— Курт… правда?.. Ты это сделаешь? Но успеешь ли ты? Где он? ты знаешь?
Курт был уж за дверью.
Обе женщины с лихорадочной поспешностью принялись собирать всевозможные игрушки и обставлять ими мальчика, но Фриц слабеющим голосом продолжал требовать Бонжура.
Наконец явился отец. На лбу его от волнения выступил холодный пот: он стал рассказывать, как напрасно прождал доктора на квартире, потом бросился его разыскивать, но опять напрасно.
— Ге-гопля-тррррр!.. — вдруг раздался чей-то пронзительный голос, и вслед затем в дверях появилась уморительная фигура клоуна, который на руках вошел в комнату — прямо к кровати маленького больного. — Бонжур, Бонжур! — повторял он, принимаясь катать по комнате остроконечный колпачок, который был у него только что в зубах.
Взрослые с ужасом отшатнулись, когда среди них так неожиданно появился клоун. Няня ухватилась за стул: ей показалось, что перед нею привидение.
А с Фрицем произошла странная перемена: он моментально приподнялся, встал на колени, захлопал в ладоши, и из его узкой маленькой грудки вырвался восторженный крик:
— Бонжур, здравствуй, Бонжур!
Валлентин недоумевающе посмотрел на жену. Со страхом наблюдая за выражением лица ребенка, она остановила мужа, когда он намеревался подойти к странному пришельцу.
А клоун, ни на кого не обращая внимания, продолжал проделывать всевозможные штуки: он вертелся, стоял на голове, болтал ногами в воздухе, строил гримасы и становился в самые смешные позы перед больным ребенком.
— Ну-ка, еще, братец! — приговаривал он.
А Фриц с возраставшим волнением хлопал в ладоши. Большими, лихорадочными блестевшими глазами он следил за каждым движением клоуна.
Клоун кое-как надел свой балахон, он был без сапог; парик сидел на его голове задом наперед, а лицо было точно обсыпано мукой. Он корчил такие уморительные рожи, что Фрицу становилось все смешней и смешней, и смех его перешел в какой-то неудержимый нервный хохот.
— Это повредит ему, повредит! — пробормотал отец и хотел остановить клоуна.
Но Анна, по какому-то инстинкту, не дала ему этого сделать.
— Ге-гопля… Ну-ка еще, братец! — опять закричал клоун и, просунув голову меж ног, преуморительно чихнул несколько раз.
А Фриц все хохотал до тех пор, пока с ним не сделался припадок ужаснейшего, удушливого кашля.
В эту минуту вошел доктор.
Увидев клоуна, он в изумлении остановился. Затем он быстро подошел к маленькому пациенту.
— Он задыхается! — закричала мать.
Доктор взял обеими руками голову ребенка и очистил его рот от гноя.
— Нет. Все превосходно. Вот, посмотрите — нарыв в горле лопнул, и как раз вовремя. О, это клоун так насмешил нашего больного? Верно, малыш сильно смеялся. Это очень хорошо, это его спасло. Если бы этого не случилось, бедняга мог бы задохнуться.
— Ну а теперь он будет спать, — понижая голос, сказал доктор. — Проветрите хорошенько комнату, чтобы не было пыли, и дайте мальчугану полный покой. Новый год вы уж наверное будете весело встречать у родителей, сударыня!
Воспользовавшись общей суматохой, клоун незаметно проскользнул в коридор; ни родители мальчика, ни няня не заметили этого. Только после ухода доктора спохватились клоуна.
Отец осведомился, каким образом и откуда явился этот странный спаситель. Но Анна могла ему рассказать только о посещении Курта и о его готовности привести клоуна.
— И провались я на этом месте, коли это не тот самый Бонжур из цирка, что так смешил нашего Фрициньку! — сказала няня, которая все еще не могла прийти в себя от изумления.
Ее строго выбранили за ее своевольный поступок: Фриц, несомненно, заразился от кого-либо из детей, бывших в цирке. Но на радостях, так как мальчик так быстро поправился, няню простили. Она и так уж была достаточно наказана пережитым страхом.
Фриц проспал, как убитый, всю ночь напролет. У него выступила благотворная испарина. На следующее утро жар спал, а через два дня мальчик чувствовал себя так хорошо, словно и не был болен.
В порыве благодарности Валлентин хотел перед отъездом отдать визит двоюродному брату своей жены и поблагодарить его за клоуна. Он справился в конторе гостиницы о господине Сидове.
— Он занимал соседний с вами нумер, — последовал ответ, — 25‐го рано утром он уехал в Петербург.
Анна пожалела, что ей так и не удастся узнать никаких подробностей о двоюродном брате. Она спросила управляющего, где служит господин Сидов.
— Он — артист, сударыня.
— Да, я знаю, что он художник.
— Нет, он знаменитый клоун Бонжур, который до Рождества служил в здешнем цирке Ренца. В обыденной жизни это тихий, серьезный, даже угрюмый человек По его грустным глазам никак нельзя предположить, что в нем сидит такой весельчак!
Супруги обменялись испуганным взглядом. Ландрат был шокирован, его жена сконфужена.
Во всю остальную часть пути они ни слова не говорили о двоюродном брате, но мысли их были заняты только им.
