[469]. Вспоминая свое усадебное детство, Панаев в очерках о святках стремился воссоздать ту особую и ни с чем для него не сравнимую поэтическую атмосферу, которая окружала на святках как взрослых, так и детей. «О! Что может быть восхитительнее жизни избалованного барчонка на святках!» — восклицает он[470]. Тема святок в восприятии ребенка, столь часто встречающаяся в литературных произведениях второй половины XIX века, впервые прозвучала у Панаева.
Праздники Рождества и Нового года с детства имели для меня что-то особенно привлекательное. С каким нетерпением ждал я этих праздников! Какое необъяснимое ощущение, к которому примешивалось что-то поэтическое, пробуждалось в душе моей по мере приближения к рождественским дням, —
так начинает Панаев очерк «Прошедшее и настоящее (Святки двадцать пять лет назад и теперь)»[471]. По его мнению, в помещичьей усадьбе именно на святках жизнь дворян наиболее естественно сливалась с жизнью крестьян, и прежде всего — дворни, порождая отношения взаимных обязательств, гармоничное единство и поэзию, что позволило ему сказать: «Святки действительно самое поэтическое время на Руси…»[472]
В «Современнике», наряду со святочными очерками Панаева, печатались и материалы, не только совершенно лишенные какой бы то ни было поэтизации и идеализации народной жизни, но даже наоборот — подчеркивающие безнравственность и распущенность празднующего народа. Наиболее ярким примером такого «трезвого» подхода может послужить статья Н. С. Преображенского «Баня, игрище, слушанье и шестое января» (курсив Н. П.), опубликованная в «Современнике» в 1864 году[473]. Заявив, что в праздновании святок «каждый уголок непременно имеет свою особенность, что-нибудь такое, чего нет в других уголках»[474], автор передает свои впечатления от святочного игрища в селе Никольском Вологодской губернии, свидетелем которого ему довелось быть. В его изображении народный праздник оказывается не только временем веселья, гаданий, ряженья, но и временем безудержного, порою доходящего до распущенности, разгула. Сцены, увиденные им на деревенском игрище, поразили его «странностью», «дикостью», «цинизмом» и «скандальностью». Статья Преображенского свидетельствует также о возникновении интереса к описанию специфики праздничных обычаев и обрядов конкретных регионов России. И действительно, с середины века во множестве начинают печататься работы этнографов и бытописателей, внимание которых приковано к какой-либо конкретной местности, чего почти не встречалось в трудах предшествующего периода. Такие описания, имея своей целью дать как можно более объективное изображение местных обычаев, чаще всего были лишены идеализации народного быта, свойственной более ранним работам[475]. Позже, в конце XIX — начале XX века, интерес к специфике проведения календарных праздников в различных губерниях, уездах и даже в отдельных деревнях находит отражение в многочисленных публикациях научных журналов, прежде всего — «Этнографического обозрения» и «Живой старины»[476]. В результате был накоплен колоссальный этнографический и бытовой материал, касающийся русских календарных праздников, до сих пор, как кажется, полностью не разобранный и не описанный.
Стремление к объективному и детальному изучению народной жизни, столь характерное для середины XIX века, сказалось не только на этнографии и фольклористике, но и на литературе. К этому времени относится создание первых святочных текстов, действие которых происходит в народной среде. В XVIII веке произведения на святочную тему обычно изображали жизнь высших слоев общества — боярства, дворянства, богатых горожан; в первой трети XIX столетия героем «простонародных» повестей, как правило, был не простой народ (крестьянство и городские бедняки), а купечество, помещики и мещанство. Исключение составляют, пожалуй, лишь «Ночь перед Рождеством» Гоголя и «Страшное гаданье» Марлинского. Но мир гоголевской повести, представляющий собой утопическую «простонародную» идиллию, вообще лишен какой бы то ни было социальной и исторической определенности, а у Марлинского деревенские святочные сцены являются лишь этнографическим фоном одного из эпизодов светской повести. И только в середине века в связи с остротой крестьянского вопроса и с возрастанием интереса к народным проблемам «святочные» тексты начинают создаваться на материале современной и социально окрашенной деревенской жизни. Первым писателем, проявившим интерес к календарным праздникам в крестьянской среде, был Д. В. Григорович. Его святочный рассказ «Прохожий»[477] и пасхальная легенда «Светлое Христово Воскресенье»[478] (оба произведения изданы в 1851 году) — свидетельство тому. В «Прохожем» действие разворачивается на фоне деревенского уличного святочного гулянья. Этот «вынос» действия на улицу до Григоровича в «святочной» литературе не встречался — «простонародные» повести Полевого и Погодина изображали святочный интерьер, а не святочный деревенский пейзаж. Темой повести Григоровича «Зимний вечер» (1855) являются святки в среде городских (петербургских) бедняков, и здесь ряд сцен разыгрывается на холодных и бесприютных улицах столицы[479].
