Несмотря на известную противоречивость содержания этого документа (в нем излагалось два по существу противоположных плана, один из которых после восстания шведских сословий, заставившего Сигизмунда бежать в Польшу, стал практически невозможным), в Москве все же могли составить на его основании вполне определенное представление, что отречение Максимилиана вовсе не означает отказа Габсбургов от их традиционных политических планов и что путь к сотрудничеству с Россией, направленному против Речи Посполитой, по-прежнему остается открытым. Более того, после перехода Семиградья под власть Габсбургов открывалась возможность использовать в будущей борьбе против Речи Посполитой военные силы этого княжества, на что также специально обращал внимание в своем послании Максимилиан.
Эти соображения позволяют объяснить, почему доставившему грамоту эрцгерцога Л. Паули был оказан особенно теплый прием и почему в его честь глава Посольского приказа Василий Щелкалов, выходя за рамки традиционной дипломатической практики, дал торжественный обед в своем доме[222].
Отмеченным выше фактам можно, впрочем, дать и другое объяснение. Л. Паули находился в Москве несколько месяцев, покинул ее, по-видимому, сравнительно незадолго до отъезда русского посольства в Австрию[223]. К моменту его отъезда в Москве, вероятно, уже знали об изменении на рубеже 1598 и 1599 гг. международной ситуации на Балканах и о крахе соглашения 1598 г.
Максимилиан не успел еще доехать до своих новых владений, когда осенью 1598 г. в Семиградье началось восстание против австрийских властей. Вслед за тем Андрей Баторий, сопровождаемый отрядами польских магнатов (и прежде всего главного врага Габсбургов — Яна Замойского), нарушив королевский запрет, перешел Карпаты и в начале 1599 г. был провозглашен семиградским князем[224]. Соглашение между Речью Посполитой и Габсбургами было, таким образом, сорвано враждебными императору польскими магнатами. Открытый вызов, брошенный империи с вокняжением Батория, должен был привести к новому обострению отношений между обоими государствами.
Каким образом в Москве могли узнать об этих событиях, происходивших на Балканах? Для ответа на этот вопрос следует рассмотреть некоторые дополнительные аспекты той ситуации, которая сложилась в данном районе в результате переворота. Помимо императора Рудольфа II, смена власти в Семиградье сильно затронула интересы другого государя, владения которого непосредственно граничили с этим княжеством, — валашского воеводы Михая Храброго. Если с эрцгерцогом Максимилианом Михай, по-видимому, поддерживал дружественные связи[225], то его отношения с А. Баторием были совершенно иные. Новый правитель поддерживал тесные отношения с коронным канцлером Яном Замойским и польским ставленником в Молдавии