риезжал папа, и это бы дошло до ненужных ушей? Ведь малы ещё совсем, несмышлёныши. Так хоть поглядеть на них, а не только на фотографии…
За весь этот день Наташа ни разу не спросила, насколько он приехал, словно боясь ответа. Не говорил об этом и Игорь. Ему до боли не хотелось расставаться с женой, но даже в этот первый за семь лет день, проведённый вместе, он не мог забыть о войне, не думать о своих бойцах, оставшихся без него в кризисный для республики и армии момент.
Впрочем, наступающее утро отвлекло его мысли от далёких боёв. Непривычная тишина, домашний уют, вид спокойно спящей, счастливой оттого, что он рядом, любимой женщины, настраивали на мирный лад. Налетели ураганом мечты о новой жизни — в новой стране после победы. Так и грезилась она светлой точкой в конце длинного беспросветного тоннеля.
Внезапно этот полусон-полумечту нарушил скрежет поставленного на режим вибрации мобильника. Быстро схватив его, Стрешнев ушёл на кухню и затворил дверь, не желая будить Наташу. В трубке раздался напряжённый голос Курамшина:
— Тебя вычислили. Они будут у вас максимум через полчаса. Быстро уходи оттуда и жди меня на нашем месте!
Затем последовал отбой…
Травимому волку не нужно дважды объяснять, откуда исходит опасность. Спешно возвратясь в комнату, Игорь нашёл жену уже проснувшейся и с тревогой смотрящей на него.
— Звонил Валерка. За мной уже едут, — коротко сказал он ей, одеваясь.
— Кто?.. — словно оборвался страдальческий голос в ответ.
— Доблестные органы… Откуда, чёрт возьми, они узнали?.. Как какого-нибудь матёрого террориста поймать, так не почешутся. А тут на другой день уже у ворот!
— Куда же ты теперь? — слабо спросила Наташа. Глаза её потухли, и она точно разом лишилась сил даже на то, чтобы подняться: так и сидела на постели, укутавшись в одеяло.
— Меня обещал подхватить Валерка. Как-нибудь выберемся. Он тебе потом всё сообщит.
— Я могу тебя проводить?
— Не надо. Они вот-вот будут здесь, и я должен бежать… Бежать! — он хватил кулаком по столу. — Как вор! Как трус! Как…
Наташа метнулась к нему, обняла, целуя руки и лицо:
— Это всё… неважно… Лишь бы ты жив был! — заговорила прерывисто. — Слышишь?! Я буду ждать тебя столько, сколько будет нужно! Но ты должен жить! Ты не должен погибнуть! — голос её сорвался, и она замерла, прижавшись лицом к его груди.
— Я не погибну, Наташенька, обещаю тебе, — ответил Игорь, бережно сажая обессилевшую от горя жену в кресло, гладя её по волосам. — Я выживу и заберу вас к себе! Клянусь тебе, что так будет! Даже если для этого понадобится изменить весь мир…
— Ты не забыл мои ключи?
— Нет, они у меня.
— Тогда идти, — Наташа поднялась, кутаясь в длинный шёлковый халат, несколько мгновений смотрела на Стрешнева, затем провела ладонью по его лицу. — Иди же. Тебе нужно торопиться. А мне… Убрать вторую чашку со стола и твои тапочки… Чтобы они не заподозрили…
От этих обречённых слов ком подкатил к горлу. Игорь в последний раз обнял жену:
— Я вернусь, родная, обещаю тебе! Я же всегда возвращаюсь, ты знаешь! — и ушёл, не видя, но чувствуя, что её тонкая рука крестит его вслед.
Когда Стрешнев отходил от дома, к нему подъехало сразу три машины: две полицейские и одна «штатская». Вышедшие из неё люди быстро вошли в только что покинутый Игорем подъезд. Зло сплюнув себе под ноги, он свернул во двор и направился к автобусной остановке.
До «нашего места», то бишь дешёвой закусочной, а точнее здания, где она располагалась семь лет назад, Игорь добрался быстро. Усевшись на парапет располагавшегося неподалёку входа в метро в ожидании Курамшина, он погрузился в самые безрадостные размышления.
Родина не принимала его и сулила лишь малокомфортабельную камеру и чёрный ватник с номером. Значит, нужно было бежать туда, откуда вернулся. Но и тут не всё просто. Куда бежать? В стольный град республики, где уже нет ни Первого, ни его ближайших сподвижников, а вместо них устанавливают свои «порядки» сомнительные личности, сильно смахивающие на улыбчивых, «своих в доску» везде и всегда двурушников? Нет уж, увольте, насмотрелся на таких субчиков Стрешнев. Да и они как ещё примут его? Пожалуй что, не очень-то ласково. Могут и переслать «наложенным платежом» или «по предоплате» назад в Москву, как ценный груз для российских правоохранительных органов. С этих всё станется, а потому туда путь заказан. Куда же тогда?..
Призывно загудела остановившаяся у обочины баклажанная Daewoo Matiz.
— Мужик, тебя подвезти?
— А сколько возьмёшь, шеф?
— Садись, договоримся!
Стрешнев забрался в машину, за рулём которой сидел заметно не выспавшийся Курамшин.
— Помнится, прежде ты на Жигулях «бомбил»?
— Проржавели Жигули. А это — так, — Валерка махнул рукой. — Узбекский ширпотреб. Представляешь, дожили? На узбекских машинах, как на иномарках ездим! Тьфу…
— Ты как узнал, что меня вычислили?
— Ну, брат! Я ж журналист! У меня в каждом углу, как теперь выражаться принято, инсайдеры! Позвонил, короче, добрый человек, предупредил.
