— А попросту Юлька-козюлька, — добавила псевдо-Курникова.
— А ты — Клавка-шалавка! — огрызнулась Юлианна.
Вскоре Выкрутасов уже покупал коньячок и даже виски, конфеты, сигареты и пирожные. Но он твердо поклялся самому себе, что только посидит с путаночками в баре, скоротает время. Не может же он явиться к прекрасной казачке прямо, как говорится, «из постели с Мадонной». Проявляя чудеса силы воли, он и спиртного не пил, пробавляясь боржомчиком.
— Миленький ты мой, — пела ему Жанна, не уставая совершать попытки соблазнить его, увести в номер, — возьми меня с собой, там, в краю далеком, буду тебе сестрой.
— В сестры беру, — смеялся Выкрутасов, радуясь тому, что вот он сидит с проститутками, а они, сколько ни пытаются, не в силах его развратить. — Будьте все три моими сестренками.
— А ты, часом, не голубой ли? — спросила Юлианна.
— Сама ты голубая, — ничуть не обиделся Выкрутасов. — Говорю же вам, дурындам, что из плена я. Приехал в гости к женщине, которую когда-то любил. Скажете, романтика? Да, романтика. А я даже с самой красивой не лягу без любви.
— А я только без ваньки-встаньки ни с кем не ложусь, — засмеялась грубая Юлианна.
— А как там, в плену было, братик? Можно тебя братиком называть? — спрашивала Клавдия.
— Конечно, можно! — продолжал боржомничать Дмитрий Емельянович. — В плену, сестренки, не сладко. Но жить можно. Русский человек ко всему привыкает. Даже к ежедневному ожиданию, что тебе вот-вот глотку перережут. Смешно сказать — со мной в подвале сидел генерал, который уже однажды был у них в плену, и они ему тогда горло перерезали, а он остался жив, и горло срослось, шрам только страшный остался. Великолепный генерал! Он-то и организовал побег. До Моздока мы с ним вместе добирались, а оттуда я — сюда, а он — по своим путям.
— Мить, может, все-таки пойдем, а? — снова-здорово застонала Жанна. — Хочешь, я тебе за твои страдания бесплатно, а? Ей-богу! Хороший ты мужик.
— Не могу, Жанчик, — клал себе на грудь растопыренную ладонь Выкрутасов. — Сама подумай, с какими глазами я завтра или послезавтра со своей возлюбленной повстречаюсь.
— Первый раз такого вижу, чтоб и за так не соблазнился. Фантастика! Обожаю! — восхищалась Жанна.
— А много ль детишек у тебя, Жанок? — спросил ее бывший политинформатор.
— Двое, братик, двое, мальчик и девочка.
— А они хоть не знают, кем ты работаешь?
— Ой, не надо, а?
Потом появился Бицепс, подошел к их столику, осмотрел с плотоядным видом всех трех сестер Выкрутасова и сказал:
— Мне для контраста малявку надо. Ты, — указал он толстым пальчищем на Юльку-козюльку, — топай со мной.
Дмитрию Емельяновичу стало тошно, словно Юлианна и впрямь была его родной сестрой. Захотелось вскочить и дать Бицепсу в свиное рыло. Но он утешился, видя, с каким довольным видом Юлька сорвалась со своего места и поскакала за внезапно свалившимся клиентом.
— Везет же некоторым, — с завистью поглядела ей вслед Клавка-шалавка, отчего Выкрутасову сделалось еще тошнее. На кой ему такие сестренки сдались! Тоже мне, проституточный братец!
— Ладно, девки, — встал он со своего стула. — Пошел я, а то сейчас упаду и прямо на полу усну.
— Катись-катись, созревай до завтра, — подмигнула ему Жанна.
Он вернулся в свой номер, лег и стал медленно погружаться в сон. Знала бы ты, Раиса, как меня тут соблазняли, а я не поддался! Не снизил планку нравственного уровня.
Волей-неволей он унесся сонною мыслью туда, в рай на Петровском бульваре, где можно было прижаться к теплой спине жены и шептать ей ласковые слова…
В дверь ему снова стучали, и уже давно. Он, наконец, проснулся, вскочил — где я? Тошнотно вспомнились девицы. В публичном доме, вот где! Хорошо же ты, батька Кондрат, с проституцией борешься. Красный пояс называется. Пояс красных фонарей, а не красный!
— Брат! Митя! Открой, пожалуйста! — звал из-за двери голос Жанны.
Он не спеша открыл. Обе — и Жанка и Клавка — ворвались к нему в номер:
— Запирайся! Запирайся скорее!
Судя по их трясущимся мордашкам, что-то и впрямь случилось, это не визит представительниц «Женщин России».
— Что такое-то? Поспать дадите мне или нет?! — закрыв дверь на замок, возмутился Дмитрий Емельянович.
— Латка всех на субботник сгребает, вот что!
— Какая еще Латка! — заорал Выкрутасов вне себя от ярости. — Какой еще субботник, если сегодня вторник!
Он поглядел в окно и увидел, что почти рассвело.
— Ну среда, — добавил сердито. — Но не суббота же.
— Святой человек! — воскликнула Клавка. — Он даже не знает, что такое субботник!
— Знаю, — продолжал гневно расхаживать по номеру Выкрутасов, с ненавистью глядя, как проститутки располагаются у него, словно у себя дома. — Это когда Ленин бревно тащит.
