[817]). Разумеется, в этих материалах рождественская тематика отсутствовала или была представлена в сильно деформированном виде. На первый взгляд может показаться странным, но именно с рождественской традицией связана столь памятная многим поколениям советских детей «Елка в Сокольниках», «отпочковавшаяся» от очерка В. Д. Бонч-Бруевича «Три покушения на В. И. Ленина», впервые опубликованного в 1930 году[818]. Здесь Ленин, приехавший в 1919 году на елку в деревенскую школу, своей добротой и лаской явно напоминает традиционного Деда Мороза, всегда доставлявшего детям столько радости и веселья. С традицией рождественского рассказа представляется связанной и одна из лучших советских идиллий — повесть А. Гайдара «Чук и Гек». Написанная в трагическую эпоху конца тридцатых годов, она с неожиданной сентиментальностью и добротой, столь свойственной традиционному рождественскому рассказу, напоминает о высших человеческих ценностях — детях, семейном счастье, уюте домашнего очага, перекликаясь в этом с рождественской повестью Диккенса «Сверчок на печи».
Более органично слились с советским праздником Нового года святочные мотивы, и в частности мотив святочного ряженья, унаследованного от народных святок советской массовой культурой и, прежде всего, детскими воспитательными заведениями. Именно на эту традицию ориентируются, например, кинофильмы «Карнавальная ночь» и «Ирония судьбы, или С легким паром» Э. А. Рязанова, режиссера, безусловно, наделенного острым жанровым мышлением и всегда отлично чувствующего потребности зрителя в праздничных переживаниях.
Другая почва, на которой произрастала календарная словесность, — это советский календарь, регулярно обогащавшийся новыми советскими праздниками, начиная от годовщин революционных событий и кончая особенно расплодившимися в 1970–1980‐х годах профессиональными праздниками[819]. Стоит проследить за номерами периодической печати (газетами и тонкими журналами — «Огонек», «Работница» и другими), чтобы убедиться в том, насколько были распространены тексты, связанные с советским государственным календарем.
Тексты с подзаголовками «святочный» и «рождественский рассказ» в советское время практически вышли из употребления. Но забыты они не были. В печати эти термины время от времени встречались: авторы разнообразных статей, мемуаров и художественных произведений нередко использовали их с целью характеристики сентиментальных или далеких от реальности событий и текстов[820]. Особенно часто встречается этот термин в иронических заголовках типа «Экология — не рождественские рассказы»[821], «Отнюдь не святочный рассказ»[822] и т. п. Память о жанре хранили и интеллигенты старого поколения, которые на нем воспитывались, читая в детстве номера «Задушевного слова», перебирая подшивки «Нивы» и других дореволюционных журналов.
И вот настало время, когда календарная литература — святочные и рождественские рассказы — вновь начала возвращаться на страницы современных газет и журналов. Этот процесс становится особенно заметным с конца 1980‐х годов[823]. Чем можно объяснить это явление? Думается, что здесь сыграли роль несколько факторов. Во всех областях современной жизни наблюдается стремление восстановить нарушенную связь времен: вернуться к тем обычаям и формам жизни, которые были столь насильственно прерваны в результате Октябрьской революции. Быть может, ключевым моментом в этом процессе является попытка воскресить у современного человека чувство «календарности». Человеку от природы присуща потребность жить в ритме времени, в рамках осознанного годового цикла. Официальная отмена после революции народного обрядового цикла соответствовала идее разрушения старого мира «до основания» и построения нового. Следствием этого стало уничтожение традиции — естественно сложившегося механизма передачи основ жизненного уклада от поколения к поколению. В наши дни возвращается многое из утраченного, и в том числе старая календарная обрядность, а вместе с ней — и «святочная» литература.
Начало возрождения «календарного» мироощущения стало заметным уже два десятилетия назад, когда впервые после большого промежутка времени к календарным праздникам, осмыслению их роли в культуре вообще и в литературе в частности, обратились этнография, фольклористика и литературоведение. Обилие научных исследований, посвященных святкам за последнее десять лет, не может сравниться с их числом за несколько предыдущих десятилетий. Результатом этого интереса к народному календарю явились новые интерпретации ряда литературных произведений, для которых, как оказалось, связь со святками и его мотивами является первостепенной[824]. Святочная тема в «Повести о Фроле Скобееве», произведении русской литературы, написанном на рубеже древней и новой истории, и в поэме Блока «Двенадцать» была «открыта» почти одновременно[825]. Литературоведы показали, что поэзия XX века, использовав новые резервы художественных средств, вместе с тем обновила и представления о святках как о времени, концентрирующем в себе глобальные исторические и культурные смыслы и ассоциации («Двенадцать» Блока, «Поэма без героя» Ахматовой, рождественские стихотворения Пастернака[826], И. Бродского и др.). Настоящая работа, первые очерки которой появились в начале 1980‐х годов, также была задумана на этой волне.