— Ну, передавай поклон, своему доброму инсайдеру.
— Поклон… Ага! Я ему теперь ящик виски должен.
— Серьёзно, — покачал головой Стрешнев. — Ну, не взыщи, поспособствовать нечем… Слушай, как подумаю, что эти гниды сейчас Наташку допрашивают, так…
— Руки сами собой к автомату тянутся. Я тебя понимаю. Да ты не бойся, долго они её третировать не станут. Тебя никто там видеть и опознать не мог. Если даже кто и может сказать, что мужик какой-то в квартире был, так мы в цивилизованной стране живём, и граждане не обязаны отчитываться перед органами в том, с кем спят в свободное от службы время. Так что твоя Наташка быстро этих хлопцев завернёт.
— Не знаю… Я её в таком состоянии оставил…
— Ничего, у неё характер боевой. И Нинка за ней сейчас заедет, на дачу к детям отвезёт. Всё нормально будет.
— Чего уж нормального… Куда мы едем-то?
— Куда-куда… — Курамшин тонко улыбнулся. — Есть в Ярославской области одна маленькая и заброшенная деревенька, а в ней — маленький, но в настоящий момент полузаброшенный дом. Живут сейчас там два хороших человека. Родионовы, Сергей и Агния.
— Чёрт побери!
— Не чёрт, Игорёха, не чёрт. А Бог нам их послал. Они в России ещё неделю пробудут, а потом назад возвращаться собираются. Поедешь с ними. Слава Богу, «волчьих троп» пока ещё хватает, так что, надеюсь, доберётесь благополучно. А потом и я подтянусь.
— Что, не сидится дома?
— Нет, не сидится. Старые раны, сам знаешь, вечно в новые бои тянут. Я бы и с вами поехал, но нужно всё-таки иметь уважение к семье. Но я вас нагоню, не сомневайся.
— Вот, в этом я нисколько не сомневаюсь, — откликнулся Стрешнев. — Боюсь только, как бы меня не выследили и в том медвежьем углу, куда ты меня везёшь.
— В такой глуши — навряд ли.
— А что, они всерьёз собираются возвращаться?
— Что тебя удивляет?
— Зачем людям, столько лет проведшим вдали друг от друга, туда возвращаться? Ну, я — понятно… Ты — тоже. А они?
— Что за речи, капитан?
— Майор…
— Да хоть генерал!
— Валера, мы же с тобой не вчера родились, и прекрасно знаем, что будет дальше. Чечня нас этому отлично выучила. Лидеров, личностей, тех, кто не умеют вписаться в общую серость и низость, у нас не терпят и давят. Воюют не умением, а жизнями людей, солдат. Да не воюют даже! А торгуются на крови… Скоро двадцать лет твоей войне и десять — моей. Что изменилось, Валера? Правила всё те же! Та же подлость, та же двурушная политика… Помнишь танки «Нас в бой бросает Менатеп» в Грозном в 95-м?
Валерий нахмурился. Ему ли не помнить!
— На наших танках тоже скоро можно будет писать аналогичное… Это война начиналась, как народно-освободительная борьба, но они-то народа всего больше боятся! И потому будут сговариваться против него, превращая нашу борьбу в разборку кланов. Да так, чтоб при этом побольше не в меру горячих голов похоронить, чтоб не мешались под ногами… Поэтому нас будут продавать и предавать, снова и снова. Как только мы достигнем успехов, как только враг побежит, раздастся командный окрик: «Стоять! Перемирие!» Враг оправится, укрепится и всё начнётся сызнова… Сколько раз мы это проходили в Чечне! Они же… — Стрешнев хрустнул пальцами, — не могут по-другому! Для них важна их труба, их баксы. А на нас им плевать, на всю эту кровь — плевать… Хочешь, Валера, я тебе скажу, что будет дальше? На место народных лидеров поставят каких-нибудь… уголовников, полностью зависимых и подконтрольных. Уже ставят… Эти мурла будут откармливать, позволять им беспредельничать в обмен на выполнение любых указаний вплоть до поднятия укропской тряпки и лобызания с «нашими украинскими партнёрами»… А мы будем платить за это своей кровью. И ладно бы — мы! Но с нами — сотни тысяч мирных людей!
— Ты думаешь, ополчение стерпит подобное?
— А разве мы все не терпели?
— Мы были регулярной армией…
— Неважно. Ополчение зависит от поставок с большой земли, ты это знаешь не хуже меня. Оно с этого крючка сорваться не может… А кто позволит себе излишнюю самостоятельность, тех просто уничтожат. Как твоего доброго приятеля…
Кумаршин помрачнел. Память об убитом чеченском командире, друге, который однажды спас раненому Валерию жизнь, отнюдь не притупилась с годами. И бывший капитан до сих пор не мог простить себе, что ничего не сумел сделать, чтобы убийцы понесли наказание. Да и что сделаешь, если крыша убийц за самыми высокими в стране стенами…
— Да и не только его. Уж эта-то печальная повесть тебе лучше моего известна, ты ведь обо всех таких убийствах писал…
Игорь был прав. За прошедшие годы были поголовно уничтожены все чеченские командиры, которые оказались слишком самостоятельными перед лицом получившего из рук Москвы «ярлык» ставленника. Одного переехал КАМАЗ, другой погиб в перестрелке, двоих демонстративно расстреляли в центре Москвы, причём одного — с участием московских правоохранительных органов… Кумаршин подробно писал обо всех этих преступлениях, преследуя цель добиться расследования убийства друга, но добился лишь множества весьма серьёзных угроз…