Странное на первый взгляд обстоятельство, почему такой, казалось бы, ничтожный вопрос, как постройка печи, служил предметом сложных дипломатических переговоров, убедительно разъясняется в статье И. Э. Клейненберга о русской купеческой организации в Ревеле. Когда строилась православная церковь, русские купцы приезжали в Ревель, очевидно, лишь на летнее время, поэтому они не нуждались в отапливаемом помещении. С развитием русской торговли в Ревеле русские купцы стали оставаться здесь на зиму, и для пользования церковью и находившимся с нею под одной крышей домом необходимой стала печь. Постройка печи сделала бы возможным использование дома при церкви не только для хранения товаров и для пиршеств, но и для жилья, как этого и требовали русские послы в Нарве. Реализация последнего требования освободила бы русских купцов от порой тяжелой для них необходимости снимать помещение у ревельских горожан и способствовала бы более тесному сплочению русской купеческой организации. Поэтому стремление великокняжеского правительства добиться постройки печи в ревельской церкви следует расценивать как один из элементов борьбы за создание более благоприятных условий для деятельности русских купцов в Ливонии[998].
Предъявленное ганзейскому посольству в Нарве требование русских «держать чисто» и «не чинить насилий» касалось не только русских церквей, но и русских концов в ливонских городах. Выше, рассматривая вопрос о Русском конце в Дерпте и анализируя, в частности, ответ представителей Дерпта во время нарвских переговоров 1498 г. на требования русских, касающиеся русских концов, мы установили, что Русский конец в Дерпте — это расположенная около русских церквей часть города, в которой издавна останавливались русские купцы, снимавшие здесь для себя помещения у местных горожан. Очевидно, в Риге и Ревеле русские купцы также арендовали помещения в кварталах близ русских церквей; вероятно, именно эти кварталы имело в виду русское правительство, ставя вопрос о «русских концах» в ливонских городах. Требуя русские концы «держать чисто» и «не чинить [им] насилий», великокняжеское правительство стремилось, по-видимому, получить гарантию в беспрепятственной аренде помещений русскими купцами, в сохранности купеческого и церковного имущества и в личной безопасности проживавших в русских концах русских купцов.
Вопрос о русских церквах и концах в ливонских городах, обсуждавшийся на съезде в Нарве в 1498 г., ставился во внешней политике Русского государства с 1463 г. Он нашел отражение в специальных статьях ряда русско-ливонских договоров второй половины XV в. Из сохранившихся договоров интересующая нас статья впервые встречается в договоре Новгорода и Пскова с Дерптским епископством 1474 г.; согласно этой статье, епископ и городские власти Дерпта брали на себя обязательство русские церкви и Русский конец в Юрьеве «держати чисто, по старыне, и по крестному целованию, и ни обидити». В 1481 г. статья о русских церквах и конце в Юрьеве была включена в договор Новгорода с Ливонским орденом, что означало распространение гарантии ее выполнения и на Орден. В договоре Новгорода с Орденом 1493 г. статья читается в новой редакции: «А церкви божьи русские в мистрове державе, и в арцыбискупове державе и в бискупьих державах, где ни буди, и те церкви держати по старине, а их не обидети»[999]. Согласно новой редакции, Орден и епископы давали гарантию неприкосновенности русских церквей не только в Дерпте, но и в других ливонских городах. Не довольствуясь полученной от ливонских ландесгерров гарантией в отношении русских церквей в городах Ливонии и Русского конца в Дерпте, великокняжеское правительство стремилось получить ее и от Ганзы. В 1487 г. во время переговоров, предшествовавших заключению договора с Ганзой, русские послы настаивали (правда, безрезультатно) на включении в договор 1487 г. статьи «О русском конце в Дерпте»; в 1498 г. они добивались, как мы видели, гарантии Ганзы в неприкосновенности русских церквей и концов уже во всех ливонских городах. Таким образом, обязательства, полученные от ливонских ландесгерров в отношении русских церквей и концов в ливонских городах, великокняжеское правительство стремилось распространить и на Ганзу.
Что касается другого требования русской стороны на Нарвском съезде — о выдаче «злодеев», виновных в насилиях над русскими в ливонских городах, — то оно, впервые выдвинутое русским правительством после закрытия ганзейского двора в Новгороде, было предъявлено с самого начала не ливонским властям (хотя оно, казалось, относилось к Ливонии), а Ганзе.
Сделанные нами наблюдения показывают, что в конце XV в. русское правительство продолжало придерживаться проявившейся впервые во время русско-ганзейских переговоров 1487 г. тенденции в вопросах, касающихся пребывания и деятельности русских купцов в Ливонии, рассматривать Ливонию и Ганзу как единое целое и соответственно не делать различий между своей ливонской и ганзейской политикой. Эта тенденция объясняется, как мы указывали, двумя причинами: развитием русской торговли в Ливонии и двойным подчинением ливонских городов (и ливонским ландесгеррам, и Ганзейскому союзу). Оба обстоятельства побуждали русское правительство добиваться желаемых гарантий и от ливонских ландесгерров, и от Ганзы.
