только контрастируют с общеисторической обстановкой в Германии, что кажутся почти невероятными и – при невольно напрашивающемся сравнении с судьбами русских мыслителей в советской России – “иррациональными”», – заключает Янцен852.
На самом деле ничего невероятного не происходило. Нацисты устанавливали контроль над различными сферами общественной жизни и экономики постепенно, так же как постепенно усиливали нажим на евреев с целью их выдавливания из Германии. То, что нацисты в конечном счете перейдут к истреблению евреев, вряд ли кому-нибудь могло привидеться в начале или середине 1930-х годов даже в кошмарном сне.
Перейдем, однако, от знаменитостей к человеку обыкновенному, чье положение было, видимо, типичным для русских евреев, в особенности не слишком молодых. Сведения «из первых рук» мы можем найти в письмах Михаила Мульмана. Ему было за 70, он был юристом, точнее, безработным юристом. Мульман получал маленькое пособие по безработице (6,25 марки в неделю), помощь продуктами от местной еврейской общины и ежемесячную денежную помощь (поступавшую, впрочем, нерегулярно) из Берлина, т.е. от тейтелевской организации, о которой будет сказано ниже (непосредственно деньги поступали от некоего Винтера). К задержкам переводов из Берлина Мульман относился философски, предполагая, что они вызваны «отсутствием возможности послать». Мульман был «морально угнетен страшно» отсутствием работы, хотя бы и бесплатной. Единственным исключением были переводы для казачьего ансамбля, отправлявшегося на гастроли в США. Но эта работа заняла лишь несколько дней. Любопытно, что Гольденвейзер, видимо не имевший возможности перевести деньги (или самих денег), отправил Мульману почтовые марки, которые тот намеревался продать коллекционерам853.
«Ввиду лишения врачей и адвокатов практики количество претендентов на зимнюю помощь значительно увеличится, а средства общества по той же причине должны несомненно значительно сократиться. С другой стороны, ввиду выселения польских граждан на родину, сократится и надобность оказывать многим бедным из Польши зимнюю помощь. В ноябре месяце начнется регистрация всех иностранцев. Кому будет дано разрешение на дальнейшее пребывание в Германии, покажет ближайшее будущее», – рисовал далеко не радужные перспективы дрезденский корреспондент854.
Процитированный фрагмент весьма показателен. Люди, во всяком случае корреспондент Гольденвейзера, привыкли к ненормальным обстоятельствам и совершенно хладнокровно рассуждали о перспективах помощи со стороны еврейской общины в зависимости от числа лишившихся права заниматься профессиональной деятельностью и, с другой стороны, высылаемых из страны. Это стало бытом, как бы «нормой». В то же время Мульман как будто опасался перспективы вынужденного отъезда из Германии. Он был немолод, здесь приспособился к жизни, а что будет в другой стране, где его также явно не ждали и где в его возрасте и при «сомнительной» интеллигентской профессии вряд ли можно будет найти средства к существованию, было неизвестно.
Итак, некоторые русские евреи не спешили покидать Германию. Однако даже самым лояльным по отношению к Германии иммигрантам, причем без особой логики, могли неожиданно «указать на дверь». Точнее, очередность высылки евреев, которых нацисты намеревались изгнать из страны, не всегда была понятной. «Германофил» Г.А. Ландау «вдруг получил приказ Гестапо выехать из Германии в 3 дня»855. И.А. Британу предписали было покинуть пределы Германии до 10 апреля 1938 года, но затем дали отсрочку. «Однако до сих пор визы сюда получить не удалось, несмотря на хлопоты с трех сторон», – сообщал Гольденвейзеру из Парижа И.В. Гессен, державший руку «на пульсе» берлинских событий. Зато Ландау удалось обосноваться в Риге, «получить рабочую карточку и использовать ее для сотрудничества в “Сегодня”»856.
Иные стремились остаться в Германии даже после «хрустальной ночи» – общегерманского еврейского погрома в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года.
«Хорошо, что вопрос о Вашем праве пребывания пока разрешен благоприятно, – писал Гольденвейзер в июле 1939 года некоему А.Ю. Эфросу, – но я все же думаю, что Вам следует считаться с возможностью такого положения, при котором придется уехать, и поэтому принимать подготовительные меры»857. В самом деле, летом 1939 года еврею, казалось, надо было мечтать о том, чтобы уехать из Германии. Однако устоявшийся быт, язык, надежды на перемены к лучшему, возраст и материальное положение – эти и другие обстоятельства приводили к тому, что люди закрывали глаза на надвигающуюся опасность, были готовы пока что «довольствоваться малым» в надежде на перемены к лучшему.
