Таким образом, по своей родословной Николай был «белым», как говорится «от и до», и гордился этим. Родители и воспитывали его в этой гордости. В сознании себя верноподданным Российской Империи и русского Царя, если только такового угодно будет Богу даровать России. Семья Юшиных была глубоко религиозна и принадлежала к той части Православной Церкви, что ещё в конце 20-х ушла в подполье, не желая иметь ничего общего с богоборческой властью, и доныне чтимой церковью официальной «расколом», несмотря на прославление большинства главных «раскольников» в лике Новомучеников и Исповедников.
Соответственным был круг семьи Юшиных: историки Белого движения, уцелевшие отпрыски дворянских родов, эмигранты, катакомбники[1]… В этой среде Николай рос и ею был во многом отделён от своих сверстников: слишком разны были их интересы и понятия, их запросы. Отчасти Юшин гордился этим. Как-никак он — настоящая белая кость и голубая кровь! А они кто? Продукт советчины, контуженные совдепом от рождения люди. В восемнадцать лет легко раздавать ярлыки, легко презирать и ниспровергать. Николай настолько вошёл во вкус своей «белизны», что нарочно выставлял напоказ свои убеждения и презрение к «совку», и, пожалуй, прыгнул бы с моста, если бы это понадобилось, чтобы лишний раз продемонстрировать, что сам он не «совок».
В двадцать два мыслится не шибко трезвее, но когда в судьбе страны, в которой ты живёшь (именно так, пресловутую РФ Николай не считал своей, заходя в своём отрицании значительно дальше умудрённых жизнью родителей) происходят поворотные события, то что-то ломается в твоём казавшемся таким незыблемым мировоззрении, какие-то неведомые шестерёнки начинают заедать и, наконец, рассыпаются, заставляя тебя многое увидеть другими глазами.
Ещё с февраля дома начались споры родителей с близкими друзьями семьи.
— Наконец-то! На Украине свергают большевиков! — радовался старый профессор Ревунов. — Валят поганые идолища!
— Помилуйте, да ведь эти несчастные люди просто не знают своей истории, иначе были бы благодарны идолищу за создание своего государства, — отвечал на это отец. — А они видят в нём лишь ненавистного москаля, оккупанта. Равно как в Кутузове, Пушкине, Екатерине Великой…
— Причём здесь Пушкин! Люди, наконец, восстали против ненавистного «совка», а вы!.. Всё-таки украинцы гораздо больше заслужили называться нацией, чем русские!
— Потому что свергают одних мерзавцев, чтобы посадить других за американские плюшки и в глупой надежде вступить в европейский Содом?
— Уж не Киселёва ли вы наслушались?
— Вы забываете, профессор, что в нашем доме нет телевизора. К тому же любая пропаганда всегда лишь вредит правде, заставляя сомневаться в ней путём примешивания к ней вовсе не нужной лжи.
— Тогда не могу понять, откуда вы берёте столь дикие вещи. Вот, увидите, украинцы изберут достойных людей во власть и начнут строить правовое, демократическое государство.
Отец рассмеялся:
— Украина никогда не была государством и не будет. А будущих «достойных людей» мы уже видим на трибунах. Воры из всех бывших правительств и несколько маргиналов и уголовников.
— А народ? Народ?! Разве не видите вы, сколько прекрасных лиц среди него?!
— В толпе Февраля 17-го тоже встречались вполне симпатичные лица. Народ в истории — то же самое, что массовка в театре. Необходим для фона, но спектакля не делает.
В те дни Николай не понимал отца. Ненавидящий воровскую клику, заправляющую в РФ, он уже грезил, как и в России народ, наконец, поднимется и сметёт её, как сметали на Украине её подельников. Двое приятелей Юшина ездили в Киев и участвовали в столкновениях с «Беркутом» — вернулись полные восторга от увиденной «народно-освободительной борьбы». Восторгался, слушая их, и Николай.
Но победа майдана быстро охладили его восторги. Растерзанные «беркутовцы», грабёж и погромы, делёж областей между евреями-олигархами, беснование «черни» под водительством Ярошей, Музычек и прочих уголовников. Нет, это не долгожданной воздух свободы был, а смрадное дыхание 17-го года. Вон, даже «Яблочко» переиначили на «бандреровский» лад. Нет, это не победа народа была, а очередное торжество разнузданного Хама и узкой группы мерзавцев, натаскавших и спустивших его с цепи.
Страшён Хам, спущенный с цепи, опьяневший от вседозволенности… Пьяная вакханалия охватывает всё и вся. Гуляй, душа! Всё теперь можно тебе! Всё — твоё! Грабь, насилуй, жги, убивай — всё дозволено, если речь идёт о врагах, а во враги ты сам волен записать всякого, кто окажется недостаточно отзывчив к нуждам революции! Идут хлопцы по домам, стучат в двери: «Скидавайтесь, граждане, на нужды майдана!» А если нет, то всё равно возьмём — а вам пожалеть придётся! Налагают хлопцы налог на припаркованные у домов машины: «Платите, граждане, по тысяче в день на нужды героев майдана!» А не то сожжём ваши машины к известной вам матери — «зажигалок» у нас на всех хватит. Нападают хлопцы на одиноких прохожих, на автолюбителей, на гаишников (этих, как в 17-м городовых, стреляют сразу). Слава Украине!
