Прадедовские портреты в золотых тяжелых рамах охраняли старый дом, а новые поколения стерегли их честь и покой.
И теперь, когда глубокий снег окутал всю степь и улегся на крышах; когда седой иней опушил и осеребрил все деревья столетнего сада, все колонны и все узорные решетки огромного дома; когда быстрая река присмирела под толстым слоем хрустального льда — уютнее и теплее, чем когда-либо, жилось внутри старого дома, и тепло и веселье сияли сквозь его окна бесчисленными огнями.
— Женя! Женя! Наконец-то!
Целая толпа девушек теснится на широкой лестнице, подымающейся из сеней во второй этаж. Они перевешиваются через перила, смеются и кричат.
— Где ты была? — Куда ты девалась! — Пора гадать.
— Да откуда ты? Вся в снегу! — кричит хор веселых голосов.
— Я гадала! — сочиняет Женя. — Я была в саду… в поле…
— Одна? Вот храбрая! Что же ты нагадала? Что тебе вышло? — раздается со всех сторон.
— Вышло все хорошее… самое лучшее!.. — Она звонко смеется.
— Ты спрашивала, как зовут?
— Кого ты встретила?
— Смотрите, как она покраснела!
Действительно, она вся раскраснелась. Ее глаза сияют. Вьющиеся каштановые волосы выбились из-под меховой шапочки и падают крупными кольцами на плечи и на нежный лоб. Волосы, мех, бархат шубки — все осыпано блестящим инеем. Смеясь и отряхивая серебристую снежную пыль, она бежит на лестницу, легкая и стройная. Девушки окружают ее с радостью и поцелуями, но она отбивается и хохочет.
— Как же мы будем гадать? Когда же мы начнем?
— Сними шубу сначала!
— В столовую! В столовую! Там бабушка ждет!
— Мы будем лить воск и олово!
Только красный огонь камина освещает резные стены и дубовую мебель столовой, отражаясь в блестящем полу. Дрова ярко пылают, дробятся на красные угли, выпускают синие и желтые языки, распространяя смолистый запах сосны и ели. Другого освещения не должно быть при гаданье.
— Так страшнее, — говорит бабушка.
Сама она сидит у камина в своем большом вольтеровском кресле. Из-под кружев ее белого чепчика видны ее черные волосы, до сих пор едва тронутые сединой и заложенные на висках полочками, по старинной моде. Строгий, красивый профиль бабушки, сохранивший свое изящество, несмотря на то что ее лицо давно покрылось морщинами и темные глаза утратили свой блеск, озарен красным светом камина. В молодости бабушка была красавица, и это заметно.
Но на Женю вид ее наводит страх. Это его бабушка. Что-то скажет она, когда узнает?.. согласится ли быть бабушкой и ей?..
На столе стоит глубокое блюдо со снегом. Расплавленное олово клокочет в кастрюльке, которую бережно держит за ручку старая няня.
— Барышни! Барышни! Живее! Остынет… Кто первый выльет?
— Я! — Я! — Я! — кричат со всех сторон.
В столовую врывается толпа молодых людей.
— Прочь! Прочь! Идите вон! Бабушка, скажите им, чтобы они ушли! Уходите! Нельзя! Мы про женихов гадаем! — кричит веселый хор.
— Мы тоже хотим гадать! Бабушка, мы тоже! Позвольте нам…
Страшная суматоха, крик и смех. Женя чувствует, как кто-то схватил ее за руку и сжимает крепко, крепко до боли. Ай! Это он!
— Володя! — кричат его сестры. — Удостоил! Какая честь!
Бабушка водворяет порядок с своего кресла. Наступает молчание.
Склонивши голову на бок, затаив дыхание, Нина первая выливает олово. Расплавленная струя шипит, клокочет и застывает в снегу. Бабушка и няня надевают очки и внимательно осматривают причудливую фигуру на тени, падающей на стену, освещенную отблеском камина. Все ждут.
— Сад! — объявляет няня. — Сад!.. и, как будто, деньги!.. сноп! Богато будешь жить, матушка.
— Да, сад, — подтверждает бабушка, кивая чепцом.
— И глядите, барыня, словно как двое гуляют… Двое и под одним зонтиком! — оживляется няня.
— Двое, двое! — соглашается бабушка.
— Под одним зонтиком! — подхватывают все. — Слышишь, Нина? Поздравляю, Нина! Няня, как его зовут? — все хохочут. Смеется и Нина, довольная.
Девушки льют олово одна за другой. Черные тени принимают в разгоряченном воображении самые разнообразные формы; бабушка вещает с своего кресла о их таинственном значении. По потолку движутся другие причудливые тени, тени зимней ночи; на стене шевелятся тени молодых голов, склонившихся над столом с оживлением и любопытством.
Бабушка приказывает принести свечи, чтобы жечь бумагу и топить воск.
— Бабушка, петуха! Велите принести петуха, бабушка! Мы хотим петуха!
Няня отправляется за петухом. Кто-то идет за овсом.
— У кого есть кольцо? Кто даст кольцо?
Один из кузенов, над которым немало смеются, оттого что он носит на мизинце бирюзовое кольцо неизвестного происхождения, предлагает свои услуги.
— Сашино кольцо! Саша дает знаменитое кольцо! — возглашает неумолимая Соня.
