– Надобно мне было у Троекурова в приёмной на пол падать без чувств, – презрительно усмехнулся Копейкин. – Тогда небось генерал враз поверил бы, что я голоден.
– Прежде надобно было приехать к нему за подаянием в собственной карете под видом юной соблазнительной дамы, – в тон капитану отвечал Дубровский, которого задело упоминание отнятого имения, и продолжал читать.
Я стала появляться в Версале достаточно часто для того, чтобы по прошествии времени меня стали считать близкой подругою королевы. Этому весьма способствовали многочисленные подробности жизни Марии-Антуанетты, кои упоминала я невзначай во время мужниных приёмов у нас в особняке. Частью сведения сии получала я от королевских камеристок за щедрую плату, частью сочиняла их сама; впрочем, достоверность моих историй не вызывала ни у кого сомнений.
Кардинал де Роган в числе прочих поддался впечатлению от моего мнимого успеха при дворе и просил помочь ему вернуть расположение королевы. Особенную настойчивость просьбы обрели после слуха о моей интимной связи с королевой, не нашедшей удовлетворения в браке; кардинал почёл себя обманутым, угрожал лишить меня своих милостей и подвергнуть опале. Сделавши вид, что напугана, я обещала передать Марии-Антуанетте тайное письмо от его высокопреосвященства, каковое было немедля написано.
Скоро я доставила де Рогану ответ, составленный под мою диктовку Рето де Вийеттом; он также был моим любовником, зарабатывал подделкою векселей и отменно справился с почерком королевы. Бумагу с тиснёными королевскими лилиями продала мне одна из покладистых камеристок…
По словам графини, кардинал окрылился письмом, в котором Мария-Антуанетта сообщала, что не держит на него зла. Теперь де Роган желал окончательного примирения с королевой, а для того требовал встречи с нею. И с особою иронией вспоминала графиня следующий свой шаг.
Парк Версаля украшен был боскетами: непроницаемые зелёные стены стриженых кустов высотою больше человеческого роста надёжно ограждали прогулочные аллеи. Зная проходы в этих плотных стенах, можно было появиться в аллее столь же внезапно, сколь и скрыться снова. Такое свойство вкупе с ночною мглой делало версальские боскеты лучшим местом для тайных свиданий.
Модистку Николь Леге в Париже ценили не за шитьё, а за любовные услуги, оказываемые состоятельным господам за умеренную плату. Графиня же приблизила её за достаточное сходство с Марией-Антуанеттой. В ночь встречи с кардиналом Николь сыграла роль королевы. Она появилась перед ним в накидке; приподняв с лица вуаль, шепнула несколько слов о добром своём расположении, обронила к ногам де Рогана свежую розу и, будто испугавшись шагов за стеною кустарника, исчезла в одном из проходов…
Розу кардинал сохранял как величайшую ценность и залог начавшейся дружбы с королевою. Я увидала цветок через несколько дней, когда от имени Марии-Антуанетты просила де Рогана о сумме в 40 000 ливров для помощи некоему обедневшему благородному семейству. К тому времени глупый любовник мой был уже выжат, как старый лимон, однако ночная встреча совершенно помутила его рассудок. Кардинал взял кредит и передал деньги мне как ближайшей подруге её величества…
Дубровский поднял голову от тетради.
– Комедия, право слово, как у Бомарше, – сказал он. – Интересно, это он воспользовался проделкою графини, или она примерила ту историю на себя?
Три года назад по возвращении из турецкого похода Владимир почитал себя влюблённым в прелестную Марию Шелехову, меццо-сопрано Большого Каменного театра. Она исполняла партию юного пажа Керубино в «Женитьбе Фигаро», и поручик не раз приходил любоваться актрисою с галереи верхнего яруса. Теперь воспоминания графини напомнили ему, как хитрец Фигаро с помощью переодетой госпожи своей и служанки обманул графа Альмавиву: не то ли произошло и с кардиналом, коему выдали распутную модистку за королеву?
– Понятия не имею, о чём вы, – проворчал Копейкин, два десятка лет не бывший в театре. – Прошу вас, Владимир Андреевич, не отвлекаться и читать дальше…
…а дальше графиня в изумительных подробностях воспроизводила самую потрясающую свою аферу, которая объясняла появление ожерелья, отсутствие в нём части бриллиантов – и услугу, оказанную российскому императорскому дому, из-за которой теперь взволнованы были великий князь Михаил Павлович и сам государь.
Глава IV
Давняя статья в журнале описывала её так:
Пожилая дама среднего роста, довольно стройная, в сером суконном редингтоне. Седые волосы её были покрыты чёрным беретом с перьями. Лицо приятное с живыми глазами. Многие перешёптывались о её странностях, намекали, что в её судьбе есть что-то таинственное. Она это знала и молчала, не отрицая и не подтверждая догадок.
Графиня де Гаше объявилась в российской столице незадолго до нашествия Наполеона. Она водила компанию лишь со старою баронессой фон Крюденер и её дочерью Жюльеттой, а больше никого к себе близко не допускала; в особенности же сторонилась французов и англичан.