В свете этого вывода становится понятной и та ссылка на русско-ливонский и русско-ганзейский договоры, с которой начинается текст русских «жалоб», предъявленных на Нарвском съезде. Делая эту ссылку, русское правительство как бы официально заявляло, что в вопросах русской торговли в Ливонии оно не собирается придерживаться различия между обязательствами ливонских властей и обязательствами Ганзейского союза, а нормы русско-ливонских договоров (касающихся, в частности, русских церквей и концов) считает обязательными и для Ганзы.
Позиция Ганзы на Нарвском съезде освещена в «жалобах» ганзейских городов, а также в ответах ганзейского посольства и представителей Ревеля на «жалобы» русских.
В «жалобах» 73 ганзейских городов указывается, что, вопреки существующему миру и крестоцелованию, «может быть, по наговору злых людей», великий князь Московский приказал арестовать в 1494 г. ганзейских послов и купцов с их товарами; четыре ревельских купца еще не освобождены, а товары, конфискованные у ганзейцев, не возвращены; просьба четырех ревельцев, освободить и купеческие товары возвратить, после чего следует во всех «обидных делах» «дать исправу с обеих сторон»[1000]. Таким образом, предварительным условием ликвидации конфликта ганзейцы считали освобождение четырех ревельских купцов и возвращение конфискованных у ганзейцев товаров.
На требование русских о выдаче «злодеев», виновных в насилиях над русскими в ливонских городах, ганзейские представители ответили, что двое русских были казнены в Ревеле за свои преступления в соответствии с любекским правом; что касается других случаев насилий (побоев, драк и т. д.), то ганзейские послы либо стремились снять ответственность за них (виновные скрылись), либо отговаривались незнанием, так как имена пострадавших русских названы не были. Послы предлагали пострадавшим заявить о своих «обидах», тогда в городах, где это случилось, им будет дана «неправа»[1001]. Анализ ответов ганзейских послов показывает, что, согласно ганзейской точке зрения, суду местных властей должны были подлежать как немцы — обидчики русских купцов, так и русские купцы, совершавшие преступления на чужбине: и первые, и вторые должны были судиться по законам того города, где совершен проступок. Таким образом, ганзейские послы на Нарвском съезде придерживались той позиции, которая была выражена в упоминавшемся нами письме Ревеля Любеку от 18 августа 1496 г. и которая заключалась в отстаивании права средневекового города судить по своим законам — права, нашедшего отражение в нормах русско-ганзейских и русско-ливонских договоров.
На требование русских, касавшееся русских церквей и концов в ливонских городах, ганзейские представители дали уклончивый ответ: о церквах послы Риги сказали, как уже отмечено, что в их городе церквей москвичей, новгородцев и псковичей нет; послы Дерпта и Ревеля — что в их городах русские пользуются своими церквами «по старине»; по поводу постройки печи в русской церкви в Ревеле ганзейские послы заявили, что печи в ней никогда не было и это следует соблюдать согласно «старине». По вопросу о русских концах послы Дерпта сделали разъяснение: Русским концом в их городе называется район близ русских церквей, где русские арендуют помещения; послы же Риги и Ревеля сказали, что о русских концах в своих городах они ничего не знают[1002] (возможно, что формальным основанием для отрицания наличия русских концов в Риге и Ревеле послужило отсутствие в этих городах закрепившихся названий «Русские концы» за кварталами, где останавливались русские купцы). По существу ответы ганзейских представителей означали отклонение русского требования к Ганзе дать гарантию в неприкосновенности русских церквей и концов в ливонских городах.
Для характеристики позиции Ганзы на Нарвском съезде чрезвычайно показателен ответ ганзейских послов на проанализированную нами выше ссылку на русско-ганзейский и русско-ливонские договоры, с которой начинается текст «русских жалоб». Запись об этом ответе гласит, что на статью, касающуюся крестоцелования между наместниками великого князя в Новгороде и 73 городами, послы городов отвечали, что они признают крестоцеловальную грамоту, заключенную в Новгороде в 87 г. (имеется в виду русско-ганзейский договор 1487 г.), но крестоцелование и перемирная грамота, существующая между обеими странами (имеется в виду русско-ливонский договор 1493 г.), купечества не касается[1003]. Настаивая на разграничении между «делами страны» и «делами купца», ганзейские послы пытались, таким образом, подвести юридическое основание под нежелание Ганзы принимать на себя нормы русско-ливонских договоров, касавшиеся русских церквей и концов в ливонских городах. В основе этого нежелания лежало стремление не допустить дальнейшего развития самостоятельной заграничной торговли русского купечества, представлявшей угрозу для монополии Ганзы на посредническую торговлю между Россией и Западной Европой.