– Я не откажусь от трех, – сказал Шешель. Ведь слышали они, что это он просил воду, так нет – принесли Томчину а про Шешеля будто забыли. Подхалимы.
– Хорошо. Оставьте все, – сказал Томчин, – а теперь идите и не мешайте нам, – он уже забыл об этих людях. Они не стоили его внимания. Он смотрел на Шешеля.
– Сейчас мы приступаем к одному из самых главных эпизодов фильма.
«В этом фильме неглавных эпизодов, похоже, просто нет».
Шешель пил залпом стакан за стаканом и ничем не мог ответить Томчину, кроме как довольным бульканьем. Кадык ходил ходуном, похожий на поршень, заталкивающий в желудок очередную порцию воды. Он остановился, когда последний стакан опустел наполовину.
Все это время Томчин что‑то рассказывал, но Шешелю будто тампоны в уши запихнули, наподобие тех, которыми оберегают свои барабанные перепонки артиллеристы во время массированного обстрела неприятельских позиций. В ушах шумело, как после легкой контузии. Он почти ничего не слышал за исключением словосочетания «Лунная походка», периодически проскальзывающего в речи Томчина.
– Вы все поняли?
– Да, – кивнул Шешель.
– Тогда продолжим. Все по местам.
Шешель быстро допил воду. Ему показалось, что в первом стакане она была вкуснее, чем во втором, и уж тем более, чем в третьем, будто воду из разных источников набирали.
«Вы зря столько пьете. Чем больше в организме воды, тем больше потовыделения, ну и не только этого», – припомнил Шешель слова Томчина. Совету этому он не внял. Пришлось расплачиваться за невоздержанность.
Он молчал, когда ему водрузили шлем на голову. Но кислое выражение на лице лучше любых слов говорило: «Когда же закончатся эти мучения?»
В голову стучались безумные мысли, требовали пустить.
«Вот бы подкараулить Шагрея, сотворить с ним что‑нибудь этакое, чтобы он уже не мог придумывать новые и новые пытки».
Тонкий канат уходил в небеса. На самом деле там – вдоль звездного неба шла балка, выкрашенная в черное, чтобы не выделялась на фоне космоса. На ней крепился механизм, который мог свободно передвигаться по балке. Он состоял из колесиков, подшипников и системы блоков, через которые и был перекинут канат. Один его конец опоясывал грудь Шешеля, а другой находился в руках техников. Когда Шешель делал шаг, техники тянули канат на себя, чуть приподнимая пилота и одновременно перемещая систему механизмов по балке, после канат медленно отпускался. С каждым шагом вся эта процедура проделывалась вновь. Шешель прыгал как кенгуру – так же высоко и так же далеко.
Техников набрали крепких и сильных. Для кандидатов на эту должность, видимо, устроили соревнования по перетягиванию каната. Рядом с ними пристроился Шагрей. Он следил за движениями Шешеля и подавал техникам команды – совсем как рулевой на лодке.
Техники натоптали, подготавливая эту сцену, потом заботливо стерли следы своего пребывания на лунной поверхности, а то, заметь их исследователь космического пространства, хватил бы его удар. Это хуже даже, чем забраться на Эверест и увидеть на его вершине флаг другого государства, а заодно и письмо с подписью и пожеланием дальнейших успехов. Такое испытал Скотт, когда дошел до полюса. Ведь за несколько дней до него там уже был Амундсен. Вся жизнь и все испытания – впустую.
Техники переусердствовали и стерли заодно и отпечатки, оставленные здесь Шешелем. Слишком сложно оказалось выделить их среди остальных следов. Пришлось их восстанавливать.
Пару минут Шешель бродил по лунной поверхности, а в это время Томчин отчитывал собравшихся перед ним техников за нерадивость. Грозился лишить их не только премиальных, но и зарплаты за то, что по их вине съемочный процесс затягивается, а каждая минута простоя обходится студии так дорого, что лучше об этом и не заикаться. Техники стояли от него в двух‑трех метрах. Поскольку Томчин кричал на них в мегафон, очевидно, полагая, что так его лучше поймут и впредь подобные ошибки не повторятся, слышал его и Шешель, старательно вытаптывающий лунную поверхность, точно его пустили на нее немного попастись.
Осветители отрегулировали свои приборы, чтобы у Шешеля не получалось несколько теней, а то дотошный зритель увидит это и догадается, что дело на самом деле происходит не на Луне, а на какой‑то очень отдаленной планете, находящейся в системе нескольких звезд. Он встанет с кресла и закричит: «Вас обманывают! Это не Луна! Это Альдебаран!» Вот шуму‑то будет. Того и гляди зрители начнут требовать назад деньги за билеты. Шешель согнул колени и подумал, что если и разогнется, то с трудом, потому что помимо костюма на плечи давил еще и прикрепленный к спине металлический рюкзак, где якобы хранились запасы сжиженного кислорода.
Шешель закряхтел, бросил тело вверх и немного вперед. Его подхватила какая‑то сила, и он воспарил к небесам. Теперь до них точно дотянешься рукой, а при желании и звезду сорвешь. Но он промахнулся, стал опускаться, коснулся поверхности в двух метрах от начала прыжка, снова оттолкнулся, взмыл к небесам и опять не достал звезды.