Со временем слухи о мрачных тайнах графини, о её бегстве от правосудия и о несметных сокровищах, коими она могла обладать, расползлись по Петербургу. Инкогнито, сохранявшееся не одно десятилетие, раскрыто было именно англичанкою: фрейлина Мария Бирч донесла о слухах императрице. Случайно или намеренно сплетница вела рассказ в присутствии государя, который неожиданно вознегодовал.
– Как, она здесь?! Сколько раз меня спрашивали о графине де Гаше, и я отвечал, что её нет в России! Передайте ей, чтобы явилась ко двору.
Представ перед императором, пожилая дама замерла в церемонном реверансе и сказала:
– Я не посмела отказать вам, сир. Однако прошу позволения говорить наедине.
Александр Павлович милостиво согласился. Tête-à-tête собеседница открыла ему своё настоящее имя – Жанна де Валуа, графиня де Ламотт – и поведала то, что пересказал затем государь только самым близким. Ещё меньше было посвящённых в последствия этой встречи.
Не зря хитроумный французский царедворец Талейран говорил, вспоминая молодость: «Кто не жил до 1789 года, тот не жил никогда». Графиня де Ламотт во все времена жила другим на зависть, и в лето восемьдесят четвёртого уверовала окончательно в звезду свою: покорённый кардинал де Роган был назначен открыть бывшей побирушке путь к умопомрачительному богатству.
Жанна знала, что прежний король Людовик Пятнадцатый, желая сделать подарок любовнице, графине дю Барри, заказал придворным ювелирам Брёмеру и Бассанжу роскошное ожерелье из шести сотен бриллиантов на две с половиной тысячи карат. Увы, король скончался от оспы до того, как работа была окончена; подарок остался у ювелиров.
В желании вернуть миллион шестьсот тысяч ливров, потраченных на драгоценные камни, Брёмер и Бассанж предложили ожерелье новой королеве Марии-Антуанетте. Она обратилась к супругу, Людовику Шестнадцатому, – и получила отказ: «Это цена эскадры боевых кораблей!» – с возмущением ответил король. Ювелиры уже готовились разрушить своё произведение и продавать бриллианты по отдельности…
…но графиня де Ламотт заставила их воспрянуть духом. Она обещала найти покупателя и даже не брать комиссионных – с тем лишь условием, что ожерелье отдадут немедленно, а деньги будут выплачены в течение двух лет, по четыреста тысяч раз в полгода.
Покупателем стал кардинал де Роган. Графиня предъявила ему договор с ювелирами, на котором стояла подпись королевы, сделанная рукою Рето де Вийетта. Граф Калиостро подтвердил: звёзды благоприятствуют прочному союзу кардинала с Марией-Антуанеттой. Убеждённый в том, что королева возместит все расходы, кардинал также подписал договор; он принял на себя оплату ожерелья, и ювелиры с облегчением вручили драгоценность графине де Ламотт – будто бы для передачи её величеству.
Часть бриллиантов графиня с мужем извлекли из оправы и продали в разных странах Европы, стараясь не привлекать излишнего внимания к внезапному появлению столь большого количества отменных камней. Кардинала, который ждал денег от королевы и недоумевал, почему её величество по-прежнему холодна с ним, графиня продолжала водить за нос; ему пришлось даже договариваться с Брёмером и Бассанжем об отсрочке платежа.
Наконец встревоженные ювелиры испросили аудиенции у самой королевы и поинтересовались, когда же они получат свои деньги. Мария-Антуанетта, с изумлением узнав о драгоценности, которую кардинал купил на её имя, увидала в том злокозненную интригу. Она потребовала, чтобы король сурово покарал де Рогана, и кардинал оказался в главной парижской тюрьме – Бастилии.
Графиня де Ламотт была уверена, что де Роган предпочтёт заплатить ювелирам, чтобы избежать публичного позора, и осталась в Париже. Более предусмотрительный муж её, взяв непроданные бриллианты, бежал в Англию. Кардинал же платить отказался и назвал графиню виновницей интриги. Жанну взяли под стражу; она едва успела спрятать в тайнике ожерелье Марии-Антуанетты с остатками камней и прочие свои драгоценности.
Весною восемьдесят шестого года суд над кардиналом Страсбурга, Великим раздатчиком милостыни Франции принцем де Роганом всколыхнул страну. Толпы парижан осаждали Дворец правосудия, депутаты от всех сословий приезжали из самых отдалённых краёв, речи адвокатов публиковались ежедневными брошюрами. Всеобщее волнение нарастало – и кончилось тем, что кардинал был оправдан; за соучастие в интриге он поплатился лишь ссылкой в загородное имение. Виновной признали графиню де Ламотт: её бичевали кнутом на Гревской площади, выжгли на плече позорное клеймо – и отправили до конца дней в Сальпетриер, тюрьму для проституток.
Жанна помнила слова Вольтера о том, что случая не существует и каждый держит судьбу свою в собственных руках; она помнила, что время достигает бесконечности в великом, бесконечно делится в малом и уничтожает недостойное в памяти потомства. Выждав достаточное время, пока страсти улеглись, графиня сумела бежать из тюрьмы. Она забрала из тайника драгоценности, достигла Лондона…