— Вот эта! — говорила Анютка, поднимая длинный рукав и указывая на небо.
— Нет, вон та, большая, видишь? — и Паланька смотрела совсем в другую сторону.
— Где? — обернулся к ней Алешка.
— Врешь все. Мамка говорит, тут взойдет, над самым домом, теперь нет еще, за облачком прячется.
Алешка был старше других ребят и всегда все знал лучше. Ему поверили. Все глаза уставились на легкое облачко, которое плыло, плыло и таяло… и вдруг…
— Вот! — сказал Алешка и поднял палец: из-под легкого облачка выглянула яркая, блестящая звезда.
— Она! Христовская! — прошептали ребята. Алешка снял шапку и набожно перекрестился. Все молчали, все глядели на большую звезду, все рады были, что нашли ее.
— Мамка говорит, — начал тихо Алешка, а сам не спускал глаз с звезды, — если кто перед праздником что дурное сделает, она ночью приснится и так жалобно на тебя глядит, будто живыми глазами, и укоряет тебя, и добру учит, и велит повиниться, а наутро как встанешь, сам пойдешь непременно повинишься.
— И повинишься? — переспросила Паланька. — А если не повинишься?..
— Она и на другую, и на третью ночь снится и до тех пор, пока матке всю правду не скажешь.
— Я не боюсь! — сказала Анютка.
— И я не боюсь! — повторил за ней Егорка.
— А тебе-то и приснится, — обернулась к нему живо Паланька, — потому: чужих баранков не таскай!
— Не таскай! — обидчиво отозвался Егорка. — Один всего только взял, да и так отдал!
— А выкусил зачем? Вот за то тебе и приснится.
Егорка отмахнулся рукавом от надоедной Паланьки.
— А я все-таки не бо… — начал было он, но в эту минуту кто-то громко стукнул в окно.
Ребята вздрогнули, Егорка со страху присел на землю.
— Домой, пострелята! Чего там нос морозите? Спать пора, — раздался голос тетки Анисьи.
Команда мигом рассыпалась по своим углам. Улица опустела.
Когда Степа вошел в свою избу, там было тихо. Мать и Федя спали. Он помолился на икону, положил под голову тулупчик и закрыл глаза. Он так устал, ему хотелось спать, но прямо в окно светила рождественская звезда и, казалось, заглядывала ему в лицо, и куда-то звала за собой, и манила…
— Я не боюсь! — хотел он сказать, но губы не шевельнулись…
И вдруг… дверь тихонько отворилась… на пороге стоял отец.
— Тятька! ты? — удивился Степа и поднялся на скамейке.
— Шт! матку не буди! Вставай, в лес пойдем! — сказал отец шепотом.
— Как, ночью? — спрашивал Степка, а сам уже стоял рядом с отцом и держался за руку.
— Да, конечно, ведь это рождественская ночь: что в такую ночь заработаешь, на всю жизнь хватит!
Они вышли на улицу.
А Савраска уж тут у крыльца стоит запряженная, ждет ездоков и бьет от нетерпения копытом.
Сели… Поехали…
Стрелой несется Савраска; неслышно скользят сани по пушистому снегу; а над головой, на чистом, безоблачном небе, во всей своей красоте царит роскошная рождественская звезда!
Не успел Степа опомниться, как очутился в лесу.
— Бери топор, руби дрова, — говорит отец.
— А ты сам, тятька?
— Я устал, не могу, ведь ты теперь один на всю семью работаешь, — и отец лег под деревом и закрыл глаза.
А Степа взял топор. Взмахнул раз, другой! Что за чудо? Откуда у него столько силы? Никогда прежде ее не было! Никогда прежде не падал так ловко топор.
Степа попробовал срубить большое дерево, и то, как подкошенная трава, легло к его ногам.
Любо Степе чувствовать свою силу! Любо работать!
Но вот и дров много! На полвоза хватит. Не отдохнуть ли? И Степа обернулся и посмотрел на отца.
— Некогда отдыхать, Степа. Помни: ты один теперь на всю семью работник, — сказал отец.
И Степа снова поднял топор.
И взмахнул топор и упал, и рубит, рубит без устали.
Вот и целый воз полнешенький! Свезет ли только Саврасушка? Или в такую чудесную ночь и у ней явилась богатырская сила?
Степа увязал воз и сел рядом.
А над головой его все ярче и ярче разгорается божественная звезда, и чудится ему, будто приветливые глазки смотрят на него с неба, будто тихий, нежный голос говорит:
— Теперь, когда кончил работу, и отдохнуть можно.
Кто там наверху? Кто говорит с ним? И Степа, затаив внимание, смотрит на звезду… глядит и видит: то не звезда, то детское божественное личико, приветливое и ласковое; оно смотрит на него, и улыбается ему, и говорит с ним. А рядом что? Будто облако? Нет. Степа ясно видит, как отделяется маленькая ручка, и высоко поднимается, и держит что-то блестящее, и ему показывает…
И Степа узнал:
— Мой кошелек! — кричит он и тянет руки. — Мне, мне!
И вот одна серебряная монетка, будто звездочка, блеснула в воздухе и упала, упала и покатилась по снегу, как по гладкому полу, и прямо к нему. Вот она близко, близко… Степа тянет руки, хочет схватить ее… но она скользит в руке и бежит, не останавливаясь, все дальше… За ней другая, третья, четвертая… Вот и все двадцать! Все бегут прямо на него, все тут, близко, рядом — одна минута, и он поймает их! Смотрит: в руке пусто, а они уже далеко, мелькают, как звездочки, и тухнут одна за другой.