Никто не замечает, как укоризненно смотрит на него Нина, как он смеется и пожимает плечами в ответ на ее взгляд. Няня является с петухом, и испуганный криком и смехом петух хлопает крыльями и мечется по комнате. Его ловят, яростно размахивая полотенцами и платками; он забивается под буфет, и оттуда его с триумфом вытаскивают, причем он клюет руки храброму гусарскому корнету, который взял его в плен.
— Самый злющий петух! — с гордостью говорит няня. — Так и клюется: есть хочет!
Стол с шумом и грохотом отодвигается к стене. Стулья поставлены полукругом, овес насыпан перед каждым. Няня прячет кольцо; все садятся. Негодующий петух стоит, поджавши одну ногу, и презрительно моргает круглыми глазами. Его поощряют и бранят. Наконец он встряхивается, вытягивает шею, склоняет голову набок и гордо двигается в путь. Вот он подбирается к овсу.
— Клюнул! Клюнул у Володи! — восторженно кричат его сестры и кузины.
Сама бабушка в волнении приподнимается на кресле и не спускает глаз с петуха. Все, все, кроме Жени, смотрят на Лидию и потому не замечают, как волнуется Женя.
Петух решительно идет к Жене и клюет у ее ног. Что-то звенит под его клювом… Кольцо? Нет, каково — у Жени! Женю поздравляют и дразнят; шумный восторг наполняет столовую. Женя наклоняется, чтобы скрыть свое смущение и поднять кольцо. Она наклоняется низко, низко и почти сталкивается с чьей-то другой темной кудрявой головой. Ее сердце сильно бьется, над ее ухом раздается знакомый шепот:
— Завтра, в это же время! Я буду ждать!
Смеркается. На западе еще догорают пурпуровые и палевые полосы, но небо уже темнеет. Белая степь слегка зарумянилась от прощального поцелуя солнца. Прозрачен морозный воздух.
Подымая целые облака снежной пыли, звеня сбруей и колокольчиками, несутся по степи тройки одна за другой. Синие тени бегут за ними по блестящему снегу. Далеко разносятся звонкие молодые голоса и веселый смех. Седой иней осыпал серебристыми звездочками бобровые воротники и вьющиеся кудри, убелил усы и бороды, опушил меховые полости, осыпал и сани и лошадей. Все бело, все сияет и смеется. Мчатся тройки и несут домой, в гостеприимную усадьбу, равнодушных и веселых, отверженных и влюбленных.
Они вместе. Они не одни в санях, но никто не обращает на них внимания. Прижавшись друг к другу, они точно замерли, и им кажется, что они несутся по серебряной дороге, в серебряное царство, вместе с блестящими снежинками. Дыхание захватывает от бешеной езды, снежная пыль окружает их искристым облаком, и звенит-звенит колокольчик, и бежит из глаз, мчится белая степь…
Ах, если бы никогда не кончилась эта безумная скачка!
Они смотрят друг на друга и смеются. Его темные волосы и усы, его борода и бобровая шапка — все поседело и побелело. Еще чернее, еще ярче блестят его проницательные глаза. Еще краснее кажутся из-под белых усов насмешливые, гордые уста.
— Какой ты смешной!.. — шепчет она.
А сама она вся разгорелась от мороза, легкие пряди волос серебристыми кольцами падают на лоб и на плечи. Глаза сияют сквозь серебристую бахрому ресниц. И странно, и весело ему смотреть на молодое разрумяненное личико, увенчанное снегом. Они смотрят друг другу в глаза, и улыбаются, и забывают все на свете. Он наклоняется все ниже и ниже…
— Помни, в одиннадцать часов! Я жду, — слышит она, как во сне…
— С нами крестная сила! — кто-то громко вскрикивает.
— Кто? Что случилось?
Бледный как полотно старый слуга, сидевший на козлах, оборачивается и указывает вдаль дрожащей рукой.
А впереди белеет огромный сад и виднеется старый дом на фоне потемневшего неба.
— Что с тобой, Емельян? Что случилось?
— Разве вы не видите, батюшка Владимир Николаевич? Разве вы не видите? Дым!
— Что? горит? пожар? — заволновались в санях.
— Из этой трубы! Ведь это камин угольной комнаты. О Господи! — бормочет старик.
Влюбленные переглядываются и улыбаются.
— Что ж такое… Затопил кто-нибудь.
— Сохрани Бог!
— Да и не оттуда совсем дым! Не труба!..
Тройка остановилась. Молодой барин первый выпрыгнул из саней и поспешно шепнул старому слуге:
— Тише! Молчи об этом! — и прибавил еще тише, но в другую сторону: — Так я жду? В одиннадцать часов! — она кивнула и засмеялась. До одиннадцати уж недолго!
В спальнях барышень хаос и смятение… Барышни вздумали наряжаться. Бабушкины старинные сундуки перевернуты вверх дном; горничная сбилась с ног. Мужчины не отстают: они тоже требуют маскарадных костюмов. Этого только не доставало. Положим — очень весело, но как же зато и несносно! Ведь ничего они сами не умеют; поминутно стучатся у дверей, присылают то за тем, то за другим, угрожают войти, когда… ну невозможно, решительно невозможно! Соня только начинает одеваться, Нина и Лиза наполовину не готовы, а тут вдруг… Булавок Владимиру Николаевичу! (Ну зачем ему булавки!) Анатолий Дмитриевич просят старого капота… Скажите на милость — гусарский корнет, и вдруг — капот! Опять стучатся… Еще что?
— Саша просит помады! Саша хочет вымазаться помадой! — объявляет Соня с негодованием.