— Мирочка! Ну, наконец-то! Устала, родная? Ты отдыхай, отдыхай… Ужин у нас есть. Я сейчас разогрею.
— Да, мам. Сейчас я только Вика покормлю…
Вика, большого, лохматого пса, оставили бежавшие от войны соседи, и каждый день Мирослава кормила его, жалея осиротевшее животное. Он встречал её печальным взглядом, в котором читалось непонимание и обида, почему, за что его бросили. Так же было и теперь. Поставив перед Виком миску с похлёбкой, Мирослава потрепала его по холке:
— Грустишь, да? Не грусти, они непременно вернутся. И вы снова будете играть с Вовкой в мяч. Он тоже по тебе грустит. Он же твой друг…
Пёс почти по-человечески вздохнул и лизнул ей руку. Немного подумав, она отстегнула его от цепи:
— Так, пожалуй, будет лучше, дружок. Мало ли, что может случиться… Ты ведь не убежишь, верно? Ты знаешь, что здесь твой дом. И пока я здесь, ты всегда получишь свой ужин. А я отсюда всё равно не уеду. Мне теперь тоже остаётся только ждать…
Внезапно пёс напрягся, поведя чутким ухом, и в тот же миг Мирослава услышала уже слишком хорошо знакомый свист. Опять «фейерверк» начинается! Господи, там же Галинка в саду! Нужно скорее унести её!
Под гул первых разрывов Мирослава бросилась в свой сад, метнулась к замершей на скамейке Галинке и в следующее мгновение почувствовала страшный удар…
Взрывной волной в доме выбило все стёкла, а Анну Матвеевну швырнуло на пол. Опомнившись, она нашарила на полу очки, но те были разбиты… От наступившей тишины стало жутко, ибо в ней не слышно было ни плача Галинки, ни голоса Мирочки. Ощупью, едва различая свет, Анна Матвеевна пошла к крыльцу, зовя дочерей. Где-то загрохотало вновь, и похолодело почувствовавшее беду сердце.
Все эти дни лишь об одном молилась она: взять одну её, или хотя бы её и Галинку, и без того намучившуюся на этом свете, но пощадить Мирочку. Она молилась так всякий раз, когда слышала канонаду и ни о чём больше просить не смела.
Выйдя на крыльцо, Анна Матвеевна услышала протяжный вой соседского пса и, качнувшись, закричала срывающимся голосом:
— Галя! Мира! Где вы?!
Там, справа, лавочка, где Галинка любила сидеть среди своих любимых цветов… Лилий, астр, ромашек, колокольчиков… Каких там только не было цветов! Они утешали её своей красотой. Анна Матвеевна вглядывалась в ту сторону, где должна была быть её дочь, но белая пелена, застилавшая её глаза, мешала ей различить хоть что-нибудь.
— Галя! Мира! Отзовитесь!
Только горький, отчаянный вой в ответ.
— Господи, уж не для того ли ты лишил меня зрения, чтобы я не увидела мёртвыми моих дочерей? — прошептала Анна Матвеевна немеющими губами и стала спускаться по ступеням.
Ступени, однако, оказались коварны, и она споткнулась, упала на колени и бессильно привалилась к стене дома:
— Господи, я ведь ни о чём не просила тебя… Только об одном: Миру, Мирочку пощади! Ведь она — ангел! Тебе ли не знать этого?! Ведь она ни дня, ни часа не жила для себя, а только для других… Для больных, для несчастных… Для тех, кого Ты возлюбил больше всех! Так за что же её?!.. Господи, спаси её! Рази меня! Пошли на мою голову этот проклятый фейерверк! Пусть я приму этот удар! Но только не Мира…
Очередной снаряд не разорвался у ног Анны Матвеевны. Разорвалось сердце, не выдержавшее горя. Так и нашли её — стоящей на коленях и смотрящей в небо невидящими глазами. А в нескольких метрах от неё возле воронки, образовавшейся на месте любимой Галинкиной клумбы, нашли Мирославу, укрывшую своим телом сестру, но не сумевшую защитить её от прошивших их обеих насквозь осколков…
Глава 17.
— Що, сука, живий ще?! — за этим вопросом последовал удар в плечо. — А ну, пшёл!
Хорошо сказать — «пшёл», когда всё тело — сплошная гематома. Как же эти звери умеют бить! Особенно, тех, у кого связаны руки… Быть куклой для битья, живой грушей для карателей — участь, которой пожелаешь не всякому врагу. Будь на месте Олега кто-то похлипче, навряд ли бы выдержал столько дней. Но Олег был силён и крепок. А, главное, он обязан был выжить. Для Мирки. И если уж не ухлопали его в том последнем бою, не смешали с глиняной кашей, то неужели сломаться теперь?
Сидя в душном и тесном чулане, изнемогая от боли и смрада, Олег вновь и вновь пытался придумать план побега, но тот не придумывался. Как бежать, когда ты сутками заперт в этой непроницаемой клетке, откуда выводят тебя связанным, наставив на тебя автоматы — только для того, чтобы ещё раз поизмываться над тобой? Если бы руки были развязаны… Если бы оружие достать… Если бы…
Каждый шаг давался Олегу с трудом. Казалось, всё тело его превратилось в бесформенный мешок, набитый перемолотыми костями. От боли в глазах чернело. А этот, с зенками рыбьими ещё и в спину тыкал:
— Крокуй, сука, не те грохну!
— Не грохнешь… Кого вы тогда вечером, когда нажрётесь, месить будете?
