Глава 1БУРНАЯ ИСПОВЕДЬ
— Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь — великое дело... — ласково проговорил тучный ксендз N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедальными ширмами предстал высокий стройный молодой красавец, граф Болеслав Ржевусский, сын местного магната. — Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.
— Я прихожу к вам, отец мой, в последний раз, — несколько неуверенно начал молодой граф.
— Почему в последний раз?
— Потому что я люблю и скоро собираюсь жениться.
— Но разве женатые не исповедуются, сын мой? — удивленно вырвалось у служителя католической церкви.
— Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.
Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.
— Что ж... — усмехнулся он. — Таких случаев, к прискорбию, немало... Это дело вкуса и известного влечения. Но, конечно, вы сами будете пребывать в лоне святой католической церкви?
Молодой граф отрицательно покачал головой.
— Нет, — твердо произнес он.
— Как?! Вы... — ксендз-исповедник даже отшатнулся от молодого человека.
— Я перехожу в православие. Родители моей невесты ставят непременным условием нашего брака мой переход из католичества в православие.
— И вы?.. — сурово, гневно спросил верный слуга ордена Игнатия Лойолы.
— И я принял это условие.
Хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита:
— Я... я не верю своим ушам... Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите...
— На исповеди не шутят, отец мой, — серьезно ответил молодой граф.
— Вы, вы, единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верующих католиков, переходите в иную, чужую веру?
— Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог не один и тот же? Разве есть специально православный Христос и специально католический Христос?
— Не смешивайте Господа с церковью! — гневно прошептал исповедник.
— Я вот именно и не смешиваю, это делаете вы, разделившие Христа на разные алтари разных церквей, — в тон ему ответил взволнованно граф.
— Берегитесь! Вы богохульствуете!
Глаза фанатика-ксендза загорелись огнем бешенства.
— Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство, в иудейство, я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту веру, которая высоко чтит Бога Христа. Что же это вас так устрашает, отец мой?
— Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, ваших отцов, матерей, сестер и братьев.
— Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего может касаться вопроса веры, религии, вы переходите на политику. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым Распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?
Лицо ксендза стало багровым.
— Еще раз повторяю вам, берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных извергов... Сколько наставлений вы получили от их попов?
— Мне стыдно за вас, отец мой! — отчеканил молодой граф. — Вы, слуга Милосердного Бога, позволяете себе предавать проклятию в святом месте таких же правоверных христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами. О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы, оптом и в розницу торгующие Богом, вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому завету «Цель оправдывает средства». И вы, славшие на костер людей «Ad Majorem Dei glonam» для вящей славы Бога, действительно не брезгуете никакими средствами. Я не ребенок, отец мой. Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского Евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда примиренным с Богом, но не с вами.
Поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни. Секунду ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный... Потом он вздрогнул и резко крикнул:
— Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как отнесется он к вашему ренегатству.
— Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему говорилось на духу?
— Для спасения погибающей души... Для торжества церкви... — залепетал иезуит.
Молодой граф рассмеялся.
— Ну, разве я не прав, когда только что сказал, что у вас цель оправдывает средства? Вы вот готовы быть клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим орденом, а заодно... и перед знатным, богатым магнатом.
— Погодите, стойте! — исступленно схватил за руку графа верный прислужник католической церкви. — Я умоляю вас именем Бога отказаться от вашего безумного решения.
— Нет! — резко ответил Ржевусский.
— Но вы забываете одно, что Бог иногда сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец?
Глаза ксендза угрожающе сверкали.
— А-а... — отшатнулся от него молодой граф. — Я вас понимаю, святой отец. Вы грозите мне местью не Бога, а местью его служителей? Что ж, я и этого не боюсь... Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь не средние века, что ужасы инквизиции отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!
Глава 2СПАСИТЕ ГРАФА!
Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо, красивый, моложавый старик, очень симпатичный, с манерой старого барина былых годов.
— Сколько же прошло дней, как исчез молодой граф, господин Ракитин? — спросил посетителя Путилин.
— Около недели.
— А почему вы полагаете, что он исчез?
— Потому что никогда не бывало, чтобы он не являлся так долго к нам. В последнее время, когда он попросил у меня руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он приезжал к нам ежедневно.
— Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, а в замке графа Ржевусского, его отца, вы не узнавали о молодом человеке?
