— Ну, а сам-то как думаешь?
— Думаю, что куда ни кинь всюду клин. Если помощи не будет (а с каждым днём надежд на неё всё меньше), то шансов у нас нет. Если останемся — погибнем все. А, самое главное, погибнут люди, которых мы обещали защитить. Ведь эти сволочи не остановятся перед тем, чтобы смести к чертям весь город… Потом скажут, что это мы сами себя снесли. А если уйдём… Стыдно, капитан, уходить-то. Да и так просто не уйдёшь. Как минимум, надо вывозить с собой всех гражданских, что нам помогали, семьи бойцов. Иначе их просто убьют… Если бы хоть коридор был, чтобы гражданских заранее эвакуировать! Так нет же! На днях, небось, слышал, автобус с детьми расстреляли — чудом живы остались…
— Да, — покачал головой Валерий, — что в лоб, что по лбу.
— Ты-то надолго к нам?
— Да теперь думаю, что до конца, — отозвался Курамшин. — Или с вами отсюда уходить буду, или с вами тут и останусь.
— Оптимисты говорят — останемся до победы! — чуть улыбнулся Игорь.
— Ну, мы ж не на параде.
— Что ж, отговаривать не буду. Знаю, что бесполезно. И потом, признаться, рад, что опять нам в одном окопе быть привелось.
Валерий приподнял стакан с остывшим чаем:
— А выпьем, майор, всё-таки за нашу победу! Рано или поздно на всех фронтах!
— И за встречу, — добавил Стрешнев. — Я уже давно заметил: наш город — удивительное место, где многие судьбы сошлись. Здесь собралось всё лучшее, что есть в России, в Русском мире. Москва уже давно перестала быть его сердцем. Сердце России сегодня здесь. И вряд ли мы могли встретиться где-то в ином месте. Таков наш жребий… русский жребий!
Глава 8.
Пока Курамшин беседовал с обретённым из небытия другом, Агния успела побывать на позициях ополчения, пообщаться с некоторыми бойцами, сделать приличное количество фотографий и навестить семью Луговых. Это многострадальное семейство, действительно, почти не покидало погреба, кое-как обустроенного «для жизни». Дом их соседей был разрушен ещё два дня назад, и Луговые при всяком обстреле с ужасом ждали, что очередной снаряд обрушится и на их крышу.
— Мы так долго копили на этот дом, так долго строили его. Чтобы детям было, где жить. Огород опять же, две козы, курочки… Думали, так и прокормимся. А теперь как жить? Куда деваться? — горько причитала хозяйка, дородная женщина лет сорока с мягким усталым лицом.
На вопрос о родных Марина лишь махнула рукой. Можно считать, что и нет. Родная сестра честит её сепаратисткой и говорит, что она получает то, что заслуживает. И вместе с мужем доносы на соседей пишет — «кто не скачет». И гордится своим патриотизмом!
Конечно, есть знакомые… Но с пятью детьми к кому на шею свалишься на неопределённый срок? Младшенькая Оля к тому же болеет. А из-за войны теперь даже у врача наблюдаться нет возможности. Раньше в Пригороде была больничка, но теперь она наполовину разрушена. А то, что не разрушено, выполняет функции военного госпиталя. Да и то сказать — работают в нём только один хирург да медсестра. Остальные уехали в город. А теперь, говорят, и оттуда бегут. Ещё помогает волонтёр Татьяна Ивановна. Пожилая женщина приехала из Саратовской области, где работала нянечкой в больнице.
— А вот там ниже по улице дедушка с бабушкой жили. Обоих разом накрыло… Такие добрые, сердечные были люди. Тётя Клава детей всегда в гости зазывала, угощала их. Дядя Лёша болел, ему в подпол тяжело было спускаться. Он её гнал, а она не могла его оставить. Так и погибли.
Марина рассказывала буднично, отрешённо, уже свыкнувшись с каждодневным ужасом. Лишь правая щека её иногда подрагивала от нервного тика, и время от времени она опасливо озиралась, проверяя, все ли дети рядом.
Марина вела дневник и, следуя её примеру, вела его старшая дочь Катя. Военный дневник 14-летней девочки… «Самое страшное, если маму убьют. Пусть лучше убьют меня. Тогда Толя, Митя, Саша и Оля останутся с мамой. А если её не будет, мы погибнем все…» Страшно, когда ребёнок в такие годы так спокойно и рассудительно пишет о самых жутких вещах… Эта девочка уже видела смерть, она каждый день ходит рядом с ней, но боится не за себя — за младших, за мать. А её братья уже разбираются в оружии, уже на звук определяют, какие орудия работают, по осколкам в воронках — какие разрушили очередной кусочек их привычной жизни.
А жизнь, судя по обломкам её, была уж, во всяком случае, лучше, чем в русской средней полосе, в той же Тверской или какой ещё области. Не примечала здесь Агния наших рассохшихся избушек прошлого столетья, нашей гнетущей нищеты. Хорошие крепкие дома с садами и огородами, нормальный (по нашим меркам), устроенный быт… И, вот, истреблялось это всё без всякой жалости под киевские заклинания о «единой Украине». Единая — на костях? На крови детей? На всём этом ужасе, боли, ненависти? Нет, уже не склеить этого. А даже если на время и получится, то лишь ненадолго, потому что такое не забывается и не прощается никогда. И не должно прощаться.
