836 стояли у всех еврейских магазинов с плакатами: “Немцы, обороняйтесь! Не покупайте у евреев!” – и не давали никому входить в магазин. Не пускали к еврейским адвокатам и врачам, гнали евреев из учреждений, из государственной библиотеки. В провинции были кровавые столкновения. На всех еврейских магазинах и бюро были наклеены плакаты бойкота, местами желтого цвета»837.
События 1 апреля 1933 года, послужившие началом систематических преследований евреев, побудили уехать из страны председателя Союза русских евреев в Германии Я.Л. Тейтеля. Уехали председатель Союза русской присяжной адвокатуры в Германии Б.Л. Гершун, адвокат Б.И. Элькин, историк И.М. Чериковер, бывший нарком юстиции в советском правительстве левый эсер И.З. Штейнберг (через год – его брат, философ А.З. Штейнберг) и многие другие. Уехали меньшевики, сравнительно комфортно чувствовавшие себя в Веймарской Германии. «Когда и куда едете? – обычный вопрос друг другу», – записывает Дубнов 17 апреля 1933 года. «Кругом бегут», – фиксирует он 29 мая. «…Атмосфера бегства. Приходят люди уезжающие, прощающиеся навсегда или скорбящие о невозможности уехать», – записывает летописец русского еврейства 31 июля 1933 года. Уезжали в Париж, Лондон, в Палестину. 23 августа уехал из Берлина в Ригу и сам Дубнов838.
Однако, как справедливо пишет Н. Фрай, «между апрельским бойкотом 1933 г. и систематическими массовыми убийствами на восточных фабриках смерти пролег долгий и достаточно извилистый путь»839. Некоторым русским эмигрантам казалось, что после первых месяцев нацистского террора наступит период нормализации, тем более что преследование евреев поначалу не носило тотального характера. Более того, иногда складывалось впечатление (недалекое от действительности), что террор носил хаотический характер. Так, кары неожиданно обрушивались на головы сторонников «нового порядка».
К примеру, был допрошен в гестапо профессор И.А. Ильин, несмотря на то что он сочинил пышный адрес Гитлеру, в котором возлагал на него «сокрушение не только коммунизма, но и Мамоны». Генерал Бискупский, «личный друг» Гитлера, и вовсе угодил на два месяца в тюрьму по обвинению в заговоре с целью покушения на жизнь фюрера. Гессен объяснял эти «превратности судьбы» русских сторонников нацистов «ярким полыханием доносительства, раздутым новым режимом: естественно, что доносчики в первую голову бросились искать среди званых, из которых будут вербоваться избранные. А так как найти пушок на рыльце в своей, хорошо друг другу знакомой среде, было нетрудно, то доносы не были совсем без оснований и производили чаемое действие»840.
Несмотря на откровенно антисемитскую политику нацистов, мнения русских евреев относительно отъезда из Германии были противоречивыми. «Я все еще цепляюсь за мысль, – записал Дубнов 8 апреля 1933 года, – а нельзя ли все-таки остаться, замкнуться в этом тихом углу Груневальда841? Но как жить хотя бы в тихом углу леса среди воющих кругом волков?»842
«Следовало покинуть Германию, – писал И.В. Гессен о своих настроениях 1933 года. – Но… преодоление инерции бесцельного существования наталкивалось на такие душевные препоны, перспектива свивания гнезда в новой обстановке так пугала, правильней сказать – так отвращала, что простой выход из положения как-то незаметно, как бы крадучись, превращался в гамлетовскую дилемму – быть или не быть?»843
Дубнов уехал из Германии через семь месяцев после прихода нацистов к власти, Гессен – через три года. Гольденвейзер уехал в декабре 1937 года; сделать это раньше ему ничего не мешало: в США с начала ХХ века жили двое его старших братьев, весьма преуспевших в разных областях. При наличии таких гарантов (а отношения между братьями были самыми теплыми) получить право на иммиграцию в США проблемы не составляло.
Удерживали от поспешного отъезда из Германии некоторых русских евреев, имевших возможность сделать это, кроме привычки и удобств, надежды на изменение политической ситуации. Многим казалось, что «конечный пункт» дискриминации евреев уже достигнут. Эти иллюзии были свойственны и немецким евреям: многие из них вернулись в 1934 – 1935 годах из эмиграции, после того как схлынула волна «чисток» в связи с законом о профессиональном чиновничестве844. Если учесть, что закон о профессиональном чиновничестве не мог затронуть русских евреев, а их численность была не столь велика, чтобы привлечь специальное внимание нацистских властей, то надежды «пересидеть» тяжелые времена казались небеспочвенными.
