрел до понимания свободы. На самом деле всё обстоит совсем иначе. Ибо лояльность и дисциплина могут быть приняты свободно и добровольно и тогда о рабстве говорить совсем не позволительно».
Митрополит Иоанн (Снычев):
«Богоучрежденной формой существования православного народа является самодержавие. Царь – Помазаник Божий. Он не ограничен в своей власти ни чем, кроме обязанностей общего всем служения. Евангелие есть «конституция» самодержавия. Православный царь – олицетворение богоизбранности и богоносности всего народа, его молитвенный председатель и ангел-хранитель».
«Христианство признает один источник власти – Бога … Высшая неограниченная самодержавная власть Бога промыслительно охватывает бытие мира во всех подробностях».
«Самодержавие не имеет своих самостоятельных нецерковных идеалов и целей … Православная государственность России не претендовала на самоценность, в идеале смиренно довольствуясь ролью «ограды церковной». Целью такой власти является всемерное содействие попыткам приблизить жизнь народа … к евангельскому идеалу. Иными словами, цель богоугодной власти – содействие спасению душ подданных …»
Русских мыслителей монархистов толком не прочитали, не услышали, а то и вовсе проигнорировали. С монархической теорией можно спорить, но нельзя же делать вид, что её вовсе не существует. Между тем, широкие политизированные массы определяют своё отношение к монархии просто анализируя определенный период русской истории, причем с опорой на информацию из советского учебника. Отношение к монархии формируется по типу: «Если при царе Николае, при царе Иване, при царе Горохе было то, что нам не нравится, значит монархия нам не нужна». Нас губит то, что мы не любим теорию, а потому оказываемся неспособны отделить своё отношение к идее, как таковой, от отношения к конкретно-историческому воплощению этой идеи. Монархизм – это принцип, и надо сначала определить своё отношение к принципу, а потом уже говорить о том, насколько косо и криво он был реализован на практике. Трудно найти собаку без блох, но надо же понимать, что собака и блохи – не одно и тоже. А у нас, когда вспоминают о собаке, говорят почему-то только о блохах.
Впрочем, с широких масс и взять нечего, но когда такой сильный теоретик, как Александр Дугин, определяет своё отношение к перспективе реставрации монархии на основании отношения к романовской эпохе, это уже невозможно понять. Он пишет: «Возврат к царской геополитике таит в себе страшную угрозу. В последние полвека царствования Романовых внешнюю политику правящего дома определяли проанглийские и профранцузские проекты, ради которых Россия вмешивалась в самоубийственные конфликты на стороне своих естественных геополитических противников. Русское православие в романовскую эпоху довольно далеко отстояло от идеала Святой Руси. Самодержавие всё больше утрачивало сакральное значение … Прямая апелляция в наших условиях к реставрации уваровской триады скорее всего приведет к восстановлению того худосочного и в большей степени того демагогического компромисса, который на практике скрывался за этими тремя принципами в позднюю романовскую эпоху … Попытка следовать позднеромановской славянофильской линии в наших условиях не может привести к хорошему результату. И даже сама апелляция к дореволюционной России несет в себе потенциально самоубийственные политические мотивы, намного более опасные для русского народа, нежели проекты советской реставрации».
Это вообще не понятно о чем, а в итоге делается очень конкретный вывод: лучше советская реставрация, чем реставрация монархическая. Сначала мы слышим скорбный плач о том, как далеко Романовы ушли от Святой Руси, а потом нам говорят, что лучше вернуться к государственному атеизму, чем к Святой Руси.
Полностью согласен с тем, что «проанглийские и профранцузские проекты» российской монархии были губительны для нашей страны, но я не понимаю, при чем тут монархия, как форма правления? Беда в романо-германском иге, под которым мы и до сих пор благополучно пребываем, а вовсе не в том, что Россия была монархией.
Вспомнив про уваровскую триаду, Дугин предпочел заняться футурологией, рассуждая о том, к чему приведет апелляция к ней, но почему-то ни слова не сказал о содержании триады. «Православие. Самодержавие. Народность» – это принципы. Они хорошие или плохие? Если они хорошие, то остаются таковыми независимо от того, кто и каким содержанием их когда-то наполнял, и каким содержанием они могут наполниться сейчас. Давайте говорить об их смысле, чтобы не впасть в «худосочный компромисс». А если это плохие принципы, тогда давайте говорить об этом. И уже после этого будем сравнивать позднеромановскую и постсоветскую эпохи.