Глава 18.
Лилька влетела в квартиру Раи, словно метеор — трясущаяся, зарёванная, не похожая на себя. Текла по дебелому лицу тушь с густо накрашенных глаз, подрагивали перламутровые — не по летам её — губы:
— Раечка, Раечка, что же это? Ведь он ничего никому не сделал! Он просто по улице шёл! А они его избили!
— Кого избили? Что ты говоришь? — нервно спросила Рая, доставая из шкафчика початую бутылку коньяка.
— Кирочку моего избили!
— Как? Кто?
— Кто же их знает, кто! Они все на одно лицо — в масках и с битами! Отобрали у него сумку и избили… Просто так, понимаешь?! Им весело было! Они ржали и били! Потому что он у меня интеллигентный, хрупкий… А теперь он в больнице полуживой! — Лилька хлебнула предложенного «успокоительного», закашлялась. — Меня к нему даже не пустили!
— Ничего, главное, что жив, — сухо ответила Рая.
— Ничего?! Какое «ничего»?! Мы уже на улицах своего города, словно… словно в оккупации… За детей же страшно, Рая! Господи, и зачем мы всё это устроили?
— Ты сейчас о чём?
— Да об этом проклятом майдане! Зачем это нам было нужно, Райк? Я не говорю о других… Но нам — зачем? Мы ведь хорошо жили, ни в чём не нуждались. Помнишь, прошлое лето? Мы ездили на море… И так каждый год… Я шесть раз была за границей, ты четыре. У нас было — всё! И наши мальчики были рядом с нами, и их никто не избивал на улицах… Так зачем нам было это всё рушить?
— Ты просто дура! — взвилась Рая. — Всё тряпками меришь?! Цацками?! Заграницами?! Я на майдане за новую жизнь сражалась! За независимость нашу! За свободу!
— Да брось ты, Райка… — вяло протянула несколько успокоившаяся Лилька. — Мы же с тобой со школы знакомы. Тебя никогда всерьёз не интересовала политика, как и меня… Конечно, хотелось, чтобы наша страна стала, наконец, частью Европы… Достал этот «совок». Если бы всё сложилось, как мы хотели, я бы Кирочку своего отправила в Англию, или во Францию… И ездить бы туда было проще. И товары их к нам бы пошли. А в итоге что вместо Европы? Грязь, кровь, страх… — Лилька поморщилась. — Ну, так же нельзя жить! Я устала… Я на днях в банке была, деньги переводила в Москву за покупку. Так меня там так облаяли! Что я, дескать, финансирую врага и агрессора! Ну, это же дикость! Варварство! И уж точно не Европа…
— И правильно тебя там облаяли! — сурово оборвала Рая. — Страна воюет, а разные курицы, видите ли, какую-то хрень у москалей покупают! Вам пофиг, да, что мы на войне?! Что наши ребята жизни свои кладут?! Вам бы лишь бы жрать хорошо, так?!
Лилька испуганно уставилась на Раю:
— Подруга, да ты что? Ты серьёзно, что ли?
— Серьёзно! И Кирку своего к моему сыну не примазывай! Мой сын защищает Украину от москалей, а твой здесь груши околачивает!
— Он учится!
— Потом все учиться будут! А сейчас не хрена! Твой сын — такой же дезертир и предатель, как те ублюдки, что его избили! Только у тех, видимо, нет богатенького папаши, поэтому им приходится обеспечивать себя самим!
Лиля резко поднялась:
— Ты, кажется, окончательно свихнулась. Мне очень жаль, что Лёнечка поехал на эту войну. Своего Киру я бы не пустила туда никогда. Я не хочу, чтобы моего сына убили, а мне потом врали, что он сбежал, чтобы не платить компенсаций, на которые у этих подонков нет денег.
— Больше читай москальскую пропаганду!
— Иногда это бывает полезно, Раечка. Между прочим, из Днепропетровска мне написала моя приятельница. Она работает врачом в тамошнем госпитале. Пишет, что он переполнен нашими ранеными. И морги тоже переполнены. А чтобы это скрыть, начальство посылает с телефонов убитых смс-ки их родным. Разве это не мерзость, Рая?
Последние слова точно ошпарили Раю. У неё перехватило дыхание, и глаза произвольно выкатились из орбит.
Лиля отступила на шаг:
— Эй, подруга, что с тобой? Тебе плохо?
— Пошла вон! — завопила Рая. — Слушай своих долбаных колорадов, а моего порога больше не переступай! Не смей! Не смей! Не смей! Мой мальчик жив, слышишь?! Жив! И вернётся героем, когда мы победим! Убирайся!
Лилька не заставила просить себя дважды и выбежала прочь с той же скоростью, с какой влетела пред тем.
Рая судорожно сделала несколько глотков прямо из бутылки, прошипела тихо:
— Сучка… Всегда сучкой была… И в школе тоже… Кирку её, видите ли, избили! И правильно… Нечего под мамкиным подолом сидеть… А мой Лёня жив и здоров! Каждый день мне пишет… — она покосилась на часы. — Вот, без пяти девять… Сейчас он непременно напишет…
Она выпила ещё и, пройдя в свою спальню, легла на кровать. Через несколько минут телефон её загудел, и Рая быстро схватила его: «Здравствуй, мама! Я жив и здоров. Всё хорошо. Позвонить не могу. Целую».
— И я тебя целую, мой хороший… — Рая утёрла рукавом набежавшие слёзы. — Хоть бы раз позвонил… Хоть бы на секунду голос твой услышать… — она протянула руку и взяла с тумбочки большую фотографию Лёни, поднесла её к губам, погладила: — Ну, нельзя — так нельзя. Ты всё равно вернёшься, я знаю. Победишь этих мерзких рашистов и вернёшься. А тогда и тут порядок наведём.
