Он замолчал, прикуривая сигарету.
– Но, с другой стороны, человеческая природа так устроена, что, сколько ни есть, ей все мало. Я допускаю, что рано или поздно кто-то из тех, кто сидел за столом и согласительно кивал, отойдут от договоренностей. Не забывай к тому же, что есть еще и конкуренты, которые тщеславны и хотят иметь то, что имеете вы и чего нет у них. Но и сама жизнь зачастую подкидывает такие вопросики и нештатные ситуации, которые не вкладываются в рамки прежних договоренностей.
Владимир посмотрел на сидевшего за рулем Синицына, который задумчиво слушал Полунина.
– Так что подождем, Антоша, как будут развиваться события. Будем наблюдать за жизнью, собирать информацию и делать правильные выводы, а в соответствии с ними уже будем и действовать.
Владимир прослыл опытным и мудрым человеком, ненавидевшим беспредел и смертоубийство. Его иногда стали приглашать на разборки для справедливого решения споров бывшие конкуренты Самбиста.
Полунин не лез непосредственно руководить бригадой Антона, он влиял на дела лишь косвенно. Но без советов Полунина тот не принимал никаких крупных решений.
Под косвенным руководством Полунина бригада Самбиста вскоре стала одной из самых крупных и грозных группировок в городе.
Глава седьмая
Автомашина плавно скользила по мокрому от дождя асфальту.
Город заметно изменился, оставшись, по существу, в своих прежних границах. Он заметно перестроился внутри, тут и там на месте старых домов возникали новые, построенные по индивидуальным проектам.
На дворе стояла середина девяностых годов. И город обрел все атрибуты и черты эпохи раннего «дикого» российского капитализма. На улицах было полно дорогих иномарок, витрины магазинов пестрели яркими вывесками.
Коммерческие ларьки заменялись на более респектабельные торговые павильоны. Лица простых горожан, спешащих утром на работу, как и везде, были озабоченны и угрюмы. Далеко не все из горожан имели такое счастье – ходить на работу.
Полунин свернул на улицу Промысловую и остановил свою машину напротив здания экономического института, который он так и не смог закончить.
Около института было оживленно. Студенты стекались на занятия. Некоторые из них, забившись под огромный козырек здания, курили, весело балагуря. Несмотря на дождь, народ не спешил в аудитории, предпочитая оставаться на свежем воздухе.
Полунин с тоской вспомнил свой семилетней давности разговор с деканом, в котором тот объяснил ему, что такие студенты, как он, нежелательны в столь престижном высшем учебном заведении.
Неожиданно он услышал резкий гудок автомобиля. Полунин посмотрел в зеркало заднего вида. На проезжей части остановилась синего цвета «шестерка», из окна которой высунулся молодой парень и крикнул Полунину:
– Эй, отец, двинь немного, дай проехать. Всю дорогу мне перекрыл.
«БМВ» Полунина немного загораживал въезд на автомобильную площадку перед зданием института. Полунин включил передачу и проехал немного вперед.
– А вот и новое явление студенческой жизни, – усмехнулся он, закуривая. – Студенты теперь ездят на занятия на своих автомобилях.
Когда-то он, купив старенький «Москвич», считался у себя во дворе и среди студентов великим везунчиком. Сейчас же этим мало кого удивишь, многие студенты имеют свой личный автотранспорт. Как, впрочем, немало и тех, кто с трудом наскребает деньги на студенческий проездной на троллейбус.
– Какой я тебе на хер отец! – с горькой усмешкой выругался Полунин.
И, посмотрев на себя в зеркало, он автоматически пригладил свои сильно убеленные сединой волосы.
Он снова тронул машину с места и направил ее в сторону Борисова оврага, района, в одном из домов которого он родился и где прошла его юность.
Сердце у Владимира неприятно защемило, когда при подъезде к улице Неглинской он еще издалека увидел стрелу башенного крана, возвышающегося над двухэтажными домами.
Когда же он въехал на Неглинскую, то понял, что его дома больше не существует. Не существовало и всего квартала. Теперь здесь шло строительство многоэтажных кирпичных зданий.
На заборе, ограждающем стройку, висела табличка: «Строительство городского бизнес-центра ведет строительный трест "Тарстрой".
Полунин вышел из машины и огляделся. Ему казалось, что он попал в какие-то чужие, малознакомые места.
Борисов овраг уже давно считался районом перспективной застройки, так как располагался в центре города и был заполнен старыми кирпичными и деревянными домами. Неудивительно, что именно здесь городские власти расположили несколько строительных площадок, возводя один жилой дом за другим.
Вот и напротив строящегося бизнес-центра уже стоял новый девятиэтажный жилой дом, а по соседству с ним ломали старые дома под еще одно строительство.
Полунин еще некоторое время потерянно бродил по улице, рассматривая оставшиеся двухэтажные дома, затем в подавленном состоянии вернулся к своей машине.
