По образованию Агния — кинематографист, и это было очень на руку Валерию: сразу договорились работать вместе. Хотя Курамшин — газетчик, но сейчас время другое, сейчас людям картинка нужна, а картинка — это, прежде всего, ютуб. А для нормальных репортажей желательно всё-таки два человека: один — в кадре, другой — с камерой. Агнии с камерой и фотоаппаратом работать не впервой, и она готовно согласилась сотрудничать. Тем более, и канал у неё на ютубе свой есть. Ещё в Италии завела…
Оказывается, эта странная женщина уехала из России ещё в 90-е — пригласили работать по контракту в Рим. Так и осела там, легко выучив язык и полюбив эту страну. Если в России кино благополучно приказало долго жить, то в Италии наоборот наблюдался подъём, и Агния наслаждалась возможностью полноценно работать. Конечно, в Италии нельзя было реализовать многих собственных идей, неотрывных от русской почвы, но хоть что-то, хоть как-то…
Из Италии она вернулась лишь месяц назад с одной единственной целью — ехать на Донбасс. Увидеть собственными глазами происходящее, рассказать об этом и, чем возможно, помочь людям. Автобус и гуманитарка были полностью оплачены Агнией, Вадим же, имевший солидный опыт перехода границы и передвижения через зону боевых действий, должен был доставить «на место» очередных двух добровольцев. Каким образом они с Агнией в столь короткий срок вышли друг на друга и сработались, Валерий так и не узнал. Вадим вообще не отличался разговорчивостью. Да оно и понятно — в конце концов, успех их рискованного путешествия зависел именно от него. Коренной ростовчанин, отец четверых детей, до войны он работал шофёром, а теперь взялся за это тяжёлое и опасное предприятие — возить в одну сторону гуманитарные грузы и «охотников», а в обратную — беженцев. Сколько-то семей он уже спас, две из них жили теперь у него (в тесноте да не в обиде), пока не отыщется другое жильё.
Ребята-добровольцы прибыли из Москвы и Питера. Валерий сразу обратил внимание на москвича Николая. Стройный, хорошо сложенный, светловолосый молодой человек с решительным лицом, которое немного портили слишком тонкие губы, в сочетании с острым, хотя и аккуратным носом, предававшие ему по временам слишком жёсткое выражение, он был сосредоточен на своих мыслях, говорил неспешно и совсем без обычных для молодёжного лексикона междометий и, тем более, мата. Было в этом парне что-то, что, должно быть, правильно называть «порода». Высокий, открытый лоб, светло-синие, выразительные глаза… Не курит, не выражается, на груди крестик серебряный, на руке — маленькие чётки-лестовка. По ним он читает 90-й псалом и «Иисусову».
— Ты, что ль, православный фундаменталист, которыми товарищ Наливайченко доблестных укров пугает? — пошутил Курамшин.
— Он самый, — чуть улыбнулся Николай. — А ещё потомственный монархист и белогвардеец, если угодно.
— Так и есть, — подтвердил его приятель Максим. — У него все предки в Белой армии служили. Вы поспрошайте его, товарищ журналист, он вам расскажет. Такой материал забабахаете, что все ахнут. Это ж не человек, а динозавр, — рассмеялся по-мальчишески звонко. — Стихи наизусть шпарит, библию… Шекспира в шесть лет читал! В подлиннике!
Валерий с любопытством посмотрел на безмятежно улыбающегося Николая.
— Про Шекспира врёт, — ответил он. — В подлиннике я его только в старших классах прочёл. А в шесть лет — как все — в переводе.
— Вы что-то заканчивали?
— Истфак МГУ.
— С красным дипломом!
— Это тоже правда. Признаться, до сего года я им жутко гордился. Да и, вообще, я собой очень гордился, своими предками, своими знаниями. В общем, я мало отличался от тех господ, которые сегодня с идиотским пафосом изрекают: «Слава Богу, что я не «совок»!» Я этим фактом тоже очень гордился. А потом посмотрел, что тут творится, и отчего-то мне перестало нравиться моё отражение в зеркале. А как человеку самолюбивому мне как-то тяжело стало жить с ощущением, что я трус и дезертир, занимающийся словоболудием, пока другие проливают кровь, защищая мою страну. Какое, спрашивается, я потом буду иметь моральное право проповедовать какие-либо идеалы, если отсижусь на мягком диване в то время, когда мой народ убивают? Трусы такого не имеют. Поэтому мне ничего не осталось, как реабилитироваться в собственных глазах, выбыв из рядов дезертиров и встав в ряды воинов.
— И ведь как говорит, а! Как по писанному! — восхитился Максим, хлопнув рукой по коленке. — Чисто как с луны свалился! Погодите, он вам ещё не то расскажет! И галерею предков покажет — она у него в планшет забита.
— На самом деле, Макс рассказывает гораздо лучше, — сказал Николай. — А про меня у него особенно красочно выходит. Так что вы, Валерий Геннадьевич, можете поговорить с ним — он вам всё популярно изложит. А, вообще, я против, чтобы вы обо мне теперь репортаж делали.
— Почему? — спросил Курамшин.
— А о ком его делать? Я ведь ещё даже под огнём ни разу не был. Что ж, рассказывать о том, как я, «книжный мальчик», забросил свои книги и, разругавшись со многими друзьями, обозвавшими меня «колорадом», укатил воевать?
