[265]. 29 сентября 1500 г. вдогонку послу были отправлены скорректированные инструкции. В них отмечены новые завоеванные города, а также указан плененный путивльский наместник князь Богдан Глинский[266]. Из летописей и разрядных записей известна точная дата взятия Путивля — 6 августа[267]. Торопец, согласно разрядам, был взят 9 августа[268]. Известие об этих успехах к 11 августа еще не поступило в Москву и не попало в инструкцию послу И.Г. Мамонову.
Следует думать, что примерно тогда же или чуть позже были заняты и остальные города — Попова Гора, Дроков и Мглин. Благодаря своему соседству они, очевидно, были взяты вместе в результате одного направленного на них похода. И действительно, согласно разрядам: «Лета 7009-го году сентебря в 7 день послал государь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии из Стародуба в Литовскую землю ко Мстисловлю воевать служивых князей князя Семена Стародубского да князя Василья Шемятича. А с ними послал воевод своих…»[269] В итоге под Мстиславлем был разбит князь Михаил Ижеславский[270]. Побочным результатом похода 7 сентября 1500 г., очевидно, и явился захват мстиславских городов[271].
Как и обещал Иван III, князь Семен Иванович получил в прибавление к своему уделу новые города: «И князь великій пожаловалъ, придалъ. князю Семену Почапъ да Мглинъ да Дроковъ да Попову Гору»[272]. Они располагались смежно с остальной территорией Стародубского княжества. Кроме того, в 1506 г. сын удельного князя Василий, после женитьбы на сестре супруги великого князя Василия III Соломонии Сабуровой, получил некоторые земли по р. Угре (совместно с Василием Шемячичем)[273] и Хотунскую волость[274]. Существуют также довольно определенные известия о том, что черниговские земли, да и сам Чернигов остались в подчинении князя Семена. Так, в ноябре 1510 г. в Москву была доставлена жалоба от имени короля и великого князя Сигизмунда I Старого, в частности, с тем, что люди, «которые ж служат Можайскому съ Стародуба, зъ Гомя, с Чернигова собравъшыся, втягнули у волости наши до Свислочи, до Бобруйска, до Любошан и инъдей еще болшую шкоду вчинили, нижли тые татарове (приходившие раньше. — В. Т.), животы и статки людей наших розграбили, многих посекли, а иных в полон повели»[275]. Чуть позже (в 1511 г.) уже Василий III предъявлял следующие претензии: «А слуга нашъ княз Василей Семенович Стародубский писалъ к нам, а сказывает, что твои державъца киевской Ян Щитов, наслав своих людей на его села черниговъские, на Жукин, да людей его пограбил, а иных головами свел»[276]. Очевидно, что вместе со Стародубом и Гомелем черниговские земли остались во владении князя Семена. О Карачеве и Хотимле того же с уверенностью и опорой на источники сказать нельзя. Неизвестно также, сохранял ли за собой стародубский князь Любеч (с которым в 1500 г. приехал на московскую службу[277]) в то короткое время, пока город не вернулся под власть ВКЛ (в 1500–1508 гг.).
В итоге Стародубское княжество значительно выросло по территории и по статусу продолжало стоять выше вотчин служилых князей[278].
После 1500 г. вступив в новый период своей истории, Гомельская земля по-прежнему оставалась в составе Стародубского княжества вплоть до его ликвидации. Около 1508 г., после умершего Семена Ивановича[279], Гомель (как и остальные владения) достался единственному сыну стародубского князя — Василию[280].
Как свидетельствует С. Герберштейн, «по наущению» князя Василия Шемячича великий князь Василий III схватил «своего родного брата» и уморил его в темнице[281]. Под «родным братом» московского государя, по мысли А.А. Зимина, скрывается не кто иной, как князь Василий Стародубский[282]. Герберштейн также рассказывает о том, как Василий Шемячич стал «домогаться» соседнего княжества, «и не успокоился до тех пор, пока не довел Василия Стародубского до последней крайности, а после его изгнания занял его области»[283].