Агния тщетно пыталась представить себя на месте Марины и других немногочисленных теперь уже жителей. Да где уж… У неё никогда не было ни дома, ни семьи. Марко — не в счёт. Хотя и прожили вместе десять лет, а что толку? Именно что — жили вместе, оставаясь в глубине души чужими людьми. Впрочем, неправда, что дома не было. У неё был Дом. Дом, где прошло её детство, где она единственный раз в своей жизни любила, где была счастлива. Старый, мудрый Дом, он ещё и сейчас стоит, покинутый, потемневший от обиды, позволяющий злым дождям и снегу сочиться сквозь его крышу. Если разобраться, только он и был у неё — Дом. А всё остальное — сплошной сон, пустой и ничего не значащий…
Внезапно представилось, как какая-то злая сила стирает с лица земли не эти дома, которые видела она теперь, а её собственный Дом, её память, всё, что было ей дорого. Замутилось в глазах… Да, вот тогда бы она точно оружие взяла и убила бы любого, кто попытался бы… И тотчас другая мысль горечью подступила: безо всякой злой силы это чёрное дело могли уже сделать дожди, снега и ветра. Дому нужны хозяева, нужна забота, как живому существу. А она не была там… Без малого пятнадцать лет! И тут же решилось — если только не убьют нечаянно здесь, непременно нужно будет поехать и привести в порядок Дом, покаяться перед ним за предательство…
— Агния Сергевна, а хотите нашу школу посмотреть? Её на прошлой неделе разбомбили! — это уже теребил её за рукав резвый Сашка, младший маринин сын, тот самый, что всё рвался воевать.
— Саша! — сурово одёрнула его мать. — Сколько раз говорить — со двора ни ногой? Представляете, три дня назад убежал — я чуть с ума не сошла. И прямиком к нашему блокпосту направился, даже автомат игрушечный прихватил, вояка. Ну, ребята его привели домой через час, конечно… А он всё равно за ними рвётся. Глаз да глаз нужен! Уж отцу сказала — последи! Всё равно ведь уследить не может!
— Сань, первая заповедь бойца — слушайся старшего по званию, — весело прищурился Олег. — Я тебе, как старший по званию, приказываю охранять мать и сестёр. А школу Агнии Сергевне я сам покажу.
— Есть, — понуро согласился малец, прикладывая ручонку к кепке.
Школа находилась неподалёку от дома Луговых. Точнее, её руины. Более или менее цела осталась лишь левая часть здания. Агния осторожно ступила внутрь, попутно фотографируя всё, что открывалось глазам.
— Аккуратнее, не споткнитесь, — предупредил Олег.
Пройдя по усыпанному осколками стекла и пылью коридору, Агния очутилась в актовом зале. Стена его была пробита снарядом, часть кресел выворочена, но фортепиано осталось на месте. Его лишь засыпало пылью. Агния подошла к инструменту и, открыв крышку, наугад наиграла первую пришедшую на ум мелодию:
— Расстроено, — заметила с сожалением.
— А вы играете?
— Раньше играла… Когда-то я училась в музыкальной школе, но это было очень давно, — всё-таки она придвинула табурет и заиграла вторую часть второго рахманинского концерта. Инструмент безбожно фальшивил, но почему-то жалко было прерывать игру.
Внезапно послышавшийся голос, прозвучавший особенно гулко под этими сводами, вывел её из равновесия:
— А что, Тарусевич, разве у нас открылись музыкальные сезоны?
— Никак нет, Сергей Васильевич, — при этом имени перед глазами Агни пошли круги. — Просто провожу экскурсию для представительницы СМИ. Её коллега сейчас у командира…
— Вот как? Мир перевернулся?
— По-моему, они просто оказались знакомы.
— Любопытно… — высокая, подтянутая фигура, появившаяся из темноты коридора, приближалась.
— Ну, а я взялся организовать «культурную программу» для Агнии Сергевны. Вот, познакомьтесь, Агния Сергевна, это командир нашей роты капитан Родионов.
Фигура замерла в проходе между кресел. Агния подняла голову, не находя в себе сил встать.
— Агния Сергевна… — медленно повторил негромкий, спокойный голос. — Рад познакомиться с вами и, надеюсь, смогу быть вам полезен. Тарусевич, вас там разыскивают ваши друзья Дениро и Каркуша. Вы можете быть свободны, а госпоже Калитиной я сам покажу всё, что её ещё интересует.
— Вы тоже, что ли, знакомы? — удивился Олег.
— Ефрейтор, соблюдайте субординацию.
— Слушаюсь!
— На выход шагом марш.
Ополченец поспешно удалился, несколько раз любопытно оглянувшись. Сергей медленно подошёл к фортепиано и, облокотившись о него, внимательно посмотрел на Агнию:
— «На дороге, здесь, богиня грёз, мечта феерий… Иль это сон?» — в голосе звучало с трудом сдерживаемое раздражение.
— «Мила мне лесть. Да, это я…»
Сергей ударил ладонью по крышке фортепиано, отчего инструмент жалобно скрипнул, спросил усталым тоном после непродолжительной паузы:
— Можно поинтересоваться, зачем ты приехала?
— Я приехала, чтобы помочь… Я не знала, что встречу здесь тебя…
— А если бы знала, не приехала бы помогать? — Сергей усмехнулся, затеребил ус, что всегда являлось верной приметой его раздражения.
— Послушай, мне не кажется, что сейчас подходящее время и место для выяснения отношений.