— Между прочим, тоже интересно. Не такая уж обычная история…
— Возможно. Но она будет интереснее, если мне удастся проявить себя в деле. Тогда я буду в вашем распоряжении и чистосердечно отвечу на все вопросы. А пока лучше про Агнию напишите. У неё, вы уже знаете, история тоже примечательная. Да и свой вклад в борьбу она уже внесла.
— Хорошо, — согласился Валерий. — Ловлю вас на слове. После первого же боя мы с вами сделаем материал.
— И все твои бывшие дружбаны долго будут обтекать, увидев твою крутизну! — засмеялся Максим, хлопая друга по плечу. — Чур, меня тоже сфоткаете! Я хоть с царями Романовыми не в родстве, а перед своими покрасоваться портретом на первой полосе тоже хочу!
— Про Романовых — это шутка, — уточнил Николай.
Дорога до пункта назначения, по счастью, прошла без приключений. Разве что ухабы и колдобины давали себя знать, а в одном месте машина и вовсе застряла, угодив в глубокую яму, и вытолкнуть её удалось с большим трудом.
По прибытии в Город Вадим отправил своих подопечных на пункт приёма добровольцев, а сам занялся грузом. Курамшин же решил, не откладывая дела в долгий ящик, отправиться «на передний рубеж обороны», где горстка ополченцев под командованием Сапёра, уже две недели умудрялась сдерживать натиск многократно превосходящих сил противника. О стойкости этого маленького гарнизона уже ходили легенды. И как раз сегодня там был сбит вертолёт украинских ВВС. Валерий стремился как можно скорее всё увидеть своими глазами и, конечно, заснять. А ещё — поговорить с самим Сапёром. Этот человек ещё ни одному из журналистов не давал интервью, его имени так и не удалось узнать. А, между тем, чувствовалось, что человек этот на войне не случайный.
Агния с готовностью согласилась ехать, а местный водила — подвезти «товарищей журналистов».
Уже по дороге заслышали они редкие залпы:
— Ишь сволочи, — ругнулся водила. — Сегодня с утра начали! Скоро из подвалов совсем вылазить перестанем.
Чем ближе к месту, тем грознее открывающиеся пейзажи: то там, то здесь рытвины от снарядов, обгоревшие деревья, чёрные остовы домов…
— Неужели здесь ещё остаются люди? — поразилась Агния.
— А куда ж им деваться-то? Фашисты ж нам даже коридора гуманитарного не дали, чтоб детвору вывезти. Хотят из всего нашего города и окрестностей один гигантский Дом Профсоюзов сделать. Чтоб уже сдохли они там все в своём Киеве…
Ополченцы были предупреждены о гостях, и их встретил молодой загорелый парень в пятнистой бандане, представился, протягивая руку:
— Олег! Позывной «Таруса». Вы вовремя — у нас как раз затишье.
И впрямь умолкли слышанные с дороги раскаты.
Ополченец оказался из местных, на вопросы отвечал охотно и с задором. Курамшину он сразу понравился:
— А что, Таруса, вертолёт-то на самом деле сбили или брешут в интернетах?
— Куда там брешут! — рассмеялся Олег. — Сбили чин по чину! Дружок мой и сбил. С Одессы парень. Самого, правда, контузило его маленько при последнем обстреле. Но, думаю, через часок-другой уже в форме будет. А в вертолёте какие-то важные персоны летели. Ой, у свидомья сейчас кипеж поднялся! «Нас-то за шо?!» Жаль, что не у нас эта кастрюля с укропом рухнула… Эх, нам бы, вот, хоть оружия нормального самую малость — тут бы вообще бесполётная зона была.
— Ну, с дружком твоим мы поговорим, — решил Курамшин. — А прежде мне бы командира вашего увидеть.
— Сапёра, что ли? — приподнял бровь Олег. — Так он вашего брата не жалует. Уж не взыщите.
— Знаю. Но попытка не пытка, разве нет? Можешь доложить?
Ополченец пожал плечами:
— Чего ж не доложить. Идёмте.
Они прошли к небольшому дому, обозначенному как комендатура. Попросив гостей подождать, Олег зашёл внутрь.
— Интересно, когда здесь следующий обстрел по графику? — задумчиво спросила Агния, доставая сигарету.
— Боитесь?
— Да нет. Просто неплохо было бы знать, в какой подвал прятаться при такой неожиданности. Кстати, вы заметили, здесь ещё даже дети остались… Почему их не увезут? Не знаю, хотя бы в город… Ведь здесь скоро будет выжженная земля, если так будет продолжаться.
— Да некуда им ехать, — ответил появившийся на пороге Олег. — С детьми тут только одна семья осталась. Их у них пятеро. И никого у них нигде нет. Боятся, конечно, но деваться им некуда. Из подвала почти не выбираются. Сын у них, правда, Сашка — боевой малец. Всё за нами норовит увязаться. Семь лет всего, а рвётся воевать. Мужик растёт.
— Надо будет навестить эту семью, — вздохнула Агния. — Может, получится чем-то помочь.
— Что командир? — спросил Курамшин Олега.
— Удивительное дело! Сначала обругал меня за то, что очередных журналистов привёл, а, когда вашу фамилию услышал, вдруг изменил своё мнение и велел вас привести.
— Действительно, чудно… Хотя… Может, он мои репортажи читал…
— Всё может быть. Вот уж только простите, велел он вас в единственно лице привести, без дамы.