нием их, но зато без пересмотра традиционных основ русско-ганзейских отношений.
Русское правительство, не соглашаясь на частичное восстановление торговли, вопрос о ее восстановлении связывало с вопросом об урегулировании русско-ганзейского конфликта в целом. Условиями такого урегулирования оно считало, как это следует из ответа новгородских наместников 1503 г. и ответа великого князя 1505 г., оказание «неправы» русским, пострадавшим в ливонских городах, и «очищение» русских церквей и концов в тех же ливонских городах. Иными словами, вопрос о ликвидации русско-ганзейского конфликта, следовательно и об открытии немецкого двора в Новгороде, русское правительство ставило в зависимость от согласия Ганзы взять на себя обязательства, которые должны были способствовать созданию более благоприятных условий для деятельности русских купцов в Ливонии. В этом отношении цели, которыми руководствовалось русское правительство в рассматриваемое время, являлись повторением программы, изложенной русскими представителями на Нарвском съезде 1498 г. и направленной на пересмотр существовавших норм русско-ганзейских отношений.
По сравнению с программой 1498 г. позиция русского правительства в 1503–1505 гг. имела два отличия. Во-первых, в ответе новгородских наместников 1503 г. и ответе великого князя 1505 г. отсутствовало требование о выдаче «злодеев» (под ними, как мы помним, подразумевались в первую очередь ревельские судьи), виновных в насилиях над русскими в ливонских городах. В этой связи отметим, что три ревельских купца (четвертый купец умер), которые задерживались в России с 1494 г. и освобождение которых ставилось в зависимость от выдачи «злодеев», были освобождены в конце 1505 г.[1032] Этот факт показывает, что отсутствие в ответах русских властей 1503 и 1505 гг. требования выдать «злодеев» не было случайностью: совершенно очевидно, что к этому времени русское правительство отказалось от своего требования, убедившись, по-видимому, в его нереальности. Но отказ русского правительства от требования выдать «злодеев» не означал, как мы постараемся показать далее, отказа от стремления добиться изменения юрисдикции, действовавшей в сфере русско-ливонских и русско-ганзейских отношений.
Во-вторых, в ответе великого князя послу магистра летом 1505 г. было требование об отказе Ливонии от союза с Литвой, которое впервые было высказано в грамоте Ивана III от 19 июня 1505 г. императору Максимилиану, присылавшему в Москву посла с просьбой освободить ливонцев, захваченных в плен во время русско-ливонской войны. В грамоте Максимилиану Иван III в качестве предварительного условия освобождения пленных ливонцев выдвинул требование об отказе Ливонии от союза с Литвой[1033]. В ответе посольству ливонского магистра летом 1505 г. это требование Иван III распространил и на сферу русско-ганзейских отношений, поставив в зависимость от его выполнения восстановление русско-немецкой торговли. Таким образом, в качестве одной из важнейших задач своей ливонской и ганзейской политики русское правительство выдвинуло в 1505 г. задачу расторжения ливонско-литовского союза. При той ситуации, которая существовала в сфере русско-литовских отношений, такая целеустремленность русского правительства была понятна: правительство Литвы смотрело на переход к России Северской Украины, Гомеля, Брянска и других городов (согласно перемирию 1503 г.) как на отторжение принадлежавших Литве земель, русское же правительство стремилось добиться возвращения России и других русских земель, находившихся еще под властью Литвы. Неизбежность новой войны с Литвой была очевидной, и для великокняжеского правительства было крайне важно обеспечить нейтралитет Ливонии, для чего использовались, как мы видели, и политические, и экономические рычаги.
Плеттенберг счел требования Ивана III, изложенные в его ответе послу Ордена летом 1505 г., неприемлемыми и расценил ответ, как мы уже отмечали, как проявление высокомерия со стороны русских. Очевидно, такой же была и реакция ливонских городов.
При констатации твердого нежелания русского правительства соглашаться на частичное восстановление торговли, предлагаемое в 1505 г. ливонскими городами, встает вопрос: что позволяло ему проявлять такую твердость? Ведь, казалось бы, разрыв русско-ганзейских торговых отношений, от которого так страдали ливонские города, не мог быть безразличным и для России? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к материалам, освещающим торговлю, совершавшуюся «по обходным путям».
Прежде всего это была, как всегда, торговля через Выборг, через который западноевропейские товары поступали в Россию, а русские — на Запад, в частности в ганзейские города. Помимо торговли через Выборг, после заключения русско-литовского перемирия оживились торговые сношения с Великим княжеством Литовским и через его территорию:[1034] в письмах ливонских городов, относящихся к первым годам перемирия, содержатся постоянные жалобы на то, что запрещенная торговля совершается по «обходным путям» через Выборг и Литву. Ливонские города особенно подчеркивали, что в то время как постановлениями ландтагов строжайше запрещалось продавать русским товары, которые могли бы быть использованы в военных целях, эти товары (медь, олово, проволока, металлическая посуда и т. д.) поступали в Россию через Выборг и Литву[1035]. Через Польшу-Литву ввозилось в Россию и серебро,[1036] в котором русское правительство нуждалось для чеканки монет и которое тогда занимало значительное место в ганзейском импорте в Россию. Возможно, что серебро, ввозившееся в Россию через Польшу-Литву в первые годы XVI в. во время разрыва торговых отношений с Ганзой, поступало из Центральной Европы[1037]. В ответ на жалобы ливонских городов на развитие торговли через Выборг и Литву Любек и вендские города принимали в 1503 и 1505 гг. постановления о строгом соблюдении рецессов ганзейских съездов 1447 и 1470 гг., специально направленных против нарушений запретов торговли[1038]. Но эти постановления выполнялись спустя рукава.
Наряду с активизацией в связи с разрывом русско-ганзейских отношений русско-шведской и русско-литовской торговли более интенсивными становятся и торговые сношения между Россией и Данией. Дания, бывшая во вражде с Ганзой, по-видимому, в значительных размерах поставляла военные материалы России. Так, известно, что в 1507 г. король Дании Иоанн отправил в Россию корабль с 30 ластами военного снаряжения (медь, олово, свинец, ядра и порох для пушек, а также формы для отливки орудий); на корабле находились и 4 пушечных мастера из Шотландии, имевшие опыт в отливке орудий[1039]. Известие об отправке этого корабля интересно не только для характеристики русско-датских связей начала XVI в., но и как наиболее раннее сообщение о поездке в Россию специалистов из Шотландии, которых Иоанн Датский завербовал, очевидно в силу дружественных отношений, существовавших между Данией и Шотландией, скрепленных родственными связями датского и шотландского королевских домов[1040].
Центром русско-скандинавской торговли в первое десятилетие XVI в. стал Ивангород. Ревель в 1505 г. писал Любеку, что датчане, шведы, странствующие купцы и пользующиеся обходными путями по желанию великого князя посещают Ивангород и что если они будут там продолжать торговлю, то это приведет Ревель к гибели. Вопрос о торговле в Ивангороде купцов «чужих наций» и неганзейцев обсуждался на съезде ливонских городов в Ваве в 1506 г.; съезд отметил, что эта торговля совершается во вред Дерпту и Ревелю. В 1507 г. Нарва писала Ревелю, что шведские купцы на русской стороне ведут нехристианскую торговлю с русскими и шведский корабль находится у русского берега; если шведы пробудут здесь все лето, то это не принесет добра стране (Ливонии)[1041]. Все эти известия свидетельствуют о быстром росте в первые годы XVI в. торгового значения Ивангорода, который в силу своего приморского положения охотно посещался скандинавскими купцами.
Торговые сношения со скандинавскими странами в начале XVI в. приняли такой интенсивный характер, что в правительственных кругах Москвы обсуждался даже одно время проект передачи немецкого двора в Новгороде шведам: наместник Выборга Эрик Турссон в письме шведскому государственному совету от 11 января 1508 г. писал, что великий князь по поводу немецкого двора готов дать добрый ответ и русские власти обещают предоставить шведам свободный проезд в Новгород и обратно[1042].
Своеобразную роль в торговле России с Западом в начале XVI в. играло село Норовское. Впервые упомянутое в переписной оброчной книге Шелонской пятины 1498 г., село Норовское было довольно значительным: оно насчитывало 62 двора. Будучи расположено в устье Наровы при впадении в нее р. Росоны, село Норовское являлось своего рода морскими воротами России. Его жители занимались не только рыболовством и земледелием, но держали постоялые дворы для торговых гостей и, встречая купеческие караваны, служили для них лоцманами, вводили иностранные и русские суда в Нарову и выводили их на воды Балтики[1043].
Развитию русско-скандинавской и русско-литовской торговли в начале XVI в. способствовала торговая политика России. Стремясь к упрочению международных экономических связей, русское правительство принимало меры к установлению и расширению непосредственных торговых контактов с европейскими странами, минуя посредничество Ганзы. Этой цели отвечали статьи русско-литовских договоров 1503 и. 1508 гг., создававшие благоприятные условия для торговли между Россией и Литвой,