Слёзы выжигали глаза изнутри, но не вырывались на поверхность, а потому не давали облегчения.
Сколько раз они сидели на этом месте… На детских качелях — Галинка. На скамейке Мирка и он… А из окна или с крыльца посматривала на них, поправляя очки, неизменно ласковая тётя Аня. И пахло цветами… Смородиной, спелыми яблоками… Вареньями, которые в большом количества варила тётя Аня, и сдобой, которую она пекла совершенно бесподобно. И мелиссой, которую она добавляла в чай…
А чуть сзади, в саду всегда хор птиц гремел. Мирка вешала для них кормушки, и они слетались сюда во всякое время года.
Всё это казалось тогда таким обыденным, само собой разумеющимся. А, оказывается, было — раем. Раем, которого никогда более не будет.
Здесь, на этой развороченной взрывом земле, их нашли. Они лежали ровно на этом месте, где теперь он. Только в отличие от него — уже не живые… Лучше бы эти утырки запытали его до смерти, как собирались. А теперь — как жить, если даже дышать — больно?
Чей-то шершавый язык облизал его шею, и Олег с трудом приподнял голову. Отощавший соседский пёс понуро смотрел и жалобно поскуливал.
— Что, бродяга, и тебе без неё никуда? Птицы, вон, и те улетели, а ты что же? Уходи, брат. Сам знаешь, никто сюда не вернётся. Найди стаю и добывай себе еду, как твои древние предки. Может, и уцелеешь, — Олег потрепал пса по холке и заметил притаившегося в отдалении Фартового.
— Я ведь просил оставить меня одного!
— Прости, старик, — тот приблизился, — но мне ведь тебя обратно ещё отвезти надо.
— Сам доберусь.
— Ногами, что ли?
— А хоть бы я и здесь остался и подох, какое тебе дело! — зло бросил Олег.
— Вообще-то, я думал, что мы друзья. Послушай, я понимаю, что все слова сейчас бессмысленны. Но знаешь, наши прадеды переживали ещё куда более страшные времена. Допустим, один из моих…
— Колян, хорош! У меня сейчас нет настроения слушать очередное повествование о твоих предках генералах. Оставь меня, наконец, одного!
— Не имею права, — развёл руками Фартовый. — Капитан приказал оставаться с тобой и доставить тебя в наше расположение. А от себя скажу тебе то, что не должен был бы…
— Что ещё?
— Сегодня ночью мы уходим.
Олег резко поднялся, поморщившись от боли в разбитом теле:
— Как это?..
— Я ничего толком не знаю. Но знаю, что ночью мы пойдём на прорыв, иначе нам всем будет крышка. Поэтому всем надлежит быть на месте. Это приказ. Точные указания, видимо, уже под занавес будут.
Олег провёл рукой по лицу, покачнулся:
— Значит, всё было напрасно… Даже город им оставляем… Даже… Нет! Я не уйду отсюда! Даже если один останусь! Я их… по одному отстреливать буду, победителей грёбаных, пока они меня не пристрелят…
— Тебе бы врачу показаться.
— К чёрту врача. Я должен поговорить с Сапёром! Вези меня к нему.
— Сдаётся мне, что Сапёру сейчас не до разговоров.
— Я у него много времени не отниму! Поехали!
Фартовый пожал плечами, но возражать не стал, довольный, видимо, уже тем, что может увезти товарища с места трагедии и доставить «по назначению».
Сапёра удалось найти не сразу. Он и впрямь был чрезвычайно занят, но, завидев Олега, сам сделал ему знак подойти.
— Знаю о твоём горе. Прими мои соболезнования. Мирославу, ты знаешь, любили все, кто хоть раз с ней встречался. Удивительная была женщина. Царствие Небесное…
— Товарищ майор, правда, что мы город оставляем? — без обиняков спросил Олег.
— Чёрт возьми… А тебе-то откуда об этом известно?
— Неважно… Стало быть, правда?
— Да, правда. И ты с этого момента вновь поступаешь в распоряжение капитана Родионова.
— Я не уеду из города. Прошу разрешить мне остаться и наладить здесь диверсионную работу.
Сапёр глубоко вздохнул, массируя тронутый сединой висок:
— Таруса, ты себя в зеркало видел? У тебя половина лица — битое мясо! Какая на хрен диверсионная работа?! Первый случайный прохожий, который тебя увидит, сдаст тебя СБУ! И потом, скажи на милость, что ты знаешь о диверсионной работе?
— Я…
— Ни хрена не знаешь! Вот именно! Нет уж, сумасшествия я разрешать не намерен. Я понимаю твоё состояние. Поверь, более чем хорошо понимаю, — Сапёр помедлил, — но, пойми, если каждый начнёт из-за своих несчастий делать так, как хочет он, не сообразуясь с общей стратегией, то армии у нас не будет никогда. Поэтому будь добр исполнять приказы.
— Наш отход ведь будет кто-то прикрывать? Как в Предместье?
Сапёр нахмурился:
— Ты прям хочешь, чтобы я тебе весь план действий раскрыл… Ладно, ты парень надёжный, трепаться не станешь. Само собой, отряд прикрытия будет. И командовать им буду я.
— Вы? В таком случае, разрешите мне быть в вашем отряде! — горячо попросил Олег.
— Таруса… — майор развёл руками. — Тебе в госпиталь надо, а не в отряд прикрытия! На тебя же смотреть страшно! Рука, вон, левая распухла вся!
