камерный, связанное с атрибутами его деятельности. Соотношение этих двух смыслов какое-то очень неопределенное, вряд ли это простое сложение: «Андропов любит камерную музыку, причем когда она звучит в тюремной камере». Цель говорящего не в этом. Его цель — выбрав тему высокого искусства, сделать особенно конкретным напоминание о причастности Андропова к репрессиям, дискредитировать его.
2. Приведем несколько примеров более сложных —с самыми краткими комментариями.
Ученье — свет, неученых—тьма. Автор, Эмиль Кроткий, устраняет тавтологич-ность пословицы Ученье —свет, неученье —тьма, дополняя ее смысл пессимистической характеристикой современного уровня образования.
Поэт фамильярно похлопывал Кавказ по его хребту [сверхфамильярность и самовлюбленность, граничащая с манией величия].
Морская качка была изображена художником с таким сходством, что при одном взгляде на картину тошнило. Затрагивается вопрос о соотношении искусства с действительностью. Сходство с реальностью считается зачастую достоинством, однако не всегда реальная жизнь и произведение искусства должны вызывать одинаковую реакцию. Под похвалой здесь искусно скрыто порицание.
Три приведенных и кратко прокомментированных каламбура принадлежат Эмилю Кроткому. Если Д. Минаев — признанный король каламбура XIX в., то королем каламбура советской эпохи следовало бы признать Эмиля Кроткого. Среди его каламбуров множество удачных — кратких и богатых по содержанию. Вот несколько примеров:
Она была тяжела на подъем, но легка на падение.
Дружба и чай хороши, если они горячие, крепкие и не слишком сладкие.
Он хотел развалиться в кресле, но кресло его опередило: оно развалилось.
Весна хоть кого сума сведет. Лед—и тот тронулся.
Однако даже у Эмиля Кроткого есть менее удачные каламбуры, семантически недостаточно богатые или недостаточно мотивированные, ср:
Писать надо кровью сердца. Своего, конечно, а не чужого.
Автора пьесы неоднократно вызывали в Комитет по делам искусств, в дирекцию театра. Не вызывала только публика.
Жег сердца глаголами и другими частями речи.
Допускаю, что мои оценки могут и здесь, и в других подобных случаях не совпадать с мнением читателя. До это говорит о богатстве значения каламбура и о непредсказуемости результата каламбурного обыгрывания слов. Каламбур — это экспериментальная мастерская по выработке и оформлению необычных смыслов. Каламбурист никогда не может быть уверен в успешности своего эксперимента. Он оказывается в положении алхимика, который имеет определенный набор исходных элементов (многозначные или омонимичные слова или словосочетания), но не в состоянии предвидеть, какой сплав получится в результате эксперимента. В семантическом плане наиболее интересным представляется нам каламбур-«семья». Он таит в себе богатейшие возможности для выработки самых разнообразных смыслов. Но возможность не есть еще действительность: по своему качеству каламбуры этого типа наиболее разнородны. Как мы видели, даже у одного автора наряду с блестящими находками встречаются и каламбуры довольно слабые.
Вот еще показательный пример — два каламбура Козьмы Пруткова:
Легче держать вожжи., чем бразды правления.
Болтун подобен маятнику', того и другой надо остановить.
В первом каламбуре смысловое сходство обыгрываемых слов (вожжи —бразды) удачно подчеркивает основную мысль: легче управлять лошадьми, чем людьми. Второй каламбур семантически менее мотивирован: необходимость остановить маятник далеко не так очевидна, как необходимость остановить болтуна.
3. При одном и том же составе обыгрываемых слов добавочные смыслы (и, соответственно, качество каламбура) могут существенно меняться. Вот два каламбура на одну тему, причем здесь и «камни» одни и те же (омонимичные слова брак «супружество» и брак «плохое качество»), различие лишь в «оправе»:
Вокруг только и видишь, что вместо счастливого брака получается один только брак- (В. Ардов, Пособие для ораторов).
Ну, что сказать о браке? Хорошую вещь браком не назовут.
Оба высказывания о браке — пессимистически-дискредитирующие, но второе короче и богаче по содержанию. Подтверждение собственному отрицательному отношению к браку автор шутки ищет в этимологии слова брак, случайное совпадение звучаний двух слов (славянского брак (‘супружество’) и германского brak (‘изъян’)) объявляется намеренным, выражающим исконное отрицательное отношение народа к этому социальному установлению.
Иногда малосущественное, казалось бы, изменение «оправы» (при сохранении самих обыгрываемых слов!) может коренным образом изменить — обогатить или обеднить —содержание каламбура. Поэкспериментируем с каламбуром О. Мандельштама:
Ванну, хозяин, прими, но принимай и гостей.