Ему нравилось это ощущение полета. Вот только сколько он выдержит? Он не мог вспомнить, на каком прыжке, пятом или шестом, сила, тянувшая его к небесам, исчезла как раз в тот момент, когда он только начал плавно опускаться. Он пошел резко вниз. Луну под его ногами так быстро и неожиданно подменили на Землю, что он не успел сгруппироваться, понять даже не успел, что падает, и рухнул головой вперед, лицом зарывшись в пыль, так что она почти скрыла стекло шлема.
Он ударился о стекло подбородком, прикусил язык, почувствовал кровь на губах, а чуть позже, когда попробовал подняться, понял, что кровь течет и по лбу, собираясь на бровях. Вскоре она начнет застилать глаза. Шешель отбил колени и грудь. Дыхание перехватило, точно кто‑то перекрыл трубу, по которой струился в легкие воздух. Он не мог несколько секунд вздохнуть. Когда это у него вышло, воздух он глотал маленькими порциями, потому что каждый такой глоток сопровождался колючей болью в легких, точно вместе с воздухом он проглатывал еще и несколько иголок, но они безболезненно проходили через рот и горло, а знать о себе давали только в легких.
Он встал на четвереньки, замотал головой, как собака, отряхивающая с мокрой шерсти воду. Думал, что так сумеет вытряхнуть боль. Но эффект получился обратный. Его замутило. Он закрыл глаза, а когда попробовал открыть, оказалось, что правое веко склеено чем‑то липким и теплым.
Подняться на ноги ему помогли. Он не видел кто, потому что стекло шлема оказалось с внешней стороны испачкано пылью, а с внутренней – кровью. Несколько рук вцепилось в него. Вначале он чувствовал только душный приторный запах крови, потом с него сняли шлем. Он забыл о боли в легких, ухватил побольше воздуха. На этот раз он проглотил мало иголок.
– Что случилось? – хорошо, что зубы не выбил. Сейчас бы шепелявил.
– Канат оборвался, – сказал техник, освободивший Шешеля от шлема.
Гример влажной ваткой, смоченной спиртом, стирал кровь. Ссадину на лбу защипало. Даже не смотря в зеркало, Шешель знал, каким местом ударился.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Томчин.
– Ничего. Голова немного болит. Но бывало и хуже. Гораздо хуже.
– Не сотрясение ли у вас? Проверить бы надо.
– Обойдусь.
– Что с этим делать будем? – Томчин кивнул на ссадину на лбу Шешеля.
– Заштукатурю, и не заметите, – ответил гример.
– Так. Так. Что же вы, милостивый государь, канат такой тонкий прицепили? – спросил Томчин у Шагрея.
– Я посмотрю его. Должен был выдержать вес, – задумчиво сказал Шагрей, потирая подбородок. – Может, брак подсунули? Волокно не качественное или еще что. Я посмотрю.
– Сделайте милость. А то главного героя угробим в самом начале съемок.
– А вы что, хотите угробить меня в самом их конце? – вмешался в разговор пришедший в себя Шешель.
– Боже упаси, – сказал Томчин, – я хочу приберечь вас для следующих картин.
– Марс покорять?
– Посмотрим. На сегодня, вероятно, все.
– Если бы вы жили в Средневековье – цены бы вам не было, – съязвил Шешель, обращаясь к Шагрею.
– Это отчего же?
– Инквизиторы в вас души бы не чаяли. С вашими‑то талантами. Ох. Вы придумали бы такие приспособления для пыток, что признания в содеянных богохульных делах у колдунов да ведьм можно было бы легко получить. Никто не отказался бы.
– Полно вам, – сконфузился Шагрей и чуть покраснел.
– Это я шучу так. Не обижайтесь, – сказал Шешель Шагрею, потом обратился к Томчину: – Вот о чем я подумал, а не может ли наш исследователь кого‑нибудь встретить на Луне?
– Селенитов, что ли? Маленьких зеленых человечков?
– Почему обязательно зеленых? Пусть будут розовые или желтые.
– На кого это вы намекаете? Нет. Желтых нельзя по политическим соображениям. Пусть будут зеленые.
– Фильм‑то черно‑белый. Никто цвет не различит.
– Отчего вы думаете, что он черно‑белый выйдет? Есть у меня кое‑какие задумки, но пока об этом рановато говорить, а вот о человечках… Что вы думаете, господин Шагрей? – подмигнул Томчин.
– Лунная поверхность хорошо изучена астрономами. На видимой ее стороне нет никаких поселений. Возможно, они окажутся на невидимой, но я в этом сомневаюсь. Вот если предположить, что живут они под поверхностью? Действительно. Почему бы и нет? Этот вариант можно обсудить. Я придумал уже, как наш герой найдет их, – Шагрей сделал многозначительную паузу, но все и так внимательно слушали его. – Наш герой при очередном прыжке пробивает лунную поверхность, которая на самом деле оказывается крышей их поселения, и проваливается внутрь. Он падает. Высота огромная.
– Ох, – простонал Шешель. Он понял, что над ним подшучивают.
«Вот выдумал‑то проблем на свою голову», – подумал он и вознес взгляд к звездным небесам. С них свисал оборванный трос. «Вот как надо добираться до звезд. Найти вот такой же трос, позабытый Всевышним, и полезть по нему вверх. Времени, правда, много уйдет. Руки устать могут. Ослабеешь, разожмешь руки и грохнешься вниз. Радости от такого полета мало».