…и там несколькими годами позже произошло событие, которое в особенности заинтересовало российского императора Александра Павловича. Когда во Франции король и королева оказались в руках восставшей черни, с графинею случился припадок умопомешательства. В дверь её лондонской квартиры постучали; она приняла посетителя за агента нового французского правительства, который явился её арестовать, – и выбросилась из окна. Спустя несколько дней изувеченная графиня де Ламотт, не приходя в сознание, умерла в скромном госпитале…
…а на свет появилась графиня де Гаше, яркая красавица тридцати пяти лет. Наскоро завершив дела, она уехала из Англии на континент и держалась подальше от французов с англичанами, которые могли обратить внимание на сходство её с умершей. Когда же Наполеон стал императором всех французов, а его Великая армия победоносно распространилась по Европе, графиня переехала в Россию.
Александр Павлович в подробностях расспрашивал собеседницу: как возможно устроить собственную смерть, но остаться в живых так, чтобы никто не заподозрил обмана? О приключениях графини де Ламотт государь поведал братьям – великим князьям Константину, Николаю и Михаилу, – но историю превращения в графиню де Гаше до поры сохранял в тайне…
…и только в двадцать четвёртом году сделалось движение; старая интриганка описала его в тетрадях, которые разбирали теперь Дубровский с Копейкиным.
Сперва графиня в сопровождении баронессы фон Крюденер и дочери её Жюльетты переехала на жительство в Крым. За путешествием из Петербурга надзирал великий князь Михаил Павлович; непосредственно же занимался поездкою гвардии капитан Андрей Дубровский, коего с давних лет почитал государь надёжнейшим офицером и отрядил в помощь графине.
– Вот, значит, откуда отец был знаком с графинею и баронессами, – заметил Владимир. – Накануне их отъезда он представил меня; я состоял тогда в кадетах и первый раз видел Жюльетту.
Графиня де Гаше поселилась в крымском имении Артек, но провождала там немного времени. За год она со спутницами успела побывать во многих городах по берегам Чёрного и Азовского морей. В нескольких вояжах при дамах состоял всё тот же капитан Дубровский, намеренно отправленный государем в отставку: не имея обязанности отчитываться полковому начальству, капитан без препятствий исполнял теперь тайные поручения.
Осенью двадцать пятого года император отправился на юг России. Он давно уже говорил о намерении основать в этих краях столичный город – вторую свою резиденцию, и даже подготовил проект манифеста. Правда, местом южной столицы предполагали Ростов-на-Дону, а скромный Таганрог стоял верстах в сорока, на заливе Азовского моря.
В Таганроге государь поселился в доме старинного приятеля своего, генерал-майора Папкова. Оттуда ездил он с инспекцией по Крыму, по возвращении слёг больным, а ещё двумя неделями после – громом среди ясного неба! – пришло вдруг известие: Александр Павлович скончался.
Всю жизнь свою провёл в дороге,
Простыл и умер в Таганроге.
Из уст в уста передавали в столице это траурное двустишие Пушкина, а графиня де Гаше в мемориях по свежим следам записала в мелких подробностях, как со всего несколькими помощниками кропотливо готовила эту смерть. Куда там стародавней лондонской проделке с падением из окна! – и можно ли сравнивать с нею кончину императора?!
При всей многолюдности свиты никто из приближённых и слуг не должен был ни о чём догадаться. Обмануть предстояло и духовенство, и зарубежных дипломатов, и толпы людей, наблюдавших в путешествии за российским самодержцем; и даже некоторых членов семьи.
Александр Павлович славился отменным здоровьем, хворал очень редко и к сорока семи годам не нажил хронических болезней, отчего пришлось объявить причиною смерти сыпной тиф. Поползли кривотолки: эпидемии тифа в тех краях не было, других умерших тоже. Тем не менее под предлогом опасности распространения заразы тело покойного государя предъявили немногим и отправили в Петербург с величайшими предосторожностями…
Потрясённые Дубровский и Копейкин отказывались верить откровениям Жанны де Гаше. Выходило, что с её помощью Александр Павлович разыграл свою смерть, желая бежать под скрытием, жить уединённо и лишь по необходимости давать советы для лучшего управления государством. Причиною такого поступка называла графиня давние муки совести. Государь-де тяготился соучастием в убийстве батюшки своего, несчастного императора Павла; жизнь безвестного скитальца и отшельника виделась ему искуплением страшного греха.
– Боже мой, – шептал Владимир, – ведь я слышал, как отец говорил об искуплении, о государе и своих с ним делах, но полагал, что виною всему безумие…
В отличие от капитана с поручиком великий князь Михаил Павлович знал, как долго и мучительно вызревала у старшего брата мысль об удалении от мира. Проделки графини де Гаше при французском дворе крепко запали в душу государя; Александр Павлович пожаловал старуху российским подданством и опекал многие годы, а после собрался с духом и прибегнул к её неизбежной помощи. Но знал великий князь и то, чего не могла написать графиня.