Оформим его в виде зевгмы (которая, как мы уже отмечали, по смыслу и по структуре близка развернутой сочинительной конструкции):
Прими, хозяин, ванну и гостей!
Каламбур сохранился, но смысл его обеднился. О. Мандельштам в своем каламбуре шутливо предлагает не ставить прием гостей в зависимость от неких водных процедур, как бы полемизируя с принципом «Всего в меру!», согласно которому прием одного ограничивает возможность приема чего-то другого. И вот этот обобщающий смысл зевгма утратила полностью.
4. Сказанное не означает, однако, что смысл каламбура-«маски» и тем более каламбура-«семьи», совершенно непредсказуем. Уже сейчас для этих достаточно сложных типов каламбура можно наметить некоторые закономерности.
Вот несколько самых предварительных соображений по этому вопросу.
1) В тех из каламбуров этой группы, которые представляют собой сочинительную или сравнительную конструкцию, синтаксическое равенство элементов приводит и к некоторому их смысловому уравниванию, к некоторой, пусть достаточно мягкой, дискредитации описываемого лица, например короля, посетителя ресторана, женщины, в трех приводимых ниже примерах:
Короли и дворники равно дою/сны заботиться о блеске своего двора (Эмиль Кроткий).
— Эх! Вывели* Вывели, как какое-нибудь ничтожное пятно на скатерти (А. Аверченко, Новогодний тост).
— Я потерял на одной неделе жену и зонтик.
(Последний пример содержит также и добавочный смысл: осуждение бессердечия осиротевшего супруга).
2) Если в первой части каламбура указывается некая цель, а во второй — (формально!) говорится о ее достижении, то, учитывая специфику каламбура, можно быть уверенным, что по существу описываемое лицо потерпело неудачу (нечто на тему о тщете человеческих усилий или иллюзорности исполнения людских желаний). Ср. шутливый рассказ Е. Шварца о Михаиле Слонимском:
Мигиа-пророк
Федин уехал в Крым за неделю до землетрясения.
Слонимский сказал:
— Федин уехал встряхнуться.
Так и вышло.
Другой пример:
—Прислуживаться к начальству? Нет уж, увольте. И его уволили (Эмиль Кроткий).
3) В синтаксически сложных шутках синтаксические связи между частями сохраняются, однако общий смысл меняется, иногда до противоположного. Чаще всего обыгрываются таким образом причинно-следственные отношения. Вот показательный пример. Слова слабый и сходить многозначны. В предложении Артист настолько слаб, что не может сойти со сцены эти слова обозначают физический признак и его следствие — невозможность осуществить физическое действие (сойти со сцены). В предложении Есть пьесы настолько слабые, что моментально сходят со сцены мы имеем дело с переносными значениями слов слабый и сходить, и здесь естественное следствие прямо противоположное (неизбежность быстрого схода со сцены). Но вот С. Лец соединяет в одном высказывании значения, которые «находятся в разных измерениях» — прямое с переносным:
Есть пьесы настолько слабые, что не могут сойти со сцены.
Возникает каламбур, причинно-следственные связи приобретают абсурдный характер, но это — отражение абсурдности самой жизни: ведь слабые произведения, как известно, обладают иногда завидным долголетием.
Подобные шутливые обоснования требуют от автора изощренной техники и, естественно, довольно редки (впрочем, они встречаются уже и в литературе прошлого века, и в фольклоре). Еще несколько примеров:
На похоронах Н. А Полевого, в церкви Николы Морского, Ф. В. Булгарин хотел было ухватиться за ручку гроба-, присутствовавший при этом П. А Каратыгин, оттолкнув его, сказал:—Уж ты его довольно поносил при жизни (Рус. лит. анекдот).
— Не бойтесь этой гранаты, она ручная (Эмиль Кроткий).
Слов ему явно не хватало: он поминутно просил слова у председателя (Эмиль Кроткий).
В того, кто полон оптимизма, больше ничего не лезет (Г. Малкин).
Вижу: пыль лежит.,Дай, думаю, ия прилягу.
В последнем примере два совершенно не связанных по смыслу высказывания связываются на основании формальной близости двух элементов (лежит — прилягу). Тем самым обращается внимание слушателя на то, что формальное сходство, не подкрепленное смысловым, может приводить к абсурду. Впрочем, приведенное высказывание не бессмысленно — происходит самодискредитация говорящего, в каком-то смысле приравнивающего себя к пыли.
А вот иной вид шутливого обоснования:
Моча—единственное на свете, о чем нельзя сказать, что это—говно!
Отказываясь от серьезного обоснования своего чрезвычайно пессимистического взгляда на жизнь («Всё на свете —дерьмо!»), автор дает шутливое, чисто лингвистическое обоснование, которое в формальном плане безупречно (с точки зрения языковых норм, существительное говно в переносном смысле приложимо к любому существительному, кроме, может быть, существительного