— И что же хорваты? — заинтересовался Выкрутасов.
— Пришли, черти! — захохотал генерал. — Не все, правда, только пятеро. А которые остались на своих позициях, поклялись в это время отсыпаться. Уселись мы в «Успуте» за столиками — я, человек пятнадцать наших и сербов, пятеро усташей. И чин чинарем отметили день рождения генерала Мечетича. Я там тогда был Мечетичем. Медвежонкиным по-ихнему. И хорошо так посидели, выпили крепко наилучшей сливовицы, какой только можно было достать в селении Храбреновац, произносили тосты за их доблесть, за нашу доблесть, за их стойкость, за нашу стойкость, потом песни стали петь, они свою споют, мы нашу — «Тамо далеко», «Точи нам, точи нам…», «Четри слова» и так далее. В общем, так хорошо посидели до самой полуночи, что расставаться не хотелось. Но война есть война и уговор есть уговор. Качаясь, встали из-за столов, расцеловались на прощанье и разошлись. А утром мы уже снова их вышибали за милую душу из Храбреноваца, дрались так, словно вчера не пили и не пели вместе.
— Вышибли их из Храбреноваца? — спросил Выкрутасов, весьма тронутый этим рассказом.
Открылось окошечко и явилось чудо из чудес.
— Эй, Хунсаг, держи тебе! — протягивал стражник-чеченец две бутылки пива.
— Ох, ё-о-о твою матч! — по-футбольному воскликнул Дмитрий Емельянович, первым беря драгоценное питье. — Смотри-ка, генерал, даже откупорили, чтоб нам не мучиться.
— Я б зубами открыл, — нахмурился генерал, принимая из рук Выкрутасова одну бутылку. Пиво было ставропольское. Оба жадно прильнули к горлышкам. На вкус напиток оказался не очень, с каким-то железистым привкусом. Да и теплый. Но все равно приятно утолял жажду.
— Не отравят? — спросил Выкрутасов весело.
— Конечно, отравят, — улыбнулся генерал. — Потом зарежут, потом изнасилуют, потом продадут, потом перепродадут. Пей — не спрашивай. А хорватов мы из Храбреноваца выбили. Но потом — Дейтон и так далее. Опять позор России… Как хасавюртовская лебедятина. Кстати, судя по привкусу, они и впрямь сюда что-то сыпанули. Готовься, Гондурасов, ко сну. Возможно, что и к вечному. Эй, воин Аллаха! Что в пиво подсыпали?
Дверь безмолвствовала. От слов генерала Дмитрию Емельяновичу стало нехорошо. К тому же и железистый привкус сохранялся во рту, как вестник близкой беды. Но поздно было спохватываться — бутылки стояли на полу пустые.
— Может, два пальца в рот? — спросил Выкрутасов.
— Вряд ли поможет. Да и жалко! — громко заржал генерал.
— А, будь что будет! — махнул рукой Дмитрий Емельянович. Он уже успел привыкнуть к храбрости. И прошло еще добрых полчаса, прежде чем его стало тяжело и властно валить в сон.
Глава четырнадцатаяПУРГАТОРИЙ
Время матча истекло, «Бавария» выигрывает 1:0, и вдруг нечто небывалое — мы забиваем два гола в добавленные две минуты и спасаемся от гибели! Словно проснулись от страшного сна.
Он проснулся от страшной головной боли, сел на своем топчане и долго-долго не мог никак понять, откуда здесь взялись деревья. Потом еще появились окна домов, припаркованные во дворе автомобили. Именно во дворе, а не в тесном узилище. Он сидел на скамейке, а на соседней скамейке лежал генерал многофамильный и многострадальный.
Ох, но до чего же невыносимо болела голова! Это от одной бутылки пива-то! И в животе скреблось, будто там шел футбольный матч и шипы на бутсах у футболистов были длиннее обычного. Еще бы! За двое суток яйцо вкрутую, помидор, кусок черного хлеба и бутылка пива!
Но где они?!
— Эй, Виктор! — попробовал разбудить он генерала. Тот спал и не просыпался.
Между тем вставало утро, окрашивая дворик в голубые и розовые младенческие тона. Чистый воздух волновал душу. Был ли сном плен или сон — это утро? А может быть, сон и то, и другое?
Медленно, боясь, как бы не лопнула голова, Дмитрий Емельянович направился со двора на улицу.
Его взору открылась картина весьма живописного бульвара, обсаженного пирамидальными тополями и отдаленно напоминающего бульвар Тараса Шевченко в Киеве. Но где Киев, а где Кавказ — соображать надо! Понимая всю глупость вопроса, Дмитрий Емельянович все же обратился к пробегающей мимо девчушке лет восемнадцати:
— Это какой город, дочка?
— Пойди еще поспи, папуля! — ответила вертихвостка с презрением.
Следующим прохожим оказался спортсмен лет пятидесяти, совершающий утреннюю пробежечку. К нему Выкрутасов подкатил уже с умом:
— Земляк! Прости, забыл, как называется в вашем городе главная футбольная команда?
— Так же, как и город, — получил он ответ. То есть не добился необходимого знания. Он стал мучительно припоминать, какие команды южного второго дивизиона носят названия городов, Махачкала, что ли? Нет, там, кажется, «Динамо». Майкоп? Нет, в Майкопе «Дружба», по-адыгейски «Запошно». Моздок? Пожалуй.
Третьим прохожим оказался старичок-кавказец.
— Дедушка, это Моздок, да?
— Моздок, пропади он к такай-такай матери! — сердито сплюнул старичок и зашагал дальше.
Вернувшись к генералу, Дмитрий Емельянович снова стал его будить. Наконец добился своего и оповестил героя всех войн, что они очутились на воле в городе Моздок.