По закону о престолонаследии, составленному императором Павлом, трон от Александра Павловича должен был перейти к следующему брату. Уже на Монетном дворе в Петербурге гравировали формы для серебряных рублей с надписью вкруг чеканного профиля «Божьей милостью Константин, император и самодержец всероссийский». Уже приведена была к присяге армия; уже присягнули Константину Павловичу младшие братья – Николай и Михаил, хотя сам новый государь оставался ещё в Варшаве наместником царства Польского. В Варшаву и поспешил Михаил Павлович немедля после сообщения из Таганрога: ему предстояло уговорить старшего брата взойти на престол, от которого тот отказался тайно двумя годами раньше.
– Меня задушат, как задушили отца, – прямо сказал Константин Павлович и вновь ответил отказом. Уговоры были тщетны, Михаил вернулся ни с чем; в середине декабря российской столице объявили о воцарении Николая Павловича, следующего по старшинству.
Среди подданных сделалось волнение. Заговорщики из лучших фамилий не пожелали присягать Николаю вместо Константина, назвали случившееся дворцовым переворотом и вывели на Сенатскую площадь полки гвардии. Повстанцев удалось разогнать; зачинщиков мятежа арестовали и отдали под суд. В двадцать шестом году пятерых главных декабрьских смутьянов повесили, прочих сослали; Николай был коронован императором…
…а графиня де Гаше тихо коротала свой век в Крыму под присмотром соглядатаев Михаила Павловича. Великому князю доносили, что старуха заказала себе могильную плиту из белого мрамора и велела высечь на ней вазу с листьями аканта – символ триумфа и преодоления трудностей, а под вазою – вензель Марии-Антуанетты. Но не собиралась ли графиня в семьдесят лет снова умереть, чтобы воскреснуть под новой личиною? И не готовилась ли опубликовать записки свои? Когда бы тайну Александра Павловича узнали в Европе, последствия для России могли наступить самые плачевные.
При французском дворе или где-нибудь в Италии опасную свидетельницу, пожалуй, поспешили бы отравить; в России яды были не в чести. Что же делать? Пока Михаил Павлович обсуждал с новым государем судьбу интриганки, она в самом деле умерла: тело со стародавними шрамами от кнута на спине и клеймёным плечом опознали обе баронессы фон Крюденер и лекари. В дом покойницы немедленно отправлен был нарочный с предписанием изъять её архив. Ему отдали всё, кроме металлического ларца с тетрадями записок и ценностями, которые владелица никому не показывала. Оказалось, в предчувствии скорой кончины графиня вызвала капитана Дубровского, который уехал с ларцом, лишь только испустила она последний вздох.
Великий князь прибыл в Раненбург, встретился с Дубровским и велел выдать ларец. К немалому удивлению Михаила Павловича, капитан отказался.
– Я не могу выполнить волю вашего высочества, поскольку она противуречит воле его императорского величества государя Александра Павловича, – без трепета отвечал Дубровский. – Он завещал нам с графинею хранить ларец, содержимое коего мне неведомо, и отдать либо ему самому, либо прибывшему от него человеку с тайным знаком, либо новому государю по достоверной смерти Александра Павловича. Воля ваша делать со мною всё, что вам будет угодно, а присяги я не нарушу.
Михаил Павлович отдал должное стойкости старого гвардейца; тем не менее он велел его арестовать и доставил в Петербург. Там уже с Дубровским говорил сам государь; капитан с прежним убеждением повторил свои слова и отправлен был в Петропавловскую крепость – любоваться клочком серого петербургского неба сквозь толстые прутья решётки на маленьком окне под потолком каземата.
Поглядывая на крепость с другого берега Невы, из Зимнего дворца, братья рассудили, что Дубровский скорее умрёт под пыткою, но ларец не выдаст. Притом в его руках тайна государя-отшельника может оказаться даже в большей сохранности, чем в Петербурге, где чувствовались ещё последствия декабрьского мятежа и мало кому можно было верить.
– Кто ещё способен столь мужественно блюсти присягу? – говорил императору великий князь. – Этот офицер беден и незнатен. Вся жизнь его – это жизнь воина в службе у государя. Неспроста во всём окружении своём Александр Павлович выбрал именно его.
– По всему судя, доверял он Дубровскому безоглядно, – согласился Николай Павлович, велев освободить капитана. – Положимся на него и мы. Снова послужит нам Раненбург.
К этому уездному городу на юге Рязанской губернии в императорской семье относились по-особенному. Прежде стояло здесь богатое село Слободское. Высокий берег реки Ягодная Ряса приглянулся царю Петру в путешествиях меж Москвою и Воронежем, а однажды в местечке Медвежий Лог неподалёку от села с возмутительной дерзостью ограблен был государев обоз. Пётр Алексеевич крепко разгневался и велел казнить разбойников, коими оказались жители Слободского, но состоявший при царе Меншиков умолил казнь отменить, а разбойничьи края отдать ему во владение. Государь сменил гнев на милость, и новый хозяин спешил воздвигнуть над Ягодною Рясой путевой дворец для отдыха царя и свиты.