Откинувшись на подушку, Рая сделала ещё несколько глотков и принялась, время от времени утирая глаза, набивать сыну одну смс-ку за другой. О себе, об отце, о жизни в Киеве… О том, как они с отцом ждут его и любят, и какая хорошая настанет жизнь, когда он вернётся.
Ответов не было, и от того на душе стало пронзительно тоскливо. Ещё и Пётр сегодня решил ночевать у своей колорадки-мамаши! У неё, видите ли, гипертонический криз! Экая невидаль! Перебилась бы одна… А теперь всю ночь будет ему вправлять мозги, навязывать ему свои совковые бредни! А он же, лох бесхарактерный, ушами будет хлопать, а потом дома повторять всякую дичь…
Теперь, вот, и Лилька туда же! «Я не хочу в ТС, я хочу кружевные тусики и в ЕС», — мокрица на майдане с плакатиком стояла… И эта кобыла пятидесятилетняя такая же! Им бы только тусики кружевные на свои задницы натянуть, а на всё остальное плевать… По улицам ей ходить страшно, видите ли! Таким, как ты и твой сынок, и должно быть страшно! А нормальным людям — вовсе не страшно!
Допив бутылку и преисполнившись решимости, она набросила ветровку и, сунув ноги в красные сандалии на невысокой танкетке, вышла на улицу. Стояла уже глубокая ночь, и город был непривычно тих. Прежде в это время жизнь в столице бурлила, было много огней, шума, машин… А теперь темно и ни души. Попрятались все по щелям своим. Страшно им, видите ли! А Рае ничего не страшно.
Да и ночь-то какая! В контраст с душным и жарким днём — прохладная, благоухающая. Для городских прогулок лучшего времени и нет.
Рая сошла к набережной и, пошатываясь, пошла вдоль переливающегося в лунном свете Днепра, насвистывая джазовую мелодию. Тоска отпустила сердце, и жаль было лишь, что коньяка совсем не осталось…
— Эй, красавица! — окликнул её сзади какой-то мужик.
Рая обернулась.
— Не скучно одной гулять? — мужик оказался ещё довольно молодым и рослым.
Ещё один уклонист без дела бродит!
— Мне никогда не бывает скучно, — отрезала ледяным тоном.
— Неужели? А мне, вот, смерть как скучно! Особенно в такие ночи!
— А ты повоюй поезжай — авось, развеселишься!
— Пробовал, не развеселило, — уклонист приблизился и закурил. — Выпить хочешь, красавица?
— Куда ей! Она и так поддатая, еле на ногах стоит, — раздался голос с другой стороны.
Рая вздрогнула: позади неё стоят ещё один субъект бомжеватого вида и ухмылялся:
— Что мамаша, дома не сидится? Бывает!
— Ну, вот, что, товарищи, — Рая старалась говорить как можно твёрже. — Я думаю, вдвоём вам скучно не будет. А я в компании не нуждаюсь, — она хотела уйти, но первый преградил ей путь:
— Куда спешить, красавица? Мы, вот, в компании смертельно нуждаемся! Два одиноких мужчины — это не компания. Мы ж не гомосеки какие-нибудь!
— Уйди с дороги, ублюдок! — крикнула Рая и тотчас увидела перед своим лицом блестящее лезвие ножа:
— Ну-ну, негоже честной украинской патриотке оскорблять словом других честных патриотов.
— Да! — подал голос второй. — Мы, между прочим, на фронте были и в сочувствии нуждаемся! И никакие мы не товарищи! Товарищи — в Лугандоне и Дондурасе! Мы тебе не вата какая-нибудь! Мы господа!
— Вы… — у Раи от ярости задрожали губы. — У меня сын на фронте! А вы!..
— Тем более, ты должна чутко относиться к нуждам вернувшихся оттуда! Давай, красавица, без глупостей, в рамках патриотического акта снимай сама свои серёжки, колечко, цепочку… Ты же не хочешь, чтобы мы нечаянно поранили твои ушки?
— Чего ты цацкаешься с этой старой м…й?! Дай ей в лоб и делов!
— Зачем же оскорблять даму? — ухмыльнулся первый. — Не первой свежести товар, конечно, но вполне ещё может сгодиться.
При этих словах Рая дико закричала и рванулась в сторону, но тотчас что-то тяжёлое ударило её сзади по голове, и она упала на землю, услышав лишь хриплую ругань бомжа:
— Сколько раз говорить! Не хрена рассусоливать! В лоб — и бас халас! Как будто тебе трахать некого! Кругом тьма шлюх, а он на любую заваль залезть готов! Козёл!
Больше Рая не слышала ничего, и не чувствовала, как заскорузлые пальцы торопливо снимали с неё серьги, кольцо, цепочку, как выворачивали карманы, ощупывая, нет ли ещё чего ценного. И никто не видел этого, никто не поспешил ей на помощь в погружённом во мрак городе. И ни одного окна не зажглось в доме напротив, точно бы ни одна душа не услышала криков…
Глава 19.
Когда-то давно рыцари сражались друг с другом лицом к лицу, видя глаза противника. Прошли века, и война превратилась в страшную машину для убийства: причём, в первую очередь, не самих сражающихся, а мирного населения, которое угораздило оказаться «не в том месте», не в том городе, не в той стране… Никто уже не смотрит друг другу в глаза, и противники едва ли не чаще видят друг друга на экране, нежели в сражениях, свёдшихся к тупому избиению живой силы с помощью дьявольских машин, созданных человеческим гением для убийства себе подобных. Впрочем, так воюют те, кто обладает этими машинами. У тех, кто ими обделён, «романтики» завсегда больше, ибо «голь» должна быть хитра на выдумку, если не хочет раньше срока оказаться очередным удобрением для содрогающейся земли…