Через несколько минут он остановил ее рядом с местным базарчиком. Здесь тоже произошли перемены. Базар расширился, обзавелся металлическими лотками, с которых вовсю шла бойкая торговля.
Бабки с их овощами и фруктами были оттеснены в дальний угол базара, где и торговали своим товаром с картонных ящиков. Владимир прошелся мимо них, пытаясь найти хоть одно знакомое ему лицо.
Не узнав никого, он подошел к самой старшей из женщин, торговавшей семечками, и спросил:
– Извините, а Антонида Андреевна торгует еще на базаре? Помнится, раньше она тоже здесь торговала семечками.
– Тоська-то? – переспросила бабка, шамкая беззубым ртом.
Она была одета в зимнее пальто и варежки, ее морщинистое лицо обрамлял пуховый платок, повязанный на голову.
– Померла, сердешная. Года три как уже схоронили. Ты, наверное, милок, давно ее не видел, раз спрашиваешь.
Полунин грустно кивнул в ответ.
– Очень давно.
– До последних дней все на базар ходила со своими семечками. Тяжело ей было, конечно, но одной дома тоже сидеть не сладко. Вот она и ходила… Придет, пару стаканов продаст, с нами поболтает – все как бы при деле. И деньги на лекарство хоть какие останутся.
Неожиданно все бабки вздрогнули от протяжного высокого воя, огласившего рынок. Вздрогнул и Владимир, резко повернувшись в направлении крытого павильона, откуда доносилось подобие пения.
– О, соловей наш базарный прорезался, – забубнила собеседница Полунина.
– Черта ему в глотку! Хоть бы предупреждал, когда заорет, козел горластый! – подхватили другие ее коллеги.
Но Владимир уже не слушал их, он стремительно пошел к входу в павильон, неосторожно задевая базарный люд.
Он остановился в нескольких метрах от входа в крытый павильон, с изумлением глядя на высокого старца, стоящего у дверей. Полунин легко узнал его, так как внешне тот изменился на удивление мало.
Старик, закатив к небу бессмысленные мутные глаза, глубоко вздохнул худосочной грудью и вновь завопил, словно оперный певец, тренирующий голос перед сольной партией.
В этом пении не было ни текста, ни смысла, присутствовал лишь голос – высокий, мощный, слышимый на большом пространстве рынка и за его пределами.
И все же Полунин увидел в этом пении сумасшедшего нечто символическое.
Пролетели годы, где-то в глубине их сгинула, как и он сам, прошлая жизнь. Уже не осталось ничего и никого, напоминавшего о прошлом существовании. Снесен дом, где он жил, разбежались по свету кто куда друзья и подруги. Сильно изменилось время, и вместе с ним изменился родной город Полунина.
Но одно оставалось неизменным – голос базарного сумасшедшего певца, причудливой и отчасти демонической нитью связывающий прошлое с настоящим.
Этот голос словно доносился из далекого прошлого, пронзая толщу лет, и звучал как странная насмешка судьбы.
Владимир молча достал из кармана плаща денежную купюру и, подойдя к старику, бросил ее в шапку, лежащую перед ним на земле.
Старик не обратил на нее никакого внимания, готовясь снова запеть. Полунин отвернулся от него и решительным шагом пошел прочь с рынка.
Этим утром Леня Бык проснулся поздно. Он и не планировал ранний подъем, все деловые встречи были назначены после одиннадцати утра. Повалявшись в постели до восьми утра, Волошин поднялся и отправился в душ.
Несмотря на возраст, а Леониду исполнилось пятьдесят, он каждый день принимал холодный душ. Врачи убедили его, что это укрепляет нервную систему и физические силы, в том числе и сексуальные.
Последнее для Леонида было также очень важно. Хотя он уже давно спал со своей женой Марией в разных комнатах, у Леонида была постоянная любовница – его секретарша Ксения.
Кроме этого, периодически он вместе со своими корешами заруливал в публичный дом, который сам же содержал, и устраивал там шумные ночные оргии.
С женой Леня поддерживал дружеские отношения. Вместе они прожили больше двадцати лет, правда, десять из них он провел в «местах не столь отдаленных». Но после каждой отсидки он неизменно возвращался к ней.
Мария была, пожалуй, самым верным его спутником жизни, так он думал всегда и продолжал по сей день находиться в этом же убеждении.
Даже сейчас, постаревшая, располневшая и уже совершенно не привлекающая его как женщина, она по-прежнему оставалась надежным другом и, что немаловажно, мудрым советчиком Леонида.
Волошин вообще доверял женской интуиции, хотя, как и многие мужчины, он был уверен, что у женщин нормальных мозгов быть не может.
– Но бог дал бабам интуицию, и поэтому дерьмо в человеке они распознают лучше, чем мы, – говорил Леня своим друзьям.
Последние годы, когда Леня значительно укрепил свой авторитет не только среди районной уголовщины, но и на официальном городском уровне, он стал слегка дистанцироваться от своей жены.
Та, в свою очередь, наблюдая происходящее, злилась на него, но молчала. Она понимала, что муж значительно перерос ее.