— Нет, господин Путилин. Вот уже несколько месяцев, как мы прекратили знакомство домами.
— Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.
— О, это не составляет ни тайны, ни секрета. Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и Польском королевстве. Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что меня взорвало. Мы расстались врагами.
— Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог встретить согласия и сочувствия старого графа?
— Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.
— Вы не знаете, он имел объяснение по этому поводу с отцом?
— Не знаю. До последнего дня нашего свидания он ничего не говорил об этом.
— Не можете ли вы рассказать мне о вашем последнем свидании с молодым графом?
— Он приехал к нам к обеду. Как и всегда, был бесконечно нежен с моей дочерью, но я заметил, что он находится в несколько взволнованном состоянии духа.
— Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причинах?
— Он сам со смехом бросил вскользь, что его страшно разозлил духовник.
— По какому случаю он виделся с ним?
— Он отправился на исповедь. Затем, уезжая, он сказал мне, что ему хотелось бы ускорить свадьбу, обещал приехать на другой день, но — увы! — с тех пор мы его не видели. Мы в отчаянии, господин Путилин. Горе моей дочери не поддается описанию. Она все время твердит, что с ним, наверно, случилось несчастье. Откровенно говоря, у меня самого появляются тревожные мысли.
— Скажите, старый граф любит своего сына?
— Безусловно. Но, как однажды с горечью вырвалось у молодого человека, старый магнат любит не его душу, не его сердце, а в нем самого себя. Болеслав в глазах отца единственный продолжатель знаменитого рода Ржевусских, его блестящий представитель, тот, кем можно гордиться. Если вы знакомы с поразительной спесью польских магнатов, вам будет ясна и любовь старого графа к сыну. И вот я решил обратиться к вам. Вы, только вы, господин Путилин, можете пролить свет на загадочное исчезновение молодого человека, которого я люблю, как родного сына. Спасите его!
Путилин сидел в глубокой задумчивости, какая-то тревожная мысль пробегала по его лицу.
— Не правда ли, ваше превосходительство, вы не откажете в этой горячей просьбе?
Путилин поднял голову.
— Я нахожусь в очень щекотливом положении, господин Ракитин. Вмешиваться официально в это дело мне не только неудобно, но я даже не имею права на подобное вмешательство. Во-первых, заявление об исчезновении молодого графа должно исходить от его отца, а во-вторых... В Варшаве имеется своя сыскная полиция.
— Значит, вы отказываетесь? — с отчаянием в голосе воскликнул старый барин.
Путилин опять задумался.
— Ну ладно. Я попытаюсь. Ваше дело меня очень заинтересовало.
Глава 3ПУТИЛИН В ВАРШАВЕ
Всю дорогу до Варшавы — мы ехали в отдельном купе первого класса — Путилин не спал.
Он был окружен целым рядом толстых фолиантов.
— Poter noster! Qui est in Coelum... Credo in aeternam vitam...[2] — бормотал сыщик.
— Что это, Иван Дмитриевич, никак ты на старости лет за изучение латыни принялся? — спросил я в сильном изумлении.
— Спи, спи, доктор! — невозмутимо ответил он.
Вот и гордая, пышная столица бывшего Польского королевства. Мы приехали в Варшаву в те достопамятные дни, когда она глухо волновалась.
В роскошном номере Центрального отеля, где мы остановились, Путилин принялся спешно переодеваться. Он облачился в безукоризненный длинный черный сюртук, надел крупный орден.
— Что значит этот парад, Иван Дмитриевич? — спросил я не без удивления.
— Я еду сейчас с визитом.
Замок графа Сигизмунда Ржевусского представлял собой настоящий дворец. Немудрено, что за такими стенами аристократы Речи Посполитой чувствовали себя маленькими царьками.
В великолепном с белыми колоннами зале граф Ржевусский заставил очень долго себя ждать. Наконец послышались шаги и в зал вошел старый магнат. Не подавая руки, слегка лишь наклонив полуседую гордую голову, он холодно спросил:
— Чем обязан видеть у себя пана... пана Путилина? — Он поднес визитную карточку Путилина к самому носу, обидно-небрежно вчитываясь в то, что на ней написано.
— Сейчас я буду иметь удовольствие объяснить пану... пану Ржевусскому цель моего визита... — в тон ему ответил «пан» Путилин.
Это простое «пану Ржевусскоьу», вместо «пану графу», для старого магната оказалось равносильным удару хлыста. Огоньки гнева вспыхнули в его глазах. Голова надменно откинулась назад.
— Я не знаю «пана Ржевусского», я знаю графа Ржевусского... — резко проговорил он с сильным акцентом.
— Равно как я не знаю «пана Путилина», а знаю его превосходительство Путилина, начальника Петербургской сыскной полиции, — насмешливо ответил ему Путилин.
— Попрошу вас ближе к цели. Что вам угодно?
— Прежде всего сесть. Не знаю, как принято в Варшаве, но у нас в Петербурге я это любезно предоставляю каждому посетителю.
Магнат побагровел.
— Прошу вас, — сделал он величественный жест рукой, точно феодальный герцог, принимающий своего вассала.
— Изволите ли видеть, граф, возвращаясь из-за границы и очутившись в Варшаве, я случайно узнал об исчезновении вашего сына, молодого графа Ржевусского... — начал Путилин, не сводя пристального взгляда с лица старого магната.
— Случайно? Должен сознаться, что случайность играет большую роль в вашей профессии, — саркастически прервал его граф.
— Вы правы, в деле раскрытия преступлений и поимке многих негодяев случай — могущественный пособник правосудия.
— Ну-с?
— Узнав об этом, я решил проверить справедливость этих слухов и с этой целью явился к вам.
— Прошу извинить меня, но... для чего?
— Для того, чтобы предложить вам свои услуги, если эти слухи справедливы.
Путилин почувствовал на своем лице острый, пронизывающий взгляд надменного магната.
— Могу я узнать, ваше превосходительство, откуда до вас донесся слух об исчезновении моего сына, графа Болеслава Ржевусского?
— Случайно в зале первого класса вокзала до меня долетели обрывки разговора компании молодых людей, принадлежащих, по-видимому, к лучшему обществу Варшавы.
— Прошу извинить пана... pardon, генерала, но мне было бы любопытно узнать, отчего вы так заинтересованы участью пропавшего, как вы говорите, моего сына?
— Если вам угодно, я скажу вам совершенно откровенно. Совсем недавно судьба подарила мне случай спасти от смертельной опасности исчезнувшего таинственным образом сына петербургского миллионера-купца Бахрушинского.
— Я знаю об этом вашем блестящем розыске, — почему-то очень взволнованно проговорил старый граф.
— Тем лучше. Так вот, когда я услышал об исчезновении вашего сына, у меня мелькнула мысль: а что, если и в данном случае мы имеем дело с каким-нибудь тайным преступлением? Я поспешил приехать к вам, граф, и, признаюсь, ожидал с вашей стороны более любезного приема. Прошу вас не забывать, что я действую совершенно бескорыстно.
Старый магнат взволнованно приподнялся с золоченого кресла и стал нервно ходить по залу. Видимо, какая-то упорная, глухая борьба происходила в его душе. Казалось, что он хочет что-то сказать своему непрошеному гостю, но то, что боролось в нем, противилось этому. Путилин сидел бесстрастно-спокойный, скрестив руки на груди.
Вдруг старый граф круто остановился перед Путилиным и хрипло произнес:
— Да, мой сын, единственный сын, исчез бесследно вот уже девять дней...
— И вас не тревожит это исчезновение, граф?
Горький смех, в котором зазвенели сарказм, гнев, обида, тревога, разнесся эхом по залу замка.
— А, будь вы кто хотите — пан, генерал, черт или святой, — но я вам скажу, что не тревожусь особенно потому, что знаю, где находится мой сын!
Граф хрустнул пальцами.
— Вы... вы знаете, где находится ваш сын? — в сильнейшем изумлении даже привстал Путилин.
— Да. Лучше, чем кто-либо, лучше, чем сыскная полиция всего мира.
— Вы простите меня, граф, но — ради Бога! — почему же вы не пытаетесь отыскать его, вызволить из того плена, куда он попал по неосторожности или же неосмотрительности? Еще раз повторяю, мои, может быть, нескромные вопросы продиктованы только чувством искреннего желания помочь вашей беде.
— Га! — вырвалось у старого Ржевусского. — Вы спрашиваете, почему я не делаю попытки спасти моего сына, мою гордость, мою единственную утеху в жизни? Извольте, я вам скажу тоже откровенно — потому что это бесполезно, потому что этого плена желал и добивался мой сын.
— Я вас не понимаю, граф... — искренне вырвалось у Путилина.
Жилы напряглись на шее и висках магната.
— Его сгубила проклятая любовь! Исчезновение Болеслава — дело рук проклятых Ракитиных.
— Что?! — переспросил Путилин. Он провел рукой по лбу, словно стараясь привести свои мысли в порядок.
Граф Ржевусский с удивлением посмотрел на него.
— Что с вами?
— Вы... Вы даете мне честное, благородное слово графа Ржевусского, что все, что вы сказали сейчас, — святая правда?
— Я никогда не лгал! — гордо ответил варшавский феодал.
— В таком случае... Я боюсь, что ваш сын действительно или уже погиб, или на краю гибели.
— Во имя Пречистой Девы, что означают ваши слова?! Вы что-нибудь знаете?
Как изменилось это холодное, надменное лицо! Сколько чисто отцовской любви и страха засветилось в его глазах!
— Знаю. Слушайте, граф.
Путилин шаг за шагом начал рассказывать ошеломленному графу о приезде Ракитина, о том, как этот человек умолял его спасти молодого человека.
— Это... Это правда?
Лицо графа было смертельно бледно. Пот проступил на лбу.
— Правда, граф.
Магнат оперся обеими руками на маленький золоченый столик.
— Так... так где же мой сын, ваше превосходительство? — с ужасом прошептал он.
— Вот для того, чтобы узнать это, я и приехал к вам в Варшаву. Как видите, ваше сиятельство, моя профессия не всегда заслуживает такого обидно-пренебрежительного отношения, каким вы одарили ее.
Граф, взволнованный, подошел к Путилину.
— Простите меня. Вы, как умный человек, отлично поймете чувства, которые обуревали меня. Я против этого брака. Кто может осудить меня за это? Разве не каждый отец относится ревниво к своему детищу?
— Простите, граф, теперь нам некогда говорить об этом, надо спасать вашего сына.
— Да-да! — рванулся польский магнат к своему врагу — начальнику русской сыскной полиции. — Теперь и я вас умоляю, спасите Болеслава! Я весь к вашим услугам. Угодно переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, как вам угодно.
— Благодарю вас, но как раз этого не надо делать. Если вам угодно, чтобы я спас вашего сына, — если только это не поздно, — я вас попрошу держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Мой пароль: «Рго Christo morior» — «Умираю за Христа».
Путилин, сопровождаемый графом, направился к двери. В ту секунду, когда он взялся за дверную ручку, послышался голос:
— Libertas, serenissime?[3]
— Amen! — ответил граф. — Аминь!
Мгновенным движением Путилин прикрыл рукой свой орден.
Дверь отворилась, и на пороге показался упитанный патер, который громко по-польски обратился к магнату:
— Имею высокое счастье откланяться вашему ясновельможному сиятельству...
Глава 4ТАЙНЫЙ ТРИБУНАЛ СВЯТЫХ ОТЦОВ
Низкая сырая комната со сводчатым потолком тонула в полумраке. В этой тьме скрывались очертания каких-то странных, непонятных предметов: высокой лестницы, жерновов, жаровен, колодок. Чем-то бесконечно унылым, страшным веяло от всей обстановки этого непонятного помещения.
Колеблющийся свет длинных толстых свечей, вставленных в высокие канделябры, бросал багровые блики на каменные стены, сводчатый потолок, с которого порой сбегали капли воды и падали со стуком на плиты комнаты.
За длинным столом, на котором горели эти странные свечи, сидело семь человек, все с характерными лицами иезуитов в обычных сутанах.
— Итак, — начал сидевший посередине стола высокий худощавый человек в фиолетовой сутане, к которому особенно почтительно относились остальные присутствовавшие, — сегодня нам предстоит, святые отцы, постановить окончательный приговор по делу молодого безумца.
— Так, так, — послышался ответ заседающих.
— Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего конклава в этом печальном, но необходимом для пользы святой церкви месте? Вам известно со слов тайного донесения достопочтенного духовника графов Ржевусских о преступлении молодого графа? Bene. Теперь, стало быть, мы можем начать совещание. Я ставлю два вопроса: виновен ли безумец в преступлении, которое он собирается совершить, и если виновен, то к какому наказанию он за это должен быть присужден? Ваши аргументы, святые отцы.
— Виновен... Виновен... Виновен... — раздались голоса.
— Более мотивированно.
— Переход в лоно проклятой православной церкви... Поношение святой католической... Издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это — maxima culpa[4], это измена Христу.
— И, взвесив все это, какое наказание?
Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.
— Mors... Смерть! — погребальным эхом пронеслось по помещению.
— Sic! Так. Но все это было против обвиняемого, не найдется ли голос и за него?
— Прошу благословения святых отцов, но я думаю, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.
— Как?! — в один голос воскликнули заседающие.
— Виноват, я не так сформулировал свою мысль, — смутился престарелый служитель. — Я хотел сказать, что тут молодость... Любовь... Легкомыслие... кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына. Он оказывал столько услуг нашей святой церкви.
— Ваши ответы? — обратился к святым отцам председательствующий.
— Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам, — послышался елейносладкий голос доносчика-предателя, исповедника N-ского костела. — Во-первых, в то политически смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз москальки обвиняемый готов переменить религию, то... поручитесь ли вы, святые отцы, что завтра ради еще более прекрасной наружности новой еретички он не променяет и свою политическую веру, свои убеждения? Где же наш политический патриотизм?
— Верно, верно, — прокатилось под мрачными сводами.
— Я продолжаю. Во-вторых, допустим, юноша раскается... Ужас объял его душу... Он будет просить о помиловании, но... Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец граф предаст нас? В таком случае для чего было изобретать название «Unum est hoc iter ad mortem»[5]?
— Верно, верно! Смерть, смерть! — послышались теперь уже возбужденные голоса.
— Но какая?
— Я полагал бы... Мы думали бы... поцелуй бронзовой Девы!
Тот, кто заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.
— Это чересчур жестоко... — еле слышно вылетело из-под капюшона.
— Приведите сюда обвиняемого! — бесстрастно отдал приказ старший из судей.
Прошло несколько минут. Где-то послышался резкий скрип двери, раздались гулкие шаги по каменным плитам перехода. Дверь в судилище распахнулась, и на пороге появилась высокая стройная фигура молодого человека.
— Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! — сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.
Голова молодого человека гордо откинулась назад, в глазах засверкало бешенство. Он сделал несколько шагов по направлению к своим судьям и резко спросил:
— Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев!
— Вы слышите? — прошептал настоятель N-ского костела.
— Меня обманным путем по подложной записке залучают в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам надо от меня? Что должна означать вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа, извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно меня освободить!
— Вы спрашиваете, кто мы. Мы — тайный трибунал, охраняющий высшие интересы святой церкви, — еще более сурово проговорил главный иезуит.
— Это что же такое? Вроде Совета десяти Великой святой инквизиции? — насмешливо спросил молодой граф.
Но помимо воли смертельная бледность покрыла его лицо.
— Вы можете богохульствовать. Перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.
— Перед... смертью9 — вздрогнул Ржевусский. — Вы шутите, святой отец?
— Увы, бедный безумец, мои уста еще никогда не произносили шуток. Мы обсудили ваше преступление. Оно ужасно. Вы изрекли ужасную хулу на церковь Нашим совместным решением вы приговариваетесь к смертной казни через поцелуй бронзовой Девы. Вы обручитесь с ней на вечную жизнь.
— Что?! — воскликнул молодой человек и пошатнулся.
Глава 5ГЕРОИЧЕСКОЕ СРЕДСТВО
Я провел первую ночь в Варшаве отвратительно. Вы поймете причину этого, если я вам скажу, что Путилин, уехав вечером к графу Ржевусскому, вернулся только... в шесть часов утра!
При виде его вздох радости вырвался у меня из груди.
Путилин подробно ознакомил меня со своим визитом к старому магнату.
— Скажу тебе, доктор, откровенно, что случившееся явилось для меня полной неожиданностью. У меня ведь было нешуточное подозрение на участие в деле исчезновения молодого графа самого отца.
Лицо Путилина было угрюмо и сосредоточенно.
— И если я прежде не тревожился за жизнь молодого человека, то теперь уверен, что жизнь его висит на волоске. Это дело куда серьезнее, чем дело об исчезновении сына Бахрушинского, с «белыми голубями и сизыми горлицами».
— Как, опаснее даже этого?
— Безусловно. Там, несмотря на весь ужас, который мог произойти с молодым человеком, он все-таки остался бы жив. А тут смерть, и, наверное, лютая, мучительная.
— Прости, Иван Дмитриевич, но я тебя не вполне понимаю. Ты говоришь об опасности, угрожающей молодому человеку, с такой уверенностью, точно знаешь, где он находится.
— Да, я это знаю.
— Как?! Ты это знаешь?
— Еще раз повторяю, знаю. Знаю так же, как знал на второй день розысков, где находился молодой Бахрушинский.
— Так, ради Бога, в чем же дело?
— В том, чтобы найти способ проникнуть туда, где он находится.
— Разве это так трудно?
— Поразительно трудно. Не забывай, что не всегда приходится иметь дело с наивными сектантами-изуверами из простолюдинов или же из мещан-купцов российской закваски. Случается нарываться на дьяволов в шелковых одеяниях.
Я, каюсь, хлопал глазами.
— Всю эту ночь я выслеживал их.
— Кого? Этих дьяволов?
— Да. Я заметил среди них необычайное волнение, кажется, приготовляются к кровавому каннибальскому пиру. В своих поисках я чуть не утонул в этой проклятой Висле... Однако я еле стою на ногах. Я сосну часа два, а затем мне придется прибегнуть к героическому средству.
— Ты думаешь обратиться за содействием к властям?
Мой друг усмехнулся и отрицательно покачал головой.
— Нет, доктор, это было бы самое нежелательное. К этому прибегнешь ты, если... Если со мной случится несчастье.
— Ну, что? — взволнованно спросил граф Сигизмунд Ржевусский Путилина, приехавшего к нему с условленным паролем. — Но, Боже мой, что с вами, ваше превосходительство? Вас не узнать... Вы ли это?
Перед магнатом стоял человек с круглым одутловатым лицом без бакенбард.
— Мои бакенбарды до времени спрятаны, граф... — усмехнулся Путилин. — Дело, однако, не в них, а в вашем сыне.
— Вы узнали что-нибудь?
— Да, кое-что, и очень невеселое. Ваш сын в смертельной опасности.
Граф побледнел.
— Но где он, что с ним?
— В точности я не могу вам этого сказать, да и некогда. Сейчас вы должны предпринять нечто.
— Я?
— Да Садитесь и пишите письмо.
— Кому? — прошептал совсем сбитый с толку надменный магнат.
— Вы это сейчас узнаете. Прошу писать, ваше сиятельство, следующее. «Любезный padre Бенедикт! Чувствуя себя очень скверно, прошу вас немедленно посетить меня. Граф С. Ржевусский».
— Видит Бог, я ничего не понимаю! Зачем мне приглашать настоятеля N-ского костела?
— Вы желаете спасти вашего сына? — резко проговорил Путилин, пристально глядя графу в глаза.
— О! — только и вырвалось у магната.
— В таком случае я вас попрошу беспрекословно следовать моим распоряжениям.
— Но что я буду с ним делать?
— Вы, разыгрывая из себя больного, настойчиво попросите его остаться в замке и провести с вами всю эту ночь... Во всяком случае, до того времени, когда я приду к вам.
— А если он не согласится, ссылаясь на важные дела?
— Тогда вы употребите насилие над святым отцом, то есть попросту не выпустите его из замка, хотя бы для этого потребовалось вмешательство вашей челяди.
— Помилуйте, господин Путилин, вы требуете невозможного! — воскликнул испуганно граф. — Ведь это скандал, преступление, разбой. Какое я имею право производить насилие над человеком, да к тому же еще духовным лицом?
— В случае чего я ответственность приму на себя. Впрочем, если вам неугодно, мне остается покинуть вас.
— Хорошо! — с отчаянием махнул рукой старый граф.
Через час перед его замком остановилась карета, из которой вышел католический священник. Прошло минут сорок, и он вышел из замка обратно.
Очевидно, старый магнат не исполнил приказания Путилина.
Глава 6НОЧНАЯ ПРОЦЕССИЯ
Два багровых факела и несколько зажженных свечей в церковных канделябрах тускло освещали странную процессию, двигавшуюся по мрачным длинным коридорам. Тут царил такой зловещий густой мрак, что этого света хватало только на то, чтобы не споткнуться, не удариться о стены коридора.
Вслед за двумя фигурами в черных рясах шел высокий, худощавый человек, за ним попарно — шесть лиц.
— Не думал я, что мне придется совершать это печальное путешествие, — раздался под мрачными сводами резкий, властный голос:
— Что делать... Так хочет Бог.
— Осужденный предупрежден, что казнь произойдет сегодняшней ночью?
— Пока еще нет. Ради сострадания к юному безумцу-святотатцу час искупления греха не торопились сообщать ему заранее.
И опять жуткое безмолвие, молчаливое шествие таинственной процессии.
Но вот пол коридора стал как бы покатым, словно он спускался вниз.
— Осторожнее, здесь так скользко, — послышались голоса.
Воздух сразу изменился, повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.
Свет факелов и свечей колыхался вздрагивающими языками, словно под порывами воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще более отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз. Казалось, будто неведомые призраки, появившиеся на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.
— Однако с последнего раза воды здесь прибавилось! — прозвучал опять тот же резкий голос.
— Как они смеют?! Как они смеют?!
В бешенстве юный граф бросался к железной двери и что есть силы колотил в нее руками и ногами.
— Пустите меня! Преступники, палачи, вы слышите меня?!
Ни звука, ни шороха, точно в могиле. Он бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался.
Вспомнились ему угрожающие слова: «Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам!» Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог? «Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй бронзовой Девы», — погребальным звоном гудит в ушах приговор судей-палачей. Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал.
Вдруг он вскочил и прислушался. Что это? Голоса? Шаги? Да-да, все яснее, ближе... Вот уже у самых дверей его каземата. Молодой граф задрожал.
С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояло несколько фигур, одетых в сутаны.
— Так как вам трудно говорить, отец Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника... — донеслось точно издалека до несчастного молодого человека.
Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.
— Что это? Что это значит? Что вам надо? — в ужасе попятился Болеслав Ржевусский от вошедших.
— Сын мой! — начал торжественным голосом старый монах. — Вы уже выслушали смертный приговор, вынесенный тайным трибуналом святых отцов. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас. Соберитесь с духом и призовите на помощь Господа.
Два монаха приблизились к осужденному.
— Наденьте это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.
Они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
— Прочь! — исступленно воскликнул граф, отталкивая от себя служителей-палачей. — Спасите меня! Спасите!
— Я должен предупредить вас, сын мой, что, если вы не облачитесь добровольно, придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки. Вы умели бесстрашно поносить святую церковь, умейте же храбро умереть. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: «Pater noster, qui es in coelum...»
— Помогите! — прокатился опять безумный крик ужаса.
Но веревка уже была ловко накинута на руки осужденного. Граф рванулся, но его повалили на соломенный тюфяк и насильно стали облачать в страшный предсмертный наряд.
— Свяжите ноги! — отдал приказ иезуит. — Готово? Поддерживайте его с двух сторон и ведите!
Из камеры вышла белая фигура мученика со связанными руками и спутанными ногами.
Глава 7ПОЦЕЛУЙ БРОНЗОВОЙ ДЕВЫ
Шествие открывал престарелый прелат с распятием в руках. За ним, поддерживаемый двумя черными сутанами, шел осужденный граф. Теперь он не кричал, не сопротивлялся. Предсмертный ужас овладел им.
Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой-судилищем, где был вынесен смертный приговор, из нее вышла новая процессия, которую возглавлял верховный иезуит. У всех в руках были зажженные свечи.
При виде новых лиц Ржевусский словно пришел в себя. С раздирающим душу криком он рванулся из рук державших его иезуитов.
— Во имя Бога, спасите меня! Пощадите меня!
— Вы призываете имя Бога? С каких это пор вы, еретически поносивший Христа и святую церковь, уверовали в него? — раздался резкий, суровый голос.
— Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни святую церковь!
— Вы поносили тех, кто служит величию Христа! Довольно! В этом мире уста ваши больше не будут произносить хулы. Вы предстанете сейчас на суд Его самого.
По знаку, поданному старшим духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились торжественно-заунывными звуками реквиема.
Поняв, что все кончено, что спасения нет и быть не может, граф стал точно безумным. Громовым голосом он старался заглушить страшное похоронное пение по живому человеку.
В конце коридора, в нише виднелась бронзовая статуя Богоматери. Спокойно скрещенные руки, печать святой благости и любви на святом челе.
— Что это? Что это такое?
— Статуя Святой Девы.
— Но вы приговорили меня к смерти через поцелуй бронзовой Девы?
— Так.
— Как же я могу умереть через поцелуй святых бронзовых уст? Да не мучьте меня, говорите! Я с ума схожу, палачи!
— Вы это узнаете, — загадочно ответил добровольный палач. — Где отец Бенедикт? Он должен дать последнее напутствие осужденному.
Отца Бенедикта не было! Он исчез.
— Что это значит? Где он? — строго спросил верховный иезуит.
— Не знаем... Может, отлучился... Он, кажется, болен...
— Тогда исполните эту обязанность вы, отец Казимир.
Молодой граф пошатнулся.
— Кончено, все кончено! Смерть... идет!
Его глаза с ужасом, тоской и мольбой были устремлены на кроткий лик бронзовой Богоматери.
— Спаси меня! Спаси меня! — жалобно простонал он.
— Вы должны покаяться в ваших грехах, сын мой. Скоро вы предстанете перед Вечным Судией.
— Не хочу! Пустите меня, пустите! — осужденный почувствовал, что его крепко держат и все ближе подводят, подталкивают к бронзовой статуе.
— Говорите, повторяйте за мной, сын мой: «Обручаюсь я с тобой на жизнь вечную, Святая Дева Мария».
— Salve, о Santissima... — грянули иезуиты, но в ту же секунду громовый голос покрыл голоса певших:
— Стойте! Ни с места, проклятые злодеи!
Из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.
— Вы спасены, вы спасены, граф! Мужайтесь!
Крик ужаса огласил своды инквизиционного логова иезуитов. Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей.
Путилин быстро разрезал веревки. Граф чуть не упал на плиты в обмороке.
— Ну-с, святые отцы, что вы на это скажете?
Оцепенение иезуитов еще не прошло. Это были живые статуи.
Путилин вынул два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей святого ордена.
— Итак, во славу Божию вы желали замарать себя новой кровью невинного мученика?
Первым пришел в себя верховный иезуит.
— Кто вы? Как вы сюда попали? — прошептал он дрожащим голосом.
— Кто я? Я Путилин и отец Бенедикт! — злобно расхохотался сыщик.
— Негодяй... Предал! — бешено вырвалось у монахов.
— Вы ошибаетесь. Отец Бенедикт и не подозревает о моем существовании. Он преблагополучно беседует с графом Сигизмундом Ржевусским.
Молодой человек бросился целовать руки Путилину.
— Что вы? Что вы? — отшатнулся тот.
— Вы спасли меня от смерти, но от какой? Я ничего не мог понять.
— Вы... Вы ошибаетесь, граф! — вдруг ласково заговорил верховный иезуит. — Все это было святой шуткой, чтобы попугать вас. Мы и в мыслях не имели убивать вас. Вас решили наказать за ваши дерзости по адресу духовных лиц.
— Вы говорите «шутка»? Хороша шутка! Я вам сейчас покажу, какая эта шутка. Не угодно ли вам поцеловать бронзовую Деву?
— Зачем?.. К чему?.. — побледнел важный иезуит, отшатываясь от статуи.
— А, вы не хотите? Вы трясетесь? Ну так смотрите!
И Путилин, подняв с пола длинный факел, шагнул к статуе.
— Не подходите! Не смейте трогать! — закричал иезуит, бросаясь к Путилину.
— Ни с места! Или даю вам слово, что я всажу в вас пулю.
Он нажал факелом на бронзовые уста статуи, и в ту же секунду руки бронзовой Девы стали расходиться, и из них медленно появились блестящие острые клинки. И не только из рук появилась блестящая сталь. Из уст, из глаз, из шеи — отовсюду засверкали ножи. Объятия раскрылись, как бы готовые принять несчастную жертву, а затем быстро сомкнулись.
— Великий Боже! — простонал молодой граф.
— Вот какой поцелуй готовили вам ваши палачи! В ту секунду, когда вы прикоснулись бы к устам бронзовой Девы, вы попали бы в чудовищные объятия. В ваши глаза, рот, грудь, руки вонзились бы эти острые клинки, и вы медленно, в ужасных мучениях испустили бы дух.
Не выпуская револьверов из рук, Путилин выбрался со спасенным графом из мрачного логова иезуитов.
Негласное секретное расследование не смогло обнаружить статуи бронзовой Девы. Очевидно, ее немедленно куда-нибудь убрали или уничтожили.