— Ничего, товарищ майор, она мне не помешает убивать гадов правой! — ледяным тоном отозвался Олег.
— Нам, друг мой, важно не столько убить гадов, сколько отвлечь их внимание, подольше удерживать его на себе и, по возможности, уйти затем самим. Это очень серьёзный манёвр.
— Разве в Предместье я плохо исполнял приказы? Плохо прикрывал отход основных сил оттуда? Товарищ майор, я несколько километров пешком да на брюхе прополз, чтобы сюда вернуться — и укры меня не словили! Я здесь каждый камень, каждое дерево знаю! Клянусь, что не подведу вас! Но просто так уйти, не сражаясь, я не могу! — голос Олег дрогнул. — Поймите!
Сапёр опустил руку ему на плечо:
— Ладно, Таруса, Бог с тобой. Я уже сказал, что понимаю тебя слишком хорошо. И поступил бы на твоём месте также… С этой минуты ты поступаешь в моё личное распоряжение. Но учти, никакой самодеятельности! Все мои команды выполнять должно в точности!
— Слушаюсь, товарищ майор!
— Пока иди приведи себя в порядок, получи оружие и отдохни маленько. А к семи вечера придёшь ко мне. Соберётся весь отряд для ознакомления с нашей диспозицией, после чего будем выдвигаться.
— Спасибо вам…
— За это не благодарят, — отозвался Сапёр, ещё раз похлопал Олега по плечу: — Держись, боец, — и ушёл.
От этого разговора на душе стало чуть легче. Впереди был серьёзный бой, оставлявший мало шансов на выживание. А, значит, костлявая, быть может, ещё исправит свой неуместный либерализм, проявленный в Предместье… Да и гадам хвосты накрутить, сколь получится, жаждало исполненное жгучей ненависти сердце. Если бы не отряд прикрытия, то и вовсе бы помешаться можно было.
— Тында-рында! И этот город -
Удивительный — отдаем…[28] — Николай посмотрел на окрашенное последними сиреневыми отблесками угасшего дня небо, передёрнул затвор, проверил ещё раз, всё ли при себе: магазин для АКМ, граната, икона, карманный молитвослов, чётки… Телефоны с собой брать нельзя. А иного скарба никакого и так нет — остался в Предместье. А то бы пришлось здесь бросить — не забивать же транспорт тюками, когда нужно людей вывозить.
Для этой цели поставлено было «в строй» всё, что могло двигаться, всё, на что достало горючего: несколько «отжатых» у свидомых единиц техники, а, в основном — легковушки, легковушки, легковушки… Их много — людям, так или иначе помогавшим ополченцам, тем более, их родственникам оставаться в Городе нельзя. Чистки, устроенные в Предместье, недвусмысленно пояснили им их участь… Эта пёстрая вереница транспорта напомнила ему Крым 1920 года. Только там вместо машин барон Врангель ставил «под парус» любое способное держаться на воде судёнышко, чтобы спасти людей. А среди них — далёких пращуров самого Николая, его деда — Белого Генерала, чья тень вновь являлась ему в редкие мгновения сна последние дни.
Где-то на окраине глухо била артиллерия.
— Вот, как долбанёт она по нашему караван-сараю, когда мы по дороге плестись, как черепахи с таким табором будем, и кирдык, — заметил Дениро, дымя сигаретой. В последнем бою ему рассекло лицо, повредив глаз, и это лишило его возможности остаться в отряде прикрытия, в который он так рвался.
— Ты становишься похож на Каркушу…
— Курган всегда дело говорил, — буркнул одессит. — Слили нас, Колян. Конкретно слили. Сдохнуть у нас ещё, конечно, много шансов будет, а, вот, победить…
— Ты не прав, — покачал головой Николай.
— Да неужели? Может, про хитрый план расскажешь?
— Нет, конечно. Просто не нужно ждать помощи от тех, кто всегда был и будет против нас, и негодовать, что они нам её не оказали.
— А на кого? На Господа Бога?
— Да, если угодно. Пойми, Роберт, слить можно тебя, меня, всех нас. Можно слить этот город, другие города. Но нельзя слить идею. Без малого сто лет назад четыре тысячи преданных, оболганных, едва вооружённых людей зажгли в кубанских степях Белую Лампаду. Их тоже «слили». Политики, а, точнее, политиканы. Но их лампаду они погасить не смогли. Весь этот век она светит! Её пытаются затоптать, а она горит лишь ярче, вдохновляя души новых поколений. Почему так? Потому что их идея была светла, как луч солнца, а его невозможно уничтожить. А если отступить на два тысячелетия назад, то мы увидим восходящего на Голгофу Христа, которого «слили» фарисеи. Но Его учения они «слить» не смогли, потому что оно было Светом. И Свет этот до сих пор озаряет души. Роберт, мы не первые, кого «сливают». Но наша Лампада будет светить столь же ярко, как Лампада наших кубанских предшественников, живя русские души, заставляя их вспомнить самих себя. И в этом будет вне зависимости от исхода борьбы наша духовная победа! Мы дали пример, понимаешь? Как это у Несмелова…
Лбом мы прошибали океаны
Волн слепящих и слепой тайги:
В жребий отщепенства окаянный
Заковал нас Рок, а не враги.
Победителя, конечно, судят,
Только побеждённый не судим,
И в грядущем мы одеты будем