— Что же это такое? За что? Ведь они мои! — кричит Степа в отчаянии.
И вдруг голос с неба:
— Чужие!
Степа подняла голову, поглядел на звезду.
— Чужие, — повторила она, — не твои.
— А мне-то что же? Что мне? — молит он и глядит на нее и ждет…
— Вот тебе. — И в колени к нему упала деревянная ложка.
Степа поднял ее, поглядел поближе. Да, та самая, которую он сегодня утром работал у дяди Фаддея!
— Ах! Какая худая; кривая, никуда не годная, — сказал он и застыдился. — Жаль, инструмента нет, исправил бы.
Не успел он это выговорить, как в коленях очутился и нужный инструмент.
Что за чудо!
Степа схватил его и принялся усердно скоблить, и резать, и выравнивать ложку.
Уж щеки зарумянились от прилежной работы, а голова все опущена над ней, руки все ходят и ходят.
Странно! Утром то же дело так скучно казалось, а теперь совсем другое: и легко, и весело! Зато скоро подвигается работа!
Вот и ложка исправлена: пряменькая, гладенькая, новенькая — любо посмотреть.
— Жаль, лаку нет! — подумал Степа. — Разочек помазать бы — и ложка готова.
Смотрит — рядом стоит горшочек с лаком, точь-в-точь такой, как у дяди Фаддея в мастерской, и кисточка в нем наготове.
Помазал Степа ложку и сам на нее залюбовался. Вот так ложка! Хоть сейчас нести на базар продавать! Да одну не стоит. Дюжину бы целую, тогда деньги хорошие выручить бы можно.
Опустил глаза, а в коленях — еще ложка! Тоже как первая, кривая, испорченная! Своя старая работа — сейчас видно!
Степа не поленился, принялся за эту ложку так же усердно, как за первую, исправил и ее.
А в коленях третья ждет своей очереди, за ней четвертая, пятая, целая дюжина!
Посидел Степа прилежно часок, другой, а около него накопилась куча новых блестящих, красивых ложек!
— Тятька, тятька! Гляди сюда, сколько ложек! — кричит Степа и несет к нему целую охапку. — На базар снесу, денег дадут!
— Да, да, — говорит отец, — неси сейчас же на базар, не мешкай, и дрова вези туда же.
— Как, ночью? — удивился Степа.
— Да, конечно, ведь это рожественская ночь, что в такую ночь заработаешь — всю жизнь помнить будешь!
— Что ж, пожалуй, тятька, я готов, поедем, — согласился Степа.
— Нет, Степушка, меня оставь, я устал, не могу, ты один ступай.
— Как один! Я никогда не был в городе! Я боюсь, я заблужусь! — говорил Степа в страхе.
— Не бойся! С ней не заблудишься. Она тебе путь укажет, — и отец поднял руку и показал на звезду.
Высоко на небе сияла она во всей своей лучезарной красоте и, казалось, глядела на него, звала за собой и указывала вдаль, в ту сторону, где белели купола городских церквей.
И Степа забыл свой страх.
Скоро и бодро шатает Савраска, смело, без устали идет рядом мальчик и не спускает глаз со звезды-путеводительницы.
Вот и город. Как светло и весело кругом. Сколько народу! Все спешат, теснятся, хлопочут, все хотят заработать копеечку за эту чудную рождественскую ночь!
С трудом отыскал Степа себе свободное местечко на базарной площади. Стоит, ждет. А кругом все незнакомые лица. Много покупателей, но все идут мимо, никто не видит, не замечает мальчика! Скучно становится Степе, но он ждет, ждет терпеливо…
И вот, наконец, вдали мелькнуло будто знакомое лицо! Да, это она, барыня, и рядом с нею маленькая барышня. Что если и они не заметят его и пройдут мимо?
Но нет, они его видят, узнали, они идут прямо на него.
— Степа, ты? — кричит еще издали Верочка. — Мама, мама, смотри, Степа тут. Мы все у него купим? Да, мама?
И мама улыбается и походит ближе:
— А что же мы станем торговать у Степы?
— Вот дрова мои и ложки, — говорит Степа и робко показывает на то и другое.
— Дрова? Ты привез? Неужели сам рубил? — удивляется барыня.
— Сам, — говорит Степа и гордо поднимает голову, — ведь я теперь один на всю семью работник!
И барыня ласково глядит на мальчика и вынимает блестящий серебряный кошелек и высыпает на руку все двадцать серебряных монеток и дает их Степе.
— Я все у тебя покупаю, маленький работник, и вот тебе плата за твои труды.
— Мне? мне? все? мои? не чужие?
Он поднимает глаза и глядит на небо; а оттуда улыбается божественное личико: оно одобряет, оно благословляет.
— Мои! мои! — кричит Степа в восторге. — Мамка, родная, все тебе… все…
— С нами крестная сила! — послышался в избе испуганный голос Арины. — Степушка, родной мой, что ты это? — она подошла к лавке, на которой лежал Степа, и крестила его, и шептала молитву.
— Мамка, на, возьми, свои, не чужие, — лепетал мальчик и совал в руку матери сжатый кулачок.
— Что такое? — спрашивала удивленная Арина, взяла кулачок, открыла — ничего! пусто!
— Ах! — вздохнул Степа полной грудью и опустил голову на тулуп.