— Странная судьба у этого человека, — задумчиво сказал Валлентин, когда они подъезжали к месту назначения. — В то время, когда он сам был молод и жизнерадостен, он заставлял своих родителей проливать жгучие слезы; теперь, сделавшись серьезным, преждевременно состарившимся человеком, он у всех вызывает смех.
Анна утвердительно кивнула головой.
— Да, он был причиной слез, — сказала она. — Но теперь он доказал, что может и осушать слезы.
С тех пор, когда в семейном кругу заходила речь о былых грехах Курта, супруги Валлентины всегда оказывались необычайно снисходительны к нему. Они не рассказывали, где и при каких обстоятельствах они с ним свиделись. Но их отношение к нему способствовало тому, что старые грехи без вести пропавшего родственника наконец были преданы забвению.
Н. НСон[880]
Давно, очень давно, когда все люди казались мне добрыми и хорошими и когда я весь мир считала созданным для моего счастья, одним словом, в то счастливое время, когда я была еще беспечной, добренькой и шаловливой гимназисткой, наш учитель словесности Виктор Николаевич задал нам сочинение на такую тему: «Встреча Нового года».
Это было перед отпуском на Святки. Кстати сказать, все мы звали нашего учителя — не в глаза, разумеется, а заочно — папашей, что было, конечно, доказательством как его отеческого отношения к нам, так и нашего расположения к нему.
— Опишите, как вы встретите Новый год, — сказал папаша, выходя из класса.
— Ну что я напишу, что я могу написать на такую тему! — сокрушалась я. — Ведь я в постели встречаю Новый год! Вы все, mesdames, — обратилась я к подругам, — может быть, будете танцевать, веселиться. Моя сестра Катя тоже поедет на бал, но меня-то не возьмут, потому что я еще не доросла до вожделенных семнадцати лет.
Мои подруги на скамейке — румяная, с карими глазами, Вера Мусцова, Калерия Патр, с пухлыми щечками и черными, как черная смородина, глазками, и Оля Ратабынская, с тяжелой русой косой, — все они смеялись над моим сокрушением.
— Не унывай, Надежда, «кроткая посланница небес»! — сказала Оля. — Пылкая фантазия тебя выручит.
А Вера Мусцова резонно заметила:
— Сочинение задано, следовательно, выпутывайся, как знаешь, душа моя.
Кончились уроки. Жужжа, точно пчелы, попарно спустились мы по широкой лестнице вниз в темноватую и тесноватую прихожую и, столпившись около вешалок, болтая и смеясь, разыскивали свои калоши, муфты, шапочки.
В прихожей стон стоял от множества голосов.
Черный желтолицый сторож, старожил нашей гимназии, с любовной услужливостью воркующей старой нянюшки помогал нам одеваться.
— Милочка, мне из письменного двоицу! — довольно беспечно сообщает одна гимназистка подруге и для подкрепления своих слов, смеясь, показывает ей два пальца.
— Душечка, завяжи платок, ради Христа, да туже, туже! — нетерпеливо говорит другая, повернувшись спиной к черному сторожу и воображая, что позади ее подруга.
— Господа! Кто надел мою калошу! Не моя калоша! — жалобно взывает чей-то голос под вешалкой.
Чья-то рука помахивает над головами толстою растрепанною книгою.
— Чья физика? Кто потерял физику?
— Приходи! Приходи непременно, иначе мы больше не дружны! — слышится в одном углу. — Даешь слово? Поклянись!
— «Прости на вечную разлуку», — шутливо декламирует Калерия Патр, целуя меня на прощание.
А Оля игриво восклицает:
— Au revoir[881], Надюша! — и исчезает в толпе.
— Надя, придешь к нам на спектакль? — спрашивает Анюта Дарлова, рослая, с голубыми глазами и длинными золотистыми косами.
— Я не знаю, — нерешительно отвечаю я, — если папа позволит…
— Приходи! Как весело будет! — и на ухо мне прибавляет: — Serge участвует!
Я краснею и улыбаюсь.
Serge, предмет моего увлечения, — юный студент-юрист с выдающейся нижней губой, но в общем довольно симпатичный, с русым хохлом над белым лбом и добрыми глазами. Иначе мы называем его «восторг», потому что он привык этим словом выражать свое удовольствие.
Наконец все мы оделись и, простившись на две недели с гимназией, радостно полетели домой навстречу елкам, навстречу надеждам и мечтам, которые всегда приносит с собою Новый год.
Когда мы с Катей приехали домой, братья Миша и Павел и кузены Ваня и Гриша были уже дома. В доме торопливо оканчивалась предпраздничная уборка: дочь великого Кира, как в шутку называл ее папа, а попросту прачка Кировна — высокая, бледная, тихая и покорная старуха (имевшая привычку громко кричать по ночам, потому что ее «душил домовой») — с сосредоточенным видом мыла окна.
Лакей Николай, маленький человек с плешинкой и с щетинистыми усами, усердно чистил кирпичом дверные ручки и душники. У Николая была дурная привычка ежесекундно подергивать плечом. Эту привычку переняла от него Катя, и поэтому каждый раз, как Катя дернет плечом, мама не преминет заметить ей поддразнивающим лукаво-укоризненным тоном: