После ужина они снова лежали на своих топчанах, смеркалось, и генерал с удовольствием предавался воспоминаниям:
— Смешнее всего воевать с америкакашками. Это, я тебе скажу, истинный цирк под водой! До того трусливы, что двух Басаевых хватило бы, если бы таковые у них завелись где-нибудь в Нью-Мексико. Представь, как бы они обкакались, если бы Шамилька захватил роддом в Альбукерке! Мгновенно все штаты объявили бы о своей независимости. В последний раз америкакашки показывали бодрость духа во время войны Севера и Юга. Тогда они круто друг друга поколошматили, полмиллиона душ загубили. Хотя Наполеон за полвека до этого в несколько месяцев столько же своих французишек на русских полях оставил, сколько все Северы и Юги за три года. В Корее америкосов тоже сильно потрепало — почти четыреста тыщ. Но тогда еще у них свободы СМИ не было. А во Вьетнаме дядя Сэм полста тыщ положил, так вой стоял на весь мир. Однажды я беру там в плен одного янки, а он мне: «Я — гражданин Соединенных Штатов, вы должны обеспечить мне безопасное пребывание в плену и достойное содержание». А я ему: «А я — гражданин земного шара, что захочу, то с тобой и сделаю!» Так представь, Димозавр, он стал белый, как зима, и — обгадился!
— Ты с ним по-английски беседовал? — спросил Выкрутасов.
— Ну не по-русски же, — усмехнулся генерал. — Английский легкий! — махнул он рукой презрительно. — Вьетнамский труднее выучить.
Тут Дмитрию Емельяновичу припомнилось, как генерал говорил с чеченцами по-чеченски, и ему стало жутко. Он впервые посмотрел на генерала Витю не как на веселого солдафона, а как на некое инопланетное существо, обладающее разнообразными космическими способностями. Поистине — турбулентный протуберанец!
— И что же ты сделал с тем американцем? — спросил он.
— Сдал куда следует, — вздохнул генерал. — А так хотелось его в расход пустить! Сволочь — детишек-вьетнамчиков любил убивать, с вертолета их щелкал, как орешки. Они, как и борзики, только и любят, что детишек да беременных баб убивать, с ними они хорошие вояки.
Внутри у Дмитрия Емельяновича похолодело — что, если их слушают и услышат столь нелестное сравнение чеченцев с американцами? А ведь наверняка слушают! Да и хрен с ними, все равно подыхать! — вдруг щелкнуло в душе Выкрутасова нечто смельчаковское.
— Ты вьетнамский тоже знаешь? — спросил он генерала.
— А как же! — отвечал тот и в знак подтверждения произнес довольно длинную фразу на кошачьем индокитайском наречии.
— Надо же! — восхитился Выкрутасов. — И что это значит?
— Значит: «Сколько бы ни зарился полосатый и злобный тигр, ему не сожрать нас, ибо мы не просто люди, а дети грома».
— Красиво, — признал Дмитрий Емельянович. — Очень красиво. Ты потрясающий человек, Виктор. Только я даже не знаю, кто ты. Даже как твоя фамилия.
— Фамилия моя простая, — улыбнулся генерал. — Тутышкин.
— Не врешь?
— Сам не знаю, может, и вру.
— Может, ты инопланетянин?
— Вероятнее всего — да. А вообще-то я просто русский воин. В звании генерал-лейтенанта.
Он еще что-то рассказывал про Вьетнам и Камбоджу. Выкрутасов слушал и, успокаиваясь, засыпал.
Проснувшись на другое утро, он в первую очередь подумал с горечью о том, что вчера были сыграны первые две игры одной восьмой финала, в которых, вероятнее всего, итальянцы обыграли норвежцев, а бразильцы — чилийчиков.
Потом ему вдруг представилось горестное лицо матери, которая смотрела на него и шептала: «Бедный мой сыночек, Митенька, как же тебя угораздило в неволю!» Открыв глаза, он увидел в углу силуэт матери, который мгновенно растаял. Дмитрию Емельяновичу стало невыразимо страшно, словно он только теперь понял, где находится.
— Господи Иисусе Христе, спаси нас грешных! — сказал он не свои слова и после них совершил не свое движение — осенил себя крестным знамением.
— Это нам бы не помешало, — улыбнулся, лежа на своем топчане, генерал. — Хоть Христос, хоть русский авось — лишь бы кто-нибудь нас вывел отсюдова! А ведь нам, братишка, неведомо, сколько еще томиться тут. Некоторые годами сидят у борзиков и каждый день радуются, что до сих пор еще живы.
— Что ж, мы так и будем не умываться, не чистить зубы? — возмутился Выкрутасов.
— Скажи спасибо, если парашу через неделю нам вынесут.
— А как «спасибо» по-чеченски?
— Лучше и не знай этого слова. Они вежливостей не признают и вежливых русских даже презирают. Это ведь народ-отморозок. К тому же и обкуренный до самых костей. А по Корану не только спиртное, но и наркотики запрещает Аллах.
Окошечко в дверце с любопытством отомкнулось, и генерал процитировал, обращаясь в ту сторону:
О вы, кто верует в Аллаха! Всякий хаир,
То есть все, что травит и пьянит ваш ум,
Азартные затеи, амулеты, жребии на стрелах —
Все это мерзость, что измыслил Сатана!
Так воздержитесь же от этих искушений.
И, может, лишь тогда вы обретете счастье!