— Если бы Ленин! — фыркнула Жанна. — Я б его, лысенького, по первому разряду обслужила бы, он бы у меня враз улетел. Субботник, брат, это когда менты наезжают и бесплатно нами пользуются. Поэтому и называется субботник. А менты — хуже ахметок, такие садюги! В прошлом году Светке Маленькой сиську оторвали. А попробуй нажалуйся! А Латка, сволочь, я ей говорю: «Лат, имей совесть, я же в прошлый субботник за пятерых отпахала!» А она, тварь, будто и не слышит.
— Мы пахали! — проворчал Выкрутасов, но постепенно от гнева и ненависти душа его переходила к сочувствию и жалости. Еще бы не жалко, если сиськи рвут! Только, конечно, не сиськи, это слово грубое, грудь. Хотя, когда сиську, почему-то жальче.
— Я бы этой Латке всю морду расцарапала, — захныкала в свою очередь Клавка. — Так потом хоть уходи из большого спорта. Она, мразь, всюду свои щупальца распустила. Одно слово — мафия.
— А кто она такая-то? — спросил Выкрутасов. — Сутенерша, что ль, ваша?
— Ага, пионервожатая, — шмыгнула носом Жанка.
— Тихо! — вдруг всполошилась Клавка. — Кажись, она!
Все трое молча минут пять прислушивались к голосам, звучащим вне выкрутасовского убежища. Дмитрий Емельянович даже подошел к двери, прислонил к ней чуткое ухо и очень скоро услышал, как барменша Катька сообщала кому-то:
— Они в семьсот двадцать седьмом спрятались. Там у них какой-то жалельщик завелся. Сегодня только приехал.
— Сволочь Катька, — сказал Выкрутасов. — Сдала она вас, сестренки, со всеми потрохами.
— Чтоб ей самой десятерых ментов обслужить! — проскрипела зубами Клавдия.
— Ну что, капитулирен? — встала с кресла Жанна, оправляя на себе все свои условные одежки.
— Погодите, попробую пойти на таран, — сказал Выкрутасов, открыл дверь, вышел и тотчас закрыл замок с наружной стороны. К нему по коридору приближалась решительным шагом молодая особа с весьма нацистским выражением лица. Барменша Катька высовывалась из-за угла. Увидев Выкрутасова, трусливо скрылась. Дмитрий Емельянович и нацистка прошли друг мимо друга, но, услышав за спиной стук в дверь, Выкрутасов оглянулся и спросил:
— Вы ко мне?
— Если вы из двадцать седьмого, то к вам.
— Что вам угодно?
— Кто там у вас?
— Простите, а вам какое дело?
Тут из-за двери раздался голос Жанны:
— Да ладно, Мить, открой ей, она все равно не отступится.
— Открывайте, — приказала нацистка.
— Стало быть, это вы и есть, пионервожатая Латка? — спросил Дмитрий Емельянович, жалея, что не удается спасти девчонок от ментовского субботника.
— А вы, стало быть, и есть тот добрый дядя? — в ответ презрительно усмехнулась нацистка.
Выкрутасов медленно подошел, вставил ключ в скважину и с вызовом глянул сутенерше в глаза. Тут в голове у него закружилось от ужаса и неожиданности. Перед ним стояла та самая — его красавица-казачка Галя.
— Это ты? Галка! Неужели это ты?
— Постой-постой… — обмякла в свою очередь путановожатая.
— Не может быть! Кажется, Дмитрий?
— Он самый.
— Вот так встреча! — В лице сутенерши нацистское выражение сменилось вполне человеческим. Боже, как же она изменилась! Была такая милая девочка, а теперь…
Выкрутасов открыл дверь.
— Лат! Ну прости нас, ну не могу я больше на субботник, я же в прошлый раз отпахала! — заныла Жанка.
— Она же в прошлый раз отмучилась, — сказал свое слово Дмитрий Емельянович. — Отпусти их, Галочка!
— С какой это стати! — возмутилась сутенерша. — Или у вас тут…
— Да нет, Лат, он нас пальцем не тронул, честное слово! — сказала Клавка. — Одно слово — козел. Но добрый.
— Я добрый, Галкыш, и пальцем их не тронул. Мне их жаль. Отпусти их, — взмолился Дмитрий Емельянович.
— Он, между прочим, из чеченского плена бежал, — сказала Жанна. — Год там томился. Человеку нужно было только доброе слово.
В воздухе зависло гнетущее ожидание. Наконец, путано-вожатая махнула рукой:
— Чорт с вами, живите.
И — зашагала прочь по коридору.
Глава шестнадцатаяГАЛАТЕЯ
Да, после матча со сборной Англии я уходил с поля и рыдал. Слезы текли в три ручья. Мы должны были стать чемпионами. Я оплакивал наше поражение в полуфинале так, как оплакивают судьбу невинной девушки, попавшей на растерзание банды разбойников.
Дмитрий Емельянович уныло вошел в свой номер, сел на кровать, уронил лицо в ладони и заплакал.
— Ты что, Митька! — всполошились девки. — Что с тобой, брат? Да ты чего? Нервы, да? Последствия плена, да?
Он только тряс головой и плакал. Наконец слезы окончились, он громко высморкался об угол простыни и произнес:
— А ведь это она, девки вы мои!
— Кто?
— Латка ваша. Это я к ней ехал. Вот вам и романтика! Что жизнь с людьми делает, а? Ну скажите вы мне, как такие получаются метаморфозусы, а?
— Да ты что! — вскрикнула Жанна. — Ты?! К Латке?!
— К Латке, — кивнул Выкрутасов. — Только она почему-то раньше была Галиной.
— Она и была раньше Галиной, — подтвердила Жанна. — А потом, когда, как говорится, прошла через плевелы к звездам, стала называться Галатеей.