Календарные праздники становятся предметом изображения во многих произведениях писателей-этнографов середины и второй половины XIX века. Такие тексты представляют собой художественные исследования проблем народной жизни и народного характера, как например, серия «календарных» рассказов очеркового типа о русской деревне Г. И. Недетовского, один из которых посвящен святкам[480]. Показательным примером такого рода литературы может послужить творчество писателя-народника, этнографа и фольклориста Ф. Д. Нефедова, пополнившего «святочную» традицию несколькими десятками текстов. Продолжая вслед за своими предшественниками идеализировать устои крестьянского патриархального быта и подчеркивая его гармоничность, Нефедов стремится при этом к максимальной точности и конкретности деталей, чем значительно обогащает этнографию деревенских святок русского Севера.
Сборник святочных рассказов Нефедова вышел в 1895 году[481], но печатать он их начал в праздничных номерах периодических изданий еще в середине века. Его очерк «Святки в селе Данилово»[482] представляет собой первую в русской печати картину празднования святок в рабочей среде. Здесь специфические святочные обычаи и обряды (ряженье, сцены народного святочного театра и пр.) разворачиваются на фоне беспробудного пьянства и общей неустроенности заштатного русского промышленного городка. Изображенная картина («разлив святочного веселья») производит еще более удручающее впечатление в атмосфере святочных вечеров, которые в сознании читателей сохранялись во всей своей поэтичности и обаянии. Нефедовская концепция деревенских святок более традиционна. «Деревенские» святочные рассказы писателя, пожалуй, этнографичнее и фольклористичнее, чем у кого бы то ни было. Так, например, в рассказе «Чудная ночь», целиком посвященном изображению деревенской святочной «беседки» (вечерки), с мельчайшими подробностями дается этнографическая картина деревенских святок: подготовка к празднику, изба вдовы, где собирается на святках молодежь («кортома»), девичьи песни и беседы («святошничанье»), во время которых рассказывается святочная «бывальщинка», «завораживание» у овина и пр. Парни, как и случалось обычно на деревенских святках, разыгрывают и пугают гадающих девушек. Автор описывает крестьянские святки тщательно и любовно, стремясь показать их органичность и демонстрируя при этом действительно обширные познания в области народных обычаев и обрядов[483].
Повесть Нефедова «На Новый год» написана в форме воспоминаний, которыми новогодним вечером делится с друзьями и коллегами ученый-естествоиспытатель Платонов, проживший несколько лет в северной русской глуши. Рассказывая о деревенской жизни и об истории своих отношений с крестьянской девушкой Машей, герой попутно, но обстоятельно и точно описывает святочные обряды, обычаи, игры, приводит тексты святочных песен и т. д. Эта повесть демонстрирует не только знание Нефедовым народной жизни, но и его полную осведомленность в области святочного жанра[484]. Она имеет характерную для святочных произведений рамочную композицию: новогодним вечером один из участников беседы рассказывает происшествие, случившееся с ним в прошлом в то же самое календарное время. Фабула его также типична для святочного времени. В ночь под Новый год рассказчик, едва не погибший на дороге во время метели, укрывается в бане, где незадолго до этого из ревности была задушена его возлюбленная, о чем он пока что еще не знает. Рассказчик никак не может заснуть, так как находящийся в бане труп девушки тревожит его. Обнаружив его наконец, потрясенный и обезумевший от горя, он добирается до дому, засыпает как убитый и видит страшный фантастический, но вместе с тем и провидческий сон, который, смешавшись с действительностью, потрясает его[485]. Как можно заметить по этому и по ряду других произведений Нефедова, его интересует не только бытовая сторона святок, но и вопросы «святочного» жанра. В сборнике святочных рассказов писателя представлен широкий спектр самых разнообразных святочных сюжетов.