Гейдар Джемаль говорит о сознании героической элиты. Для православных это не менее актуально, чем для мусульман. Русская православная аристократия, основанная на рыцарском начале, как раз и должна являть собой героическую элиту. Это не значит, что она должна формироваться исключительно из военных, из «ветеранов спецназа». Нет, она должна формироваться из людей духа, которые имеют особые отношения со смертью. Главное сокровище их жизни – в Царстве Небесном, а смерть – это ворота в Царство Небесное. Человек духа не может панически бояться смерти, потому что смерть для него – тот самый переход, который обещает ему исполнение самой главной жизненной цели, самой трепетной мечты. Именно со смертью связан главный смысл жизни. И в этом смысле человек духа «носит смерть в себе». Мысль о смерти, как о моменте перехода в лучший мир – смысловой центр его личности.
Конечно, средний человек, даже религиозный, не может слишком глубоко переживать смерть, как момент осуществления мечты. В нас слишком много земного, плотского. Множество разнообразных нитей связывают нас с материальным миром, и наши мечты в большом количестве случаев связаны с этой очень грубой формой бытия. Мысль о том, чтобы потерять всё, что мы имеем здесь, пугает нас. Мы пытаемся жить запросами духа, но запросы души и тела очень сильны в нас и порою выходят на первый план. Умом мы понимаем, что всё лучшее – там, но состояние нашей души не позволяет нам слишком туда стремиться. Но наша элита должна быть лучше нас, на то она и элита. Русская правящая элита, русская аристократия либо должна быть духовной, либо в ней не будет смысла.
Если мы говорим о том, что смысл существования России связан со служением Христу, с попыткой коллективного прорыва в Царство Небесное, с «колонизацией Неба», то русская аристократия должна переживать цели национального бытия гораздо глубже, чем средний человек. Русский князь должен быть как тот рыцарь, который мчится на своём коне прямо в Царство Небесное. Русский аристократ должен быть готов в любой момент отдать жизнь ради высшей цели национального бытия.
Нам сейчас это кажется просто сказкой, да ещё и не самой умной, но это лишь потому, что мы слишком долго рассматривали современные «элиты» – группы холенных и жадных мошенников, ни о чем не способных думать, кроме личного обогащения. Но элита не всегда была такой. В первую мировую один молодой великий князь, представитель дома Романовых, получив на фронте смертельное ранение, умирая, говорил: «Как я счастлив, что пролилась кровь царской семьи, как это должно воодушевить народ». Заметьте, это было сказано перед смертью, когда на красивую демагогию времени уже не оставалось, просто юный русский принц так чувствовал. Он так жил и так умер. Его так воспитали.
Конечно, не все были такие, и даже не большинство. Но тогда этот предсмертный восторг русского аристократа не поражал так, как он поражает сейчас, тогда он казался более естественным. Речь идет именно об идеалах. Есть общенародный идеал, которому люди соответствуют в разной степени или вообще не соответствуют, но все знают, в чем идеал, и всем известно, что стремиться к нему – хорошо, а удаляться от него – плохо. А есть идеал аристократии, куда более возвышенный, чем общенародный, формулирующий куда более высокие требования, чем те, которые можно предъявить к среднему человеку. Народный идеал и идеал аристократии вырастают из одного смысла, аристократический идеал лишь более радикален, настолько радикален, что приводит к появлению людей иного качества. Идеал – это тот огонь, на который мы либо идем, либо не идем, но все прекрасно видят, куда надо идти, а дальше – личное дело каждого. Так вот идеал аристократии по природе своей жертвенный. Настоящий аристократ должен быть готов в любой момент отдать жизнь за то, что по его представлениям дороже земной жизни.
Настоящая европейская аристократия была выкована в огне и крови крестовых походов. Сколько бы мерзости не налипло на эти предприятия, сколько бы чисто шкурных интересов не просвечивало порою за ними, но это просто уму непостижимо, сколько там было рыцарей-идеалистов, мечтавших умереть за Христа. Там рождалась духовная аристократия – суровая, аскетическая, жертвенная.
Аристократ может много заботиться о земных интересах (и не может не заботиться), но подходит тот момент, когда он пренебрегает земными благами и идет на смерть. Он всегда об этом помнит, потому и не привязывается к земным благам, даже если их имеет. Аристократичность всегда предполагает умеренное материальное потребление, презрение к богатству, в идеале – аскетизм. Если речь не идет о «мещанах во дворянстве» и «полумилордах-полукупцах», демонстрирующих признаки разложения аристократии. Но даже «полукупцы» среди «полумилордов» прекрасно понимают сами, что они не лучшие представители аристократии.