Чеченец, а это был уже не Мурат, с насмешкой спросил в окошечко:
— Ты! Эй! Ты что, Коран знаешь?
— В отличие от тебя, знаю, — гордо отвечал генерал.
— От меня? — слегка сбитый со своего понта, возмутился ваххабит. — Да ты — гяур!
— Нет, голубчик! — засмеялся генерал. — Я не гяур, я — муктасид, чтоб ты знал. Это ты гяур, потому что не читал Корана. А если бы ты удосужился прочесть его, то знал бы, что гяуры, или кяферы, это язычники, против которых следует вести священную войну джихад. А мы, христиане, или как вы нас называете, назореи, являемся, как и вы, людьми Книги. Мы только не верим в Мухаммеда и называемся в Коране муктасидами, то бишь недостаточно уверовавшими, хотя и верующими, и против нас нельзя вести священную войну джихад. Усек?
— Скоро вам горло перережут, — буркнул стражник.
— И опять-таки поступят не по-мусульмански, — издевался над невеждой генерал. — Горло перерезать положено только скотине или язычникам. В первом случае произносится «бисмилля», во втором ничего не произносится. А про нас в Коране сказано:
И ты увидишь, что из всех людей на свете
Сильней вражда к уверовавшим в Бога
Среди язычников-гяуров и средь иудеев.
Но, несомненно, ты поймешь, что ближе
В любви к уверовавшим в Бога те,
Кто говорит: «Мы — назореи-христиане».
Учи Коран, детка! — закончил генерал под хохот Выкрутасова, который от души любовался тем, как этот, казалось бы, солдафон-скалозуб блещет глубочайшими познаниями. Окошечко в двери злобно захлопнулось.
— Видал, Димосфен, этого поросенка! Гяуром меня называет! Меня — генерала Джабраилова! — в свою очередь тоже расхохотался победитель в этом коротком мусульманском диспуте.
Отсмеявшись, они постепенно вновь вернулись в состояние томительного ожидания. Никто их не кормил, не поил, медленно текли минуты, образуя моря часов.
— Хоть бы картишки или детективчик… — ворчал генерал. — Ты любишь детективы, Гондурасов?
— Честно говоря, нет.
— Да и я тоже предпочитаю правду жизни, упоение в бою. Вот били мы как-то раз в Боснии хорватню, усташей то бишь…
Но он не успел рассказать очередную свою геройскую историю, как лязгнул замок и массивная железная дверь открылась. В узилище вошли трое гордого вида чеченцев, жизнь которых обеспечивалась из-за спин автоматными дулами телохранителей.
Генерал встал и смело взглянул в глаза пришельцам. Следуя его примеру, Дмитрий Емельянович тоже встал, поначалу довольно трусливо. Страх охватил все его существо. Он понял, что прямо сейчас им будут резать глотки. Но вместе с тем, глядя на генерала, он почувствовал и стыд за свою трусость. Ведь он, Дмитрий Выкрутасов, сын пехотинца Емельяна Выкрутасова, прошедшего всю Великую Отечественную от сорок первого до сорок пятого, не имеет права кланяться врагу, не смеет бояться! И, собрав все свои душевные силы, он сделал попытку глянуть на чеченцев орлом.
— Добро пожаловать, дорогие гости, — сказал генерал.
— Ты, что ли, Хунсаг? — сердито спросил один из гостей.
— А разве ты меня не узнаёшь? — усмехнулся генерал.
— Пока не очень, — сощурился чеченец. — Где же твой топор?
— В пеньке застрял, — отвечал генерал.
— Кури, — протянул чеченец пачку сигарет «Парламент».
— Не могу, боюсь лес подпалить, — стойко держался русский генерал.
— А это что у тебя? — указательным пальцем чеченец полоснул генерала по шраму на горле. — Кто это тебя так?
— Это я сам себя, — улыбнулся генерал. — Лишние ветки с морды срезал, вот и порезался.
Чеченцы переглянулись между собой, обмолвились несколькими короткими фразами, развернулись и пошли вон. Выкрутасов, набравшись смелости, выкрикнул приказным тоном:
— Пусть пить дадут!
— Сейчас дадут, — слегка оглянувшись на ходу, обронил один из чеченцев.
Дверь захлопнулась, узники снова оказались наедине друг с другом. Сели на топчаны, перевели дух. Дмитрий Емельянович хотел было сказать что-то смелое, но первым заговорил генерал:
— Так вот, усташи получше борзиков вояки будут. Был у нас с ними бой за селение Храбреновац. Слово-то какое! Это тебе не Гнилице какое-нибудь, не Бляха-Муха. Усташей — человек двадцать, но дерутся, как черти, никак мы их не вышибем. В Европе среди врагов у нас самые крепкие ребята немцы, хорваты и венгры, остальное все алюминий. И вот, представь себе, наступает мой день рождения. И взяла меня глупая лихость позвать их на выпивку. Взял я громкоговоритель и по-сербски — они хоть и хорваты, а язык у них тот же, сербский, — объявляю им свою волю: приходите, мол, сегодня к шести часам вечера в корчмарницу «Успут»… Точнее, нет, это была не корчмарница, а кафана, маленький ресторанчик по-ихнему. Расположение его было удобное — под большим дубом столики на улице. И во время боев нисколько не пострадал. Вот, дальше говорю им, что с шести до полуночи мы вместе будем пить-гулять за мой счет, потом разойдемся по своим позициям и с завтрашнего утра, с шести часов опять начнем друг друга бить с прежней любовью.