А ещё же открыты патриотам дворцы бежавших правителей — а там всего есть! И выпить, и пожрать, и своровать, и пострелять. У генпрокурора бывшего постреляли лебедей на пруду, в личном зоопарке Янока — распяли беркутов. От вида этих несчастных птиц затошнило Николая. Вот, она — революция во всей своей мерзости! Вот, он — большевизм настоящий, не в букве (лозунге), а в дьявольском духе своём.
За этих птичек «уели» Юшина друзья. Мол, как это не стыдно вам, Николай, петь с «совкового» голоса? Герои майдана птичек бы никогда не обидели! Не клевещите!
Это Николай-то — с «совкового» голоса поёт? Ну, уж извините! Николай Юшин только своим голосом поёт, а вот вы, майданутые зомби, реальности видеть не хотите! От резкостей Николай на тот раз, правда, удержался, показал психическим видеозапись расправ над «беркутовцами», как глаза выкалывали, как истязали. То есть это могли делать герои майдана, а птичек не могли? И как вам это? Нравится? А «пофиг» им человеческий выколотый глаз и измывательства над ранеными людьми. Даже вниманием не удостоили. Ты нам, Николай, про птичек докажи, а если не можешь, так и не клевещи. Пришлось послать майданувшихся друзей лесом. Ну, а как ещё, если этим человеколюбцам на живого человека плевать?
— Это только первые капли великой крови, — говорил в те дни отец. — Подождите, это лишь посев. А скоро будет жатва, страшная. Пол-Украины русская кровь зальёт. Уж они постараются…
Теперь уже прислушивался к нему Николай и постепенно понимал, что единственное важное теперь это именно судьба русских людей на Украине, крови которых жаждали радикалы, и единственной заботой России и русских людей должно быть — как бойню эту предотвратить, как своих защитить.
Пытался Юшин объяснять это, а на него махали руками, обзывая «ватником». Каких-таких русских людей увидел уважаемый Николай? Это те «быдлосовки», что у памятников Ленину гужуются? Не срамитесь! Русского народа давно нет! Он уничтожен большевиками! Остались только эти красные выродки…
Не понял Николай. А мы тогда кто?
Мы? Нет, ну, мы, само собой, русские. Русские европейцы, чудом уцелевшие…
Русские — кто? Русским Николай всегда себя считал, а европейцем… Да с какого же? Конечно, он знал и любил европейскую культуру, «европейские плиты», о которых Достоевский писал, но с нынешним Содомом иметь ничего общего не желал. Да и вообще западничество всегда было враждебным России течением.
Ах, опять у вас, Николай, советские штампы! До революции мы были Европой…
Достоевский — советские штампы? Брянчанинов? Нилус? Ну, отожгли ребята! А Пушкина и государя Александра Миротворца слабо почитать? Не говоря уж о Данилевском… И ведь вот наглость — «уцелевшие» они! Николай и впрямь со своей родословной имел право себя таковым считать. А эти? Да почти все, кто постарше, в комсомолах состояли! Ну, а если сами по летам не успели, так родители! Все — из самых что ни на есть советских семей вышли. Туда же! «Уцелевшие» они! И теперь — борющиеся… Правда, «борьба» не мешает некоторым из них преподавать в государственных ВУЗах и печататься в прессе. Принципиальность — наше кредо, так что ли?
И ведь вот дикость — вся их «любовь» к «былой России» вылилась в ненависть к России теперешней, не режиму, но самой стране, в ненависть и презрение к отдельно взятому русскому человеку и всему русскому народу в целом. И это почитали они своей «фигой в кармане», хотя именно в этом шли рука об руку с российскою властью, питавшей вполне сходные чувства к русским людям.
В марте не усидел Николай. Хотя закончил он истфак, но подвизался по журналистской части и в качестве независимого журналиста поехал в Крым, русское восстание которого было тотчас объявлено его украинствующими знакомыми «совковым». Вот, только на многотысячном митинге и памяти о «совке» не было. Два знамени Победы, в счёт не идущие, да один косноязыкий оратор, которого быстро попросили с трибуны. Севастополь — из русских городов самый русский. Был, есть и будет. И какое отношение имеет он к Украине?
Севастополь… С особенным чувством ходил Юшин по этому городу. Графская пристань… Отсюда без малого сто лет назад уплывал из России навсегда его предок — белый генерал Тягаев. Николай всегда гордился этим родством, и фотография прапрапрадеда висела у него в комнате. Теперь же ему казалось, будто бы тень белого генерала идёт рядом с ним, следит за всяким его шагом, оценивая — достоин ли окажется потомок славы пращуров?.. Из Севастополя Юшин проехал в сторону Перекопа, где погиб другой его предок. Сердце бешено колотилось. Никогда ещё Николай с такой силой, с такой пронзительностью не ощущал своей неразрывной связи с Россией, своей русскости. До дрожи, до слёз…
А ночью ему снился Белый Генерал. Высокий, сухопарый, с тонким породистым лицом и пронзительными глазами, похожий на средневекового рыцаря… Белый Генерал шёл рядом с ним по Графской пристани, и слышно было, как бряцает его шашка — с георгиевским темляком. Он что-то говорил, но Николай не мог разобрать слов, а лишь чувствовал, что в них — напутствие ему. Наконец Белый Генерал остановился и, опустив на плечо Юшина единственную руку, сказал два слова: «Береги Россию!»