Таких людей, людей особого качества, всегда мало. И дело тут вовсе не в плохом воспитании. Если в душе человека нет аристократического начала, этой тонкой, едва уловимой материи, то даже десять самых настоящих аристократов не смогут сделать из него такого же, как они сами. Аристократическое начало в человеке можно и нужно развивать, но если его нет – развивать будет нечего. Вот факт удивительный, странный, необъяснимый – аристократом надо родиться. Иногда это происходит в семье, далекой от аристократии, но редко. А иногда в семье герцога или князя рождается ну совершенно не аристократ, но и это редко. Всё-таки чаще всего в каждом сословии рождаются люди с задатками своего сословия. Им лучше оставаться в своем сословии, просто потому что каждому человеку лучше быть самим собой.
Когда Наполеон создавал новую аристократию, он, очевидно, думал, что всё просто. Нея, сына мясника, он сделал герцогом, а Мюрата, сына трактирщика, королем. Ней и Мюрат были блистательными маршалами – редкими храбрецами и талантливыми военачальниками. Но аристократами они не стали. В решающий момент они проявили фатальное отсутствие представлений о чести. А представители древней аристократии, такие, как маркиз де Коленкур и граф Лас-Каз, остались верны императору до конца. Маркиз и граф не думали о том, что такое честь и как им её не потерять, для них это было на уровне рефлексов. Может быть, правнуки Нея и Мюрата и стали бы настоящими аристократами, но так уж вышло, что выяснить это не удалось.
Итак, люди рождаются разными, и на этом природном факте строится понимание того, что общество должно быть сословным. И понимание этого было в человеке всегда. Ещё Платон строил своё идеальное государство на разделении трех «сословий». Первое, правящее сословие – духовное или философское. Второе – военное, защитное. Третье – рабочее, питающее общество.
Не думаю, что Средневековье очень внимательно прочитало Платона, но и там выделили три сословия: ораторес – те, кто молится, беллаторес – те, кто сражается, и лабораторес – те, кто трудится.
Почти об этом же говорили гностики, разделившие людей на «пневматиков», «психиков» и «физиков». Причем, говорили они не о сословиях, а о трех разных человеческих породах, но само понимание о необходимости сословий как раз и строится на понимании того, что люди от рождения принадлежат к разным породам.
Варлам Шаламов как-то заметил, что от мужика до Канта большее расстояние, чем от мужика до лошади, что недавно с полным согласием процитировал либеральнейший Виктор Шендерович. Я, кстати, не согласен с троцкистом Шаламовым, потому что и у мужика, и у Канта есть бессмертная душа, а у лошади её нет. Так что от мужика до Канта всё же неизмеримо ближе, чем до лошади. Но я согласен с тем, что мужик и Кант принадлежат к разным человеческим породам. Мужик ни когда не станет философом, а Кант ни когда не станет пахарем. Я вот только не понимаю, как либералы, вроде Шендеровича, согласуют эти свои представления с требованием социального равноправия.
Питирим Сорокин в истории общества так же выделяет три фундаментальных типа. Идеационное общество представляет собой социальную структуру, ориентированную на запредельность и духовность, устремлениую к далеким горизонтам, великим идеям и проектам. Сенсуальное (чувственное) общество основано исключительно на материальных ценностях. Идеалистическим является общество, балансирующее между трансцендентным и материальным и ориентированное на эстетический идеал красоты.
Рискну заметить, что это не три разных типа общества, а три разных страты внутри любого общества, и разница между обществами в том, какая из этих страт доминирует, какая выражает идеалы и смыслы для всего общества. И терминология Сорокина (идеационное, сенсуальное, идеалистическое) не представляется мне удачной. Не понятно, зачем было городить этот огород, когда о том же самом в гораздо более внятных и точных терминах уже давно сказали гностики.
Интересно, однако, то, что и в XX веке человеческая мысль вертелась вокруг всё того же самого разделения людей на три породы. И мы с вами давайте уж не будем отрицать очевидного: люди рождаются принадлежащими к разным породам, а потому нормальное, здоровое общество должно быть сословным. Правящее сословие должно хотя бы примерно соответствовать высшей человеческой породе – людям духа. Таков смысл аристократии, без которой невозможна правильная монархия.
Монархическое законодательство должно быть сословным, то есть аристократия безусловно должна иметь привилегии. Но в обмен на привилегии к аристократам должны предъявляться более высокие требования. За что трактирщику – штраф, за то графу – Бастилия. За что мужику – каторга, за то князю – плаха.
Третий Рим?
Главный русский смысл должен быть выражен четко, внятно, афористично, красиво, воодушевляющее. Сложную, разветвленную теорию надо сжать в одну короткую фразу, которая отскакивала бы от зубов. Этой цели и призвана была служить идея «Москва – третий Рим» и доныне очень популярная среди православных патриотов. Эта идея вписывает Россию в контекст мировой истории, свидетельствует о значительности места нашей страны в судьбах человечества, тешит наше национальное самолюбие и бальзамом проливается на душу, растерзанную комплексом национальной неполноценности. Но, откровенно говоря, третьеримская идея поражает своей внутренней нелогичностью и полным отсутствием реального см