Что ж, чего-чего, а той самой выдумки-смекалки ни Сапёру, ни Родионову было не занимать. Оттого и вывели свой отряд из капкана, проскользнув прямо под носом у врага.
Отступать! — и замолчали пушки,
Барабанщик-пулемет умолк.
За черту пылавшей деревушки
Отошел Фанагорийский полк.
…
Но уж слева дрогнули и справа, -
Враг наваливался, как медведь,
И защите знамени — со славой
Оставалось только умереть.
И тогда, — клянусь, немало взоров
Тот навек запечатлело миг, -
Сам генералиссимус Суворов
У святого знамени возник.[26]
Возникла ли Великая Тень у святого знамени с ликом Спаса и в том бою, никто не мог сказать. Но почему-то верилось, что именно так и было. Иначе как объяснить, что удалось наперекор всему из капкана уйти? Сергей и сам затруднился бы дать внятный ответ. Тем более, что выходил из окружения уже раненым, и в памяти все последние часы обороны Предместья смешались, оставив по себе одну острую боль — за людей, которых оставили там. За раненых, которых не смогли забрать, как некогда отступающие от Екатеринодара Добровольцы, за хирурга Алексича, за Тарусу…
Между тем, Город жил ожиданием конца. Целые кварталы были уничтожены артиллерией, улицы опустели, не было воды и света. Оборонять его до конца означало одно — конец. Городу, людям, маленькой, закалённой в боях армии. Именно к этому внутренне готовились теперь все, и бойцы стали особенно сосредоточены, молчаливы. Иные спешили причаститься. Никто уже не ждал подмоги, но каждый готов был исполнить последний приказ и погибнуть. «И умереть мы обещали…» Сдержать эту клятву верности Городу было общим настроением. Но по некоторым приметам Сергей смутно догадывался, что сдерживать её не придётся, ибо героическая гибель прекрасна, но никому не нужна, если бессмысленна.
Как Кутузов оставлял Москву, чтобы сберечь армию, как Деникин оставлял раненых, чтобы сберечь её же, так, скрепя сердце, предстояло поступить и теперь… По тому, как стали потихоньку вывозить из больницы раненых и больных, при этом прощупывая отважными вылазками крепость блокпостов противника, Сергей понял — решение уже принято. И оно в чём-то не деникинское скорее, а врангелевское: выиграть время, продолжая, насколько достанет сил, сражаться, и одновременно подготовить как можно более надёжный отход, такой отход, который дал бы возможность вывести всех, кому в Городе оставаться нельзя.
Нынешнее утро подтвердило правоту подозрений Родионова. Сапёр, бывший на совещании старших командиров, сообщил ему о том, что прорыв намечен на эту ночь, велел подготовиться самому и подготовить своих людей. Сам бывший комендант Предместья и группа добровольцев должны были прикрывать отход основных сил с помощью отвлекающего манёвра. Вот, когда проклял Сергей свою от плеча контуженую руку! Кабы не она, подлая, так уж он бы в числе отважных всенепременно был! А раненому одна дорога — в обоз…
Проглотив огорчение, Родионов отправился разыскивать Агнию. Шут знает эту чокнутую женщину — а ну как не узнает о решении? Останется в Городе? Нет уж, он позаботится, чтобы она никуда не делась. Найдёт и поручит заботам Курамшина, чтоб глаз с неё не спускал. К тому же с костылём навряд ли сбежит на новые подвиги…
Жену Сергей нашёл на могиле Мирославы. Её с матерью и сестрой похоронили в день гибели. На кладбище отвезти было нельзя из-за обстрелов, а потому о. Димитрий распорядился похоронить их подле храма, сказав, что это место всего более подходит для таких ангельских душ.
Агния задумчиво стояла возле свежего усыпанного цветами холмика с деревянным крестом, тяжело осев на свой костыль. Услышав оклик, оглянулась, оправляя сбившуюся косынку, скрывавшую остриженные волосы, усмехнулась невесело, кивнув на руку Сергея:
— Смотрю, мы стали ещё более похожи!
— Да к Богу бы в рай такое сходство, — махнул здоровой рукой Родионов. — Зачем ты здесь? Сюда бомбы одна за другой летят!
— И что? Кому на небесных скрижалях написано бомбу получить, тот её даже в подвале получит.
— Фатализм?
— Да, фатализм. И не говори мне, что тебе он чужд.
— Я — другое дело.
— Мы всё — одно дело, Серёж. И я только одного не могу понять… За что эти-то трое погибли? — Агния кивнула на могилу. — Я успела хорошо узнать Мирославу. Она же… Она святая была! Настоящая! Я таких людей в жизни своей не встречала. На неё молиться можно было! Ну, почему — её?!..
— Значит, ангелов на небе не хватает. Теперь тремя больше стало. Им, во всяком случае, теперь гораздо лучше, чем нам.
— Да… — Агния посмотрела на небо. — Может, хоть теперь она исполнит свою мечту: обретёт крылья, которыми сможет укрыть всех, кто ей дорог… И этот город…
— Город сегодня ночью будет оставлен, Аля. Таково решение Первого.
— Что? — Агния вздрогнула и вперила в Сергея непонимающий взгляд. — Как это — оставлен?
— Первый принял решение оставить его ради сохранения армии и спасения жителей от полного уничтожения.