Эфрос, который зарабатывал на жизнь управлением недвижимостью, теперь, в силу принятых нацистами законов, был вынужден отказаться от этого занятия. Хотя, по-видимому, де-факто продолжал это делать, найдя на роль формального управляющего «порядочного немца» (похоже, из «русских немцев»)858. Косвенным подтверждением нашего предположения служит следующий фрагмент письма Гольденвейзера: «Мне было приятно узнать, что Вы передали управление домами Бруно Карловичу Миллеру, которого я столько лет знаю. Он симпатичный и обходительный человек, и я уверен, что Вам приятно иметь с ним дело»859. Понятно, что если бы Эфрос передал управление домами без всяких условий, ни о каких «делах» уже не могло идти речи.
«Абрам Юльевич все еще в Берлине и верно не выедет оттуда, если не заставят его власти уехать», – писал Гольденвейзеру 4 июля 1939 года из Варшавы приятель Эфроса З. Прейсман860. Письмо Прейсмана – почтовая карточка с фотографией, на которой засняты две женщины – сотрудницы Красного Креста. Они в касках, перевязывают голову раненого. К фотографии – текст, в котором говорится о том, что в организации Красного Креста прошли медицинскую подготовку тысячи женщин и что они в случае войны будут осуществлять гуманитарную миссию. До войны оставалось меньше двух месяцев…
Самого Прейсмана, который, будучи русским евреем, числился гражданином Польши, 28 октября 1938 года вместе с тысячами польских евреев выслали из Германии. Он провел пять месяцев в Белостоке, затем сумел вернуться в Берлин, где остался на апрель и май 1939 года и вновь был вынужден уехать в Польшу. Тем временем его лишили польского подданства. Просьба, с которой Прейсман обращался к Гольденвейзеру, традиционна для тех дней – помочь перебраться в Америку. Даже если Гольденвейзер и смог бы посодействовать Прейсману, это потребовало бы больше времени, чем оставалось до начала военных действий. О его дальнейшей судьбе нетрудно догадаться…
«Еврейская жизнь», если понимать под этим жизнь общественную, теплилась в Германии до начала 1940-х годов, хотя на интенсивность и «качество» этой жизни, несомненно, влиял постепенный отъезд из страны наиболее активных деятелей русско-еврейского Берлина. 1 апреля 1933 года, в день объявленного нацистским правительством однодневного бойкота еврейских магазинов, послужившего началом систематических преследований евреев, Я.Л. Тейтель решил уехать из Германии. Через несколько дней он уже обосновался в Париже, в скромном отеле «Мариньи» около площади Мадлен. Впоследствии Тейтель переехал в Ниццу. Тейтель уехал во Францию не только (и не столько) для того, чтобы обезопасить себя от нацистских преследований: серьезная работа для помощи оставшимся в Берлине русским евреям могла теперь вестись только из-за границы. Помыслы Тейтеля, или, говоря высоким слогом, его сердце, были по-прежнему вместе с русскими евреями, остававшимися в Германии. Он еще дважды приезжал в Берлин на несколько недель, в 1934 и 1935 годах, «проинспектировать» деятельность Союза русских евреев и, конечно, повидать друзей и сотрудников, все еще остававшихся в Германии861.
Работа Союза русских евреев в Германии, несмотря на запрещение его деятельности гестапо в сентябре 1935 года, не прекратилась. Никто из руководителей Союза не был арестован, средства на счетах организации не были конфискованы. Разумеется, название Союза официально не употреблялось и возможности по сбору средств в самой Германии были весьма ограничены, но деятельность де-факто продолжалась. Теперь она свелась в основном к материальной помощи, а то и к кормлению – в прямом значении этого слова – нуждающихся. Кроме того, члены Союза (будем по-прежнему называть так группу людей, посвятивших себя или по крайней мере значительную часть своего времени помощи единоверцам) оказывали юридическую помощь своим подопечным.
Главной движущей силой организации, действовавшей в Германии, был все тот же Тейтель. Сразу же после закрытия Союза осенью 1935 года он основал в Париже Комитет помощи русским евреям в Германии, впоследствии переименованный в Комитет имени Я.Л. Тейтеля, или, как его чаще называли, Тейтелевский фонд.
«Главным, почти единственным сборщиком средств для этого комитета был 85-летний Тейтель, – свидетельствовал Гольденвейзер. – В течение шести лет, со дня своего выезда из Германии и до дня своей смерти, Я.Л. посвящал всю свою неослабевающую энергию сборам средств на помощь и на эвакуацию русско-еврейских беженцев из Германии… Он собирал их в Париже, ездил в Лондон, хлопотал о субсидиях. До последнего дня он вел оживленнейшую переписку с Берлином, притом не только с руководителями организации, но и с множеством ее клиентов. Письма, которые я получал от него в Америке в 1938 году и в начале 1939 года, в большой части посвящены тревогам и заботам об этих людях, которые продолжали видеть в нем своего верного, – и едва ли не единственного, – заступника»