С конца 1980‐х годов в периодической печати начинают появляться перепечатки святочных и рождественских рассказов XIX и начала XX века[827], а также новые тексты с подзаголовком «святочный рассказ». В настоящее время этот процесс охватил массовые газеты и журналы, в которых, подобно тому, как это было в периодике второй половины XIX века, наряду с художественными праздничными произведениями теперь печатаются многочисленные и разнообразные материалы о празднике — подборки заметок о праздновании Рождества или Пасхи в дореволюционной России, этнографические очерки о происхождения праздника, истории его проведения, его смысле и т. д. и т. п. Одновременно с этим на прилавках книжных магазинов все чаще встречаются сборники с привычным в прошлом названием — «Святочный рассказ». Только за последние три года вышло пять таких сборников[828], и думается, что в ближайшее время можно ожидать появления не только антологий, в состав которых войдут когда-то давно опубликованные тексты разных авторов, но и сборников современных святочных рассказов.
Традиция календарной словесности оказалась поразительно живучей, свидетельством чему является ее быстрое и активное возрождение. Эта живучесть объясняется органичной потребностью человека жить в календарном ритме, создающем привычную смену будней и праздников. А празднику, как мы видели, всегда сопутствуют тексты, соответствующие его сути.
ПриложениеСвяточные рассказы
Приложение представляет собой републикацию антологии святочного рассказа, составленной и опубликованной Е. В. Душечкиной в 1991 году (Святочные рассказы / Сост., послесл., примеч. Е. В. Душечкиной. М.: Рудомино, 1991. 224 с.). Собранные здесь рассказы были адресованы детям и молодежи. Тексты рассказов воспроизводятся полностью, в хронологическом порядке их первых публикаций. Тексты печатаются по новой орфографии и пунктуации, но с сохранением авторских речевых особенностей и смысловых курсивов. В настоящем издании примечания составителя публикуются с сокращениями, послесловие к антологии не используется.
Неизвестный авторОбручальное кольцо, или суженый[829]
Не все то золото, что блестит.
— Ахти! Ведь к нам в деревню скачет кто-то на тройке в открытых санях! — вскричала Аграфена Ивановна Сундукова, взглянув нечаянно в окошко.
Супруг ее, отставной секунд-майор Тимофей Петрович, к которому обращено было это восклицание, медленно встал с дубового канапе, утвержденного на орлиных с яблоками лапах, подошел к другому окну, взглянул на дорогу, лежащую подле самой околицы, и отвечал утвердительным наклонением головы.
— В санях сидят двое… У одного шляпа с белым пером… Кто бы это был? — продолжала Аграфена Ивановна, глядя в окно.
— Да кому быть, кроме соседа нашего Хабарова, с сыном… Я и забыл сказать тебе, что вчера на охоте встретился мне его управитель и сказывал, что к ним приехал в гости молодой их барин. Поди-ка прикажи готовить закуску, вели дочери одеться получше, да и сама не забудь принарядиться.
Старушка пошла, засуетилась; старик крикнул слугу и приказал подать себе мушкетерский иберрок, бережно им сохраняемый в продолжение пятнадцатилетней отставки, которую получил он в последние годы царствования императрицы Елисаветы Петровны.
Но между тем как они одеваются, а гостям отпирают ворота, которые в те времена даже в городах день и ночь стояли на запоре, я успею еще сказать моим читателям, что Сундуковы были владимирские помещики, имели прекрасную дочь — белую, румяную, стройную, как царевна — и, что также обстоятельство немаловажное, имели прекрасное состояние; Анюта слыла уже невестою; сватались и женихи; да кстати ли отдать, например, за такого, у которого не более каких-нибудь пятидесяти душ? Итак, по общей слабости родителей, они искали себе богатого жениха. Скажем мимоходом, что молодому Хабарову доставалось после отца около пятисот душ, и отгадаем причину, почему Тимофей Петрович вздумал посоветовать Аграфене Ивановне принарядить дочку. Впрочем, Аграфена Ивановна, как з