— Вот значит как… — Агния покачала головой. — «Взлетать нельзя, оставаться погибнем. Выход один — будем взлетать»[27]? Так, что ли?
— Так, Аля, — вздохнул Родионов и поморщился: — Опять-то всё киномания твоя…
— Мне бы не хотелось уезжать отсюда, — промолвила жена, проигнорировав последнее замечание. — Мне здесь было… Страшно, больно, тяжело, но… хорошо! Как это ни дико… Я здесь была на месте, понимаешь? Может, было бы лучше мне здесь остаться навсегда…
— Что ты несёшь, Аля! Кому лучше?
— Мне самой.
— Послушай, если тебе так нравится существование в адских условиях, то ты можешь не переживать: впереди у нас ещё долгие месяцы войны, и скучать тебе не придётся.
— Условия… Да не в условиях дело. А в том, что здесь всё настоящее, понимаешь? Жизнь, смерть, люди… И сама я — настоящая. Если всё-таки вернусь на большую землю, то уеду навсегда в свою глушь.
— И через неделю сбежишь оттуда.
— Почему это?
— Потому что там нет круга общения, — усмехнулся Сергей, вспомнив когда-то оброненное выражение жены. — Пустая деревня, где последним старухам не о чем даже посплетничать. Ни интернета, ни телевизора — ничего! Нет, Аля, ты так жить не сможешь. Я слишком хорошо тебя знаю.
— Да, ты прав, — неожиданно легко согласилась Агния. — Я ужасно глупо устроена. В жизни я дорожила лишь двумя вещами: моим домом и моим мужем…
При этих словах Родионов внутренне напрягся, а она продолжала, не глядя на него:
— И, вот, парадокс: дом я вижу во сне годами, но не могу прожить в нём дольше недели. О муже также думаю всякий день, но стоит встретиться с ним, и мы начинаем спорить, и всё оканчивается очередной ссорой. Странно, что мы здесь ещё не поссорились с тобой.
— Я думаю, нам просто было некогда, — отозвался Сергей. — Однако, я дал тебе слово, что наш дом навестим вместе, если вернёмся отсюда. А ты знаешь, что я всегда держу свои обещания…
— Если этому не мешает служба…
— И даже тогда — пусть и запоздало. Своё слово я сдержу, а сейчас сделай одолжение, идём со мной. До ночи у меня много дел. И я хочу, чтобы до часа Х ты находилась в надёжной компании господина Курамшина.
— Не беспокойся, Серёж, я не выкину никакого фортеля, не такая уж я сумасшедшая.
— Надеюсь.
— Господин капитан! — внезапно на дороге появился Николай, бледный и запыхавшийся. Подбежав к Сергею, он кивнул Агнии:
— Здравия желаю, Агния Сергевна!
— Что вы тут делаете, Юшин? — спросил Родионов. — И почему у вас такое перевёрнутое лицо?
— Таруса вернулся! — выдохнул Николай.
— Что?!
— Олег вернулся!
— Господи Боже… — Агния поднесла руку к сердцу. — Бедный парень…
— Объясните толком, — потребовал Сергей.
— Его, оказывается, не убило, а только контузило, и он попал в плен. Там его мутузили, как грелку, а потом какой-то офицер из Киева, бабки его хороший знакомый, его увёз и отпустил на все четыре… Как уж до города «звериными тропами» добрался, Бог весть.
— Он уже знает? — Агния кивнула на крест.
Николай кивнул:
— Он сейчас у её дома…
— Пойду туда, — решил Родионов.
— Не ходите, господин капитан. Он и меня отослал — сказал, что хочет один побыть.
— Как бы ни сотворил с собой чего…
— У него ещё брат погиб. Вроде как сами же укры его и грохнули…
— Господи, за что ж в одну воронку-то… — покачала головой Агния, страдальчески сдвинув брови.
— Вот что, Юшин, — распорядился Сергей, — идите-ка вы к нему. Подходить близко не надо, коли он того не хочет, но будьте рядом. Мало ли что… Агния Сергевна права: слишком много горя на одну голову разом.
— Будет исполнено, господин капитан, — кивнул Николай и, отдав честь, поспешно удалился.
— И мы пойдём, — сказал Родионов жене, направляясь к машине.
— Сейчас…
Агния ещё с минуту постояла у могилы, перекрестилась трижды и не без труда поклонилась, коснувшись рукой холма:
— Прощай, Мирочка… Ты своего Олега сберегла, а мы тебя нет. Прости! Молись за нас всех этой ночью! — поклонилась ещё раз и, почти не опираясь на костыль, будто убегая от кого-то, поспешила к машине.
Разогретая солнцем земля ни капельки не холодила, а, кажется, наоборот обжигала тело, разом превратившееся в одну сплошную рану, в боль, которую ничем не утишить, кроме разве что помощи костлявой, стиснувшей его горло, но зачем-то выпустившей, позволившей дальше ходить по этой проклятой земле, зная, что больше никого нет… Тех, кого любил более всех, нет… Почему, почему она изменила свой выбор, взяв не его, а их? Сразу — всех? И среди них — её? Он, именно он должен был погибнуть, а они — жить…
Или — её крест спас? Маленький серебряный, надетый на неё при рождении, который она передала ему с журналисткой Агнией вместо отданного Стёпке-Кургану?.. Как чувствовала беду, и пыталась защитить, отвести удар. И отвела — на себя приняв…