Уточнить дату смерти последнего стародубского князя помогают материалы московско-крымских переговоров конца августа — середины сентября 1518 г. Чтобы избежать протестов крымской стороны по поводу того, почему в шертную (клятвенную) грамоту для подписи хана были вписаны города Стародуб, Чернигов, Почеп и Гомель, московскими дипломатами пришлось давать специальные разъяснения. Раньше перечисленные города не включались в текст договоров потому, что принадлежали «слуге» Василия III — князю Василию Стародубскому. Города эти на самом деле и тогда указывались, но скрыто, под формулировкой «царю не воевати слуг его отчин княж Васильевы Шемячичевы и княж Васильевы Стародубского»[284]. Теперь же «Божия воля ссталась — слуги его (Василия III. — В. Т.) князя Василья Семеновича в животе не стало, и те городы вотчина государя нашего ныне за государем за нашим»[285]. Именно поэтому в шертной грамоте и дополнялся перечень городов, принадлежащих непосредственно московскому государю.
Таким образом, последний правитель Стародубского княжества умер в 1518 г., а его выморочный удел был наконец ликвидирован и стал принадлежать непосредственно великому князю Московскому[286].
После этого в Гомеле появились московские наместники (Василий Пушкин, Федор Григорьевич Плещеев, князь Дмитрий Дмитриевич Щепин-Оболенский)[287]. Был сформирован Гомельский уезд.
Глава 3.Гомельская волость под властью Москвы и формирование уезда в 1500–1535 гг.
Вероятно, только после ликвидации Стародубского княжества можно говорить о начале формирования Гомельского уезда. Тем не менее территория последнего, несомненно, стала определяться с момента включения в состав Московского великого княжества земель к западу от р. Сож.
Первые данные о территориях, присоединенных к Московскому великому княжеству в результате войны 1500–1503 гг. (среди них была и Гомельская волость), содержатся в перемирной грамоте 1503 г.[288] Документ отразил тот уровень достигнутого компромисса в результате проведенных в Москве переговоров, который позволил на время прекратить военные действия и удовлетвориться достигнутым или сохраненным. Поскольку основу конфронтации, безусловно, составляли территориальные интересы, главным содержанием перемирной грамоты явились списки владений, относящихся к литовской или московской стороне.
Прежде всего, состав владений и претензии на них у двух враждовавших государств отражался в титулах монархов[289], затем закреплялся за сторонами в форме обозначения тех городов с их регионами, относительно которых могли возникнуть претензии[290]. На третьем уровне назывались города, их волости и владельцы, чьи земли были недавними приобретениями московской стороны. И наконец, четвертый уровень составляли некоторые списки волостей или даже сел, которые находились под непосредственным наблюдением и вниманием каждой стороны — как правило, они являлись пограничными.
Перечисление в грамотах ряда волостей и сел после обозначения городов отнюдь не преследовало цель дать схему всего административно-территориального деления. Основная масса волостей, а тем более сел оставалась вне поля зрения составителей грамот. В текст договора вводились лишь те населенные пункты, относительно которых у обеих сторон возникал какой-то интерес или обозначение которых имело какой-то иной смысл. После локализации на карте осознанно выделенных в грамотах волостей и сел оказывается, что все они находились в пограничной зоне и определяли, иначе говоря, своеобразным образом маркировали, линию границы.
Для большей части обозначенных в грамоте городов вообще не приводится ни одной волости или села. Как уже было замечено, особое внимание составители грамоты обращали лишь на те территориальные единицы, которые составляли и определяли пограничную зону. Так, в перечне волостей Смоленска, Витебска и Полоцка, которые оставались в литовской стороне, замечаем исключительно окраинные территории. Именно на них прежде всего могла претендовать московская сторона и даже, возможно, уже реально завладела ими в результате военных действий. Благодаря определению местоположения перечисленных в грамоте волостей можно наметить весь восточный смоленский рубеж с севера на юг и зафиксировать северное витебское и полоцкое пограничье.
Также и для московской стороны в грамоте 1503 г. были заявлены не только списки городов, но и, в некоторых случаях, давались развернутые перечни волостей и сел. Специфической особенностью «московской» части грамоты является то, что далеко не всегда в ней отмечались только те волости, чьи административные центры (города) находились уже в московской власти. Упоминаемые в грамоте 1503 г. волости, отнесенные к числу московских, можно разделить на четыре группы.