Так, Союз русских евреев в Германии, крупнейшая благотворительная организация, созданная русскими евреями в эмиграции, продолжал функционировать еще в течение двух лет после прихода к власти нацистов. Гестапо обратило внимание на деятельность Союза лишь летом 1935 года, а запрещен он был в начале осени845.
Парадокс заключался в том, что, с одной стороны, усиливались преследования евреев нацистами, с другой – по инерции продолжали работать некоторые механизмы социальной защиты. Евреев лишали возможности заниматься теми или иными видами деятельности постепенно. Им казалось, что бедствие может пройти стороной, некоторые питали надежды на то, что наступит период «нормализации». Так, Гольденвейзер много лет заведовал домом Берты Марковны Паенсон в Берлине (Ольденбургаллэ, 7). После его отъезда из страны в декабре 1937 года управление перешло к его приятелю, адвокату Льву Моисеевичу Зайцеву. Затем, когда Зайцев, в свою очередь, в 1940 году эмигрировал из Германии, домом стала управлять некая Гертруда Гауштейн. 16 января 1941 года нацисты назначили адвоката Кюне, «арийца», опекуном над имуществом Б.М. Паенсон и управляющим ее домом846. Таким образом, «ариизация» собственности и большинства видов деятельности заняла сравнительно продолжительное время.
Иногда, если нацистам был нужен специалист, они закрывали глаза на его происхождение. Так, жена писателя В.В. Набокова Вера Евсеевна, урожденная Слоним, подрабатывала иногда переводами или французской стенографией. Когда одному из германских министерств потребовалась стенографистка для ведения записей во время международного съезда производителей шерсти, то на слова Веры Евсеевны, что она работу выполнить может, но ведь она еврейка, последовал ответ: «Что вы, какое это имеет значение?» Между тем в съезде участвовали четыре нацистских министра. «Съезды эти, – по ее воспоминаниям, – платили очень хорошо и за часы стенографирования и за часы расшифровывания того, что было записано». Это было как будто «на заре» нацистского режима. В 1935 году В.Е. Набокова вновь пошла служить, на сей раз на промышленное предприятие («инженерный концерн») по иностранной корреспонденции. Однако была вынуждена уйти, когда нацисты «вытеснили хозяев-евреев»847. Из Германии Владимир Набоков уехал в январе 1937 года, Вера – в мае того же года848.
В чем-то сходный опыт был у другой Веры – Лурье. В 1937 или 1938 году она получила от Управления просвещения разрешение на преподавание русского языка. Специальное разрешение требовалось потому, что она не имела аттестата об окончании школы. Однако же аптекарь, который хотел брать у нее уроки, спросил Лурье, арийка ли она. Случай был «сложный» – Лурье была чистокровной еврейкой, однако, поскольку ее отец принадлежал к евангелической церкви, она воспитывалась в христианской традиции849. «Я посоветуюсь с партией», – сказал аптекарь и на следующий урок не явился850.
На пять лет «задержался» в Берлине известный философ С.Л. Франк. Несмотря на свое православие, он уже в апреле 1933 года был отстранен от преподавания в Берлинском университете, лишившись единственного регулярного заработка. «Немногие источники, освещающие биографию Франка за 1933 – 1937 годы, – пишет В.В. Янцен, – …полны безрадостных картин материальных бедствий и одиночества как в русской, так и в немецкой среде, перемежающихся с попытками хоть как-то улучшить материальное положение семьи за счет выездных докладов и публикаций в швейцарских, голландских и немецких газетах и журналах. Образ Берлина, как “пустыни”, в которой он живет “отшельником”, наиболее емко передает самоощущение Франка того времени»851.
Что же удерживало Франка в Берлине, на что он жил, в конце концов?
Янцен замечает, опираясь на переписку Франка того времени с его учеником, философом Д.И. Чижевским, что вынужденное «отшельничество» Франка в берлинской «пустыне» не следует понимать буквально. В «пустыне» находились отдельные «островки» общения – Русский академический союз, Русская православная церковь, Институт славистики. К «оазисам» той же пустыни Янцен относит немецкие религиозные общества, организовывавшие для Франка выездные доклады, и немецкие же религиозные журналы, печатавшие его статьи и публиковавшие рецензии на его новые работы. В 1934 году Франк участвовал в работе VIII Международного философского конгресса в Праге. Благодаря этим «островкам» и «оазисам» «жизнь в Германии до 1937 г. не казалась ему абсолютно беспросветной и бессмысленной».
«Вопрос о причинах, заставивших Франка остаться в нацистской Германии до конца 1937 г., и его “круге общения” в эти годы пока остается малоисследованным, а основные освещающие его источники – неизданными. Это заставляет некоторых исследователей просто выкидывать из его биографии целое пятилетие. Ведь все эти “островки” и “оазисы” общения нас