— Это очень даже и неплохо! — обрадовался генерал. — В Моздоке у меня тоже Галя имеется. Только вот… адресок я что-то запамятовал. Проклятые борзики! Своим снотворным мне полпамяти отшибли! Постой-постой… У нее телефон простейший. Ага! Вспомнил! Пошли звонить. О-й-й-й… До чего ж башка болит!
Найдя на бульваре телефон-автомат, генерал набрал номер. Слушая гудки, подмигнул Выкрутасову:
— Вот и гадай, Димоша, кто нас из плена вызволил — Аллах с Кораном, Христос с авосем или чеченский чорт.
— Или Лев Яшин, — улыбнулся Выкрутасов.
— Точно! Скорее всего Лев Иваныч! — захохотал генерал.
В трубке ответили.
— Алё! Алё! Галочка? Это ты, моя родненькая? Здравствуй, Галкыш! Галинка-малинка-калинка моя, в саду ягода Галинка-малинка моя! А я приехал! Мы с приятелем только что из Диснейленда вернулись. Ага! Да ты его знаешь — Митька Гондурасов. Не помнишь? Вспомнишь. Как увидишь, сразу вспомнишь. Так что — встречай гостей, Галкидыш! Тут только загвоздочка странная. Напомни мне адресок свой. Да на аттракционах всю память выветрило. Так… Дом? Ага… ага… Все вспомнил! Летим на всех парусах, Галкиндочка! — Он повесил трубку. — Ну, Митридат, благодари Бога, что есть генерал Открывалов, то бишь я.
По пути он рассказывал о своей дружбе со Львом Яшиным:
— Да, отличнейший был человек Лев Иванович. Я его знал почти как тебя, Гондурас ты этакий! Однажды прихожу на стадион, он мне говорит: «Попробуй-ка мне забить, Виктор». Я ставлю мяч чуть подальше одиннадцатиметровой отметки, разбегаюсь, бью — мяч в воротах. Он: «Случайность!» Я снова бью, в другой угол — опять гол! Он уже недоумевает: «Как это ты? Мне? Яшину?» Бью третий раз — снова мяч в сетке! Тут он уже расстроился и — матом на меня. Так-то вот, Митя, я три гола самому Яшину вколотил. Эх, сейчас придем, устроим себе пургаторий — помоемся, значит. У Галки квартира хорошая, ванная роскошная, все удобства, две комнаты, кухня большая.
Однако он явно перепутал здешнюю, моздокскую Галю с какой-то другой, потому что квартира оказалась запущенная, ванна сидячая, к тому же без горячей воды, кухня с таракашками. Только что комнат и впрямь оказалось две. Бурной радости по поводу двух вернувшихся из Диснейленда гостей в камуфляжках хозяйка квартиры не проявила, но и не выгнала, накормила кое-каким завтраком и повела генерала к соседям, у которых имелся телефон.
— Нас сюда забросило, — объяснял ей генерал, — а вещи с деньгами ветром унесло в Сайгак-Сарай. Надо связаться, сказать ребятам, чтоб срочно везли их сюда.
Выкрутасов уже устал от генерала, от его неиссякаемого оптимизма и неисчислимых баек. Дмитрию Емельяновичу до тошноты надоело быть Гондурасовым, и он мечтал о побеге. Дождаться вещей и денег и бежать.
— Ну, Димуленция, радуйся и ликуй! Завтра утром Ласточкин и Иванов прискачут сюда, дозвонился я, — сообщил генерал по возвращении. — Славься, славься, город Моздок, славься, веселенький Галкин задок!
— Но-но, попрошу без хамства! — обиделась хозяйка. Впрочем, сразу после этого она без сопротивления удалилась с генералом в другую комнату, где они и закрылись. Выкрутасов лежал на диванчике, млея от сознания того, что они спасены, веря и не веря такому нежданному счастью. Изредка до его слуха доносились постанывания и повизгивания хозяйки дома, и он вздыхал, жалея, что у него нет в Моздоке знакомой женщины.
Потом раздался крик. Это совсем вывело Выкрутасова из себя. Что он ее — режет там, что ли? Безобразие. Вскоре в комнату сунулось смеющееся мурло генерала:
— Ты не пугайся, Димофон, они всегда со мной кричат, ничего страшного. Я это называю «блицкрик». Я похлопочу, чтоб тебе подружку…
— Не надо мне! — зло огрызнулся Дмитрий Емельянович. — Что я — скот, что ли?
— А я — скот, — хохотнул генерал и отправился доказывать свое скотство. Озлобленный Выкрутасов звукоизолировал голову огромной подушкой, красиво расшитой оленями на лесной поляне, его тошнило от ненависти к генералу, доставившему ему такое несметное количество неприятных минут. Он бы отправился теперь гулять, но разумно опасался, что его арестуют в камуфляжке и без документов. Оставалось одно — уснуть. И он уснул.
Проснувшись через несколько часов, Дмитрий Емельянович долго боялся открыть глаза и увидеть тоскливый интерьер чеченского заточения, но запах жареного лука несколько успокоил его. Он встал и отправился в сторону запаха.
— И вот, представь себе, Галченыш, руки мои там, ноги — там, подо мной — бездонная пропасть, и вот я… А-а-а! Проснулся! — Генерал сидел на кухне с какой-то уже другой Галей и, попивая пивко, что-то ей заливал о своем прошлом.
— Здрасьте, — противным голосом сказал Выкрутасов.
— Ты что, не узнаёшь, что ли? — воскликнул генерал. — Это же твоя Галка! — Он кивнул в сторону гостьи.