— Не бійсь, ще сепаратюг словимо! Правда, інші похліпче будуть, з тобою цікавіше[23].
— Чем же?
— А цікаво, через скільки вдасться з тебе дух вибити. Ось, постривай! Ми тобі ще пальці відстріл! Або член! Ти що віддаєш перевагу?[24]
Отморозок не шутил. Олег видел, как они эту садистскую процедуру проводили над другим пленником, используя столярный станок. И такое — забыть ли? Собственную боль заглушая, и теперь тот вопль жуткий в ушах звенел.
— Я предпочитаю, чтоб ты себе язык отстрелил…
— Ось, тому-то з тобою і цікавіше, москалюга, ніж з іншими. Стільки часу пройшло, а ти все тріпається. Стривай, це ми поки розминалися тільки! Подивимося, як заспіваєш, коли по повній розвернемося! Будеш ще переді мною на колінах повзати, і в рот брати і смерті просити![25]
— Не дождёшься.
— Побачимо, — резкий удар, и лицо Олега залила хлынувшая из носу чёрная кровь. Ещё один, и он уже лежал на полу, корчась от боли. Третий — и точно оборвалось всё внутри.
— А тепер встати!
Вставать лучше как можно скорее, или получишь ещё…
— Пшёл вперёд!
Олега вели в кабинет, где его уже не раз допрашивали, и это не предвещало ничего хорошего. На прошлом допросе на спине ему выжгли свастику… Что-то на сей раз измыслят? Хоть бы уж и впрямь поскорее добили, что ли… И как это угораздило дать им сцапать себя! Проклятая контузия… Взяли беспамятного, а не то бы никогда не дался. Взорвал бы себя вместе с ними.
Переступив порог «пыточной» Олег с удивлением обнаружил, что на сей раз всё совсем иначе. Ставни были открыты, за столом сидел пожилой генерал, а поодаль какой-то парень в камуфляже и очках с лицом слишком интеллигентным для нацгада.
— Свободен! — кивнул головой генерал конвоиру, и тот закрыл дверь. — Садитесь, — это уже к Олегу обращено было.
Тот охотно воспользовался предложением — ноги едва держали — и вопросительно взглянул на генерала единственным пока ещё не до конца заплывшим глазом.
— Меня зовут Виктор Григорьевич Бурмак, — представился генерал. — Я возглавляю комиссию по обмену пленными. Это мой помощник Андрей. А ты, как я понимаю, Тарусевич Олег?
Олег не ответил. Своего настоящего имени нацгвардейцам он не сказал, поскольку они давно знали его по позывному. Стоит ли доверять теперь этому неведомому генералу?
— Можешь не отвечать. Я и так знаю, что не ошибся, — генерал налил в стакан воды и протянул пленнику: — Выпей и послушай меня.
Воду Олег выпил с удовольствием, хоть и осолонела она от крови. Бурмак, между тем, продолжал:
— Когда-то я был очень близок с твоим дедом, которого помню и уважаю по сей день, и бабкой. Ирина Ростиславовна обратилась ко мне с просьбой отыскать в зоне АТО двух своих пропавших внуков, воюющих друг против друга. К сожалению, найти твоего брата я опоздал…
— Что?! — вскинул голову Олег.
— Леонид погиб.
— Когда?!
— Видимо, тогда же, когда ты попал в плен.
— Он погиб в бою?
— Нет, уже после… — генерал помедлил.
— Как это случилось?
— Не знаю. Факт его смерти не подтверждён официально. Его командир утверждает, что твой брат дезертировал вместе с тремя другими бойцами. Но эта версия мне представляется, мягко говоря, сомнительной. Я пока ничего не сообщал родным Леонида и попытаюсь сперва прояснить дело, но это будет сложно даже мне.
— Если гибель брата не подтверждена, и тело его не найдено, то почему вы уверены в его смерти?!
— Потому что я уже не первый раз приезжаю в зону АТО и видел больше, чем это позволительно, если хочешь жить спокойно и безопасно, — генерал промокнул шею платком. — Однако, сейчас речь о тебе. Ты поедешь с нами, если не хочешь, чтобы тебя окончательно превратили здесь в фарш…
— Они уже многих превратили! — зло бросил Олег. — А вы приезжаете с инспекцией и ничего не можете сделать!
— Ты прав. Я, действительно, ничего не могу сделать, кроме как выполнить данное твоей бабке слово и спасти тебе жизнь. Ты имеешь что-то против?
— Нет, чёрт побери…
— Тем лучше, — Бурмак подал знак Андрею, и тот, распахнув дверь, велел караульному позвать командира.
Упитанный коротышка в маске явился не сразу и вошёл в кабинет с нарочитой развязностью, желая показать, что здесь хозяин он, а не какие-то заезжие генералы.
— Этого человека я у вас забираю, — холодно сообщил Бурмак, протягивая командиру какую-то бумагу с печатями.
— З якою ще радості? — фыркнул коротышка.
— Прочтите мандат и научитесь соблюдать субординацию. Вы на фронте, а не на майдане.
— Ваше щастя.
— Я тоже так думаю.
Пробежав глазами бумагу, командир поскрёб в затылке:
— Розвелося дармоїдів і всі права качають…
— Это вы о ком сейчас?
— Да о таких, как ты, падлюках, — ответил коротышка, от гнева перейдя на привычный язык. — У тебя ж твоя предательская сущность на лбу пропечатана!
— Язык прикусил! — грозно рыкнул Андрей, наставив на него автомат. — И будь любезен, пан, выполняй постановление выше стоящих инстанций.