Леди с дилижанса—пони легче [вм.: Баба с возу—кобыле легче].
Не по Хуану сомбреро [вм.: Не по Сеньке шапка].
3. Напротив, весьма распространена минимальная замена (чаще всего —замена одного слова другим, созвучным). Примеры:
(3) Лучше нету того свету (вместо: цвету).
(4) [Журналист, провожающий своих коллег на открытие Турксиба]:
Я, конечно же, все вы по вечерам будете петь в вагоне «Стеньку Разина», будете глупо реветь. «И за борт ее бросает в надлежащую волну» (И. Ильф — Е. Петров,> Золотой теленок, XXVI).
(5) Dura sex, sed sex (D. Buttler) [«Суров секс, но секс») переделка лат. поговорки Dura lex, sed lex («Суров закон, но закон»)].
(6) Переделки бодрой советской песни «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Одна из этих переделок принадлежит Г. Малкину:
Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью, автор другой нам неизвестен:
Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.
Вспомним также остроумные (пусть достаточно вольные) переделки пушкинских и лермонтовских строк:
Что в вымени тебе моем?-
...в долинеДрагестанна С винцом в груди Заснул отрадно я (Н. Лесков, Полунощники, VI).
(7)
(8)
Этот прием изменения пословиц для достижения комического эффекта широко использует В. Шишков в романе «Угрюм-река» (устами своего героя — американского инженера мистера Кука, любителя русских пословиц):
(9) Без рубашка—ближе к телу... Очшень лютший русский пословисс-. [вм.: Своя рубашка ближе к телу]
(10) На пожаре:
— Фено-ме-нально-. Коллосалъ, коллосалъ- О/— воткнул мистер Кук палец в небо (...) Но почему такой совсем глупыйрюсска пословиц,:«Огонь не туши?»
— Согнем не шути—снисходительно улыбаясь, поправил отец Александр.
(11) Личная жизнь каждого гражданина страны есть святыня! И сор в чужую избу мести не надо, как говорит рюсский хорош пословиц.
(12) Мужик сначала грянет, а потом перекрестится [вм.: Пока гром не грянет, мужик не перекрестится).
(13) На чужую кровать рта не разевать, как говорит рюсский, очшень хорош пословиц [вм.: На чужой каравай рот не разевай].
(14) Придет великий пост, а коту дадут маслица [вм.: Не все коту масленица', придет и Великий пост].
Приведем еще несколько примеров переделки устойчивых фраз для создания комического эффекта:
(1) Кто старое помянет, того историком назовут (Журн. «Сатирикон»).
(2) ...еще в Писании сказано'. «Вперед батьки в петлю не суйся» [вм. в пекло) (А. Чехов —А. С. Лазареву, 26 июня 1888).
(3) Спасите наши туши; Спасите наши уши (КО АП) [вм. Спасите наши души).
(4) Для отца не пожалеешь и свинца [вм.Для громкого словца не пожалеешь и отца].
(5) Советское здравоохранение работало под девизом «Тяжело в лечении—легко в раю!» (обыгрывание суворовского девиза: «Тяжело в учении — легко в бою»).
(6) Ничто не ценится окружающими так дорого и при этом не дается нам так дешево, как хотелось бы (А Кнышев, Уколы пера).
(7) Девиз советских людей. Где бы ни работать, лишь бы не работать, а работать не прикладая рук.
(8) Учись, мой сын! Наука сокращает
Нам дни быстротекущей жизни (вм.: Нам опыты»—переделка обращения пушкинского царя Бориса к сыну Федору).
(9) [Продавец-нэпман без всяких карточек отпускает хлеб старушке]:
—Дождались: Ленин взял, Ленин и дал (вм.: Бог дал, Бог и взял) (А. Платонов, Чевенгур).
(10) Любишь кататься—катись к чертовой матери! (А. Кнышев).
Всё новое—это нехорошо забытое старое (А. Кнышев).
Клан кланом вышибают (А. Кнышев).
Есть еще песок в песочницах [вм.: Есть еще порох в пороховницах].
Не боги на горшках сидят [вм.: Не боги горшки обжигают].
Звание—сила.
Приступим к телу!
Пока семь раз отмеришь, другие уже отрежут.
Пораскинем кто чем может.
4. Противоположный случай — формальный состав устойчивой фразы остается неизменным, но меняется (благодаря особенностям говорящего или особенностям описываемой ситуации) ее смысл. Ср.:
(1) Н. И. Тургенев, быв у Н. М. Карамзина и говоря о свободе, сказал\ «Мы на первой станции к ней».—«Да—подхватил молодой Пушкин—в Черной Грязи». («Разговоры Пушкина», 11) [Черная Грязь — станция на дороге из Петербурга в Москву.]
(2) Один из князей Давид, не вытерпел и, пригласив к себе в гости Василька, выколол ему глаза.— Теперь ступай!—сказал Давид, отпуская Василька— не поминай лихом. Кто старое помянет, тому глаз вон« (О. Д’Ор, Русская история).
(3) — С приездом, дорогая тетушка. Мама говорит, что только тебя нам не хва
тало-—достаточноредкий случай, когда в основу фраземы положена ирония, когда смысл фраземы прямо противоположен буквальному смыслу элементов, ее составляющих.
(4) — Я говорю вам — идите к хироманту! (...)
— Ни за что не пойду,—увесисто возразил я.—Ноги моей не будет... или вернее— руки моей не будет у хироманта (А. Аверченко, Оккультные тайны Востока).
(5) Два преподавателя, один одноглазый, другой одноногий, принимают письменный экзамен. Одноногий говорит одноглазому. «Я тут отойду на минуту, а ты смотри в оба!» —«Хорошо, но ты давай одна нога здесь, другая там~» (Журн. «Компьютерра», 6 нояб. 1995).
Глава VII Семантика
Как уже отмечалось во Введении, семантика «пронизывает» все языковые уровни, «растворяется» в них (подробнее см. с. 39). Поэтому в главу Семантика мы выносим лишь те достаточно общие семантические явления, которые трудно было бы привязать к каким-то определенным языковым единицам, а иногда — и к одному какому-то уровню языка. Эти явления описываются в шести разделах главы:
1. Наивная языковая картина мира: боги — люди — животные — мертвые — растения — предметы; 2. Возможность/невозможность; 3. Приблизительность. Неопределенность; 4. Время; 5. Семантическое согласование элементов фразы; 6. Ситуативные ограничения на употребление языковых единиц.
1. Известно, что в языке зафиксирована наивная, «донаучная» картина мира. Наивная, «донаучная» — не значит примитивная. Ю. Д. Апресян справедливо отмечает, что наивные представления во многих случаях «не менее сложны и интересны, чем научные (...) Они отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надежным проводником в этот мир» [Апресян 1995: т. И, 351]. В языке воплощены наивная геометрия, физика, психология и т. п. В данном разделе рассматривается отражение в языке представлений, которые можно определить как наивную философию. Это представления, касающиеся основ миропорядка, соотношения идеального и материального, человека и вещи и т. д. «В способе мыслить мир воплощается цельная коллективная философия, своя для каждого языка» [Апресян 1995: т. II, 629].
2. Приводимые нами наблюдения крайне отрывочны: наивные философские представления рассматриваются нами исключительно на основании языковых данных, даже еще уже — на основании данных языковой игры. Рассматриваемые ниже группы соответствуют понятию «лексикографического типа». По определению Ю. Д Апресяна, это «группы лексем, имеющих хотя бы одно общее свойство (семантическое, прагматическое, коммуникативное, синтаксическое, со-четаемосшое, морфологическое, просодическое и т. п.)» [Апресян 1995: т. П, 349].
21 - 1789
3. Вот в двух словах картина, которая вырисовывается на основании изучения языковой игры. Всё окружающее делится на «живое» (человек, собака, воробей) и «неживое» (дерево, камень, вода). Вероятно, основной признак, по которому проводится это разделение,—не наличие/отсутствие души (какпредполагается самими лингвистическими терминами «одушевленность/неодушевленность»), а способность к свобод ному перемещению в пространстве. Души нет ни в мухе, ни в сосне, но сосна не может передвигаться, и существительное сосна является, в отличие от существительного муха, неодушевленным. Говорящие сознают и иногда обыгрывают некоторую условность этого разделения, наличие промежуточных случаев. Так, отчетливо осознается (и подтверждается языковыми данными) двойной статус умерших: они были (и помнятся) живыми (отсюда возможность вхождения соответствующих существительных в конструкции, обозначающие живых (ср.: Покойника (не: покойник) положили в гроб), но в данный момент они мертвы (отсюда нежелательность вхождения соответствующих существительных, например, в конструкцию с дательным «предназначенности», ср.: Купил отцу лекарство, но не: *Нанял отцу похоронную колесницу). Особое место среди «живого» занимают люди, противопоставленные животным, а среди людей — вездесущие, вечные и всемогущие боги.
4. По справедливому замечанию Т. В. Булыгиной, существенность выделения тех или иных категорий «определяется в первую очередь (...) целым рядом собственно языковых ограничений—лексического и грамматического характера» [Булыгина — Шмелев 1997: 29]. Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев отмечают далее: «можно заранее предполагать, что всякая мыслительная категория должна получить то или иное языковое отражение — хотя бы в частных сочетаемостных ограничениях, свойственных данной единице» [Булыгина — Шмелев 1997: 27]. Дело, однако, в том, насколько языковое отражение той или иной мыслительной категории лингвистически существенно. Важно, чтобы это была «именно “языковая” (а, например, не литературная, не общесемиотическая или общекультурная, не философская) картина...» [Апресян 1995: т. 2,349]. Так, может быть выделена логическая категория «белые предметы» («снег», «молоко», «мел» и т. п.), она получает языковое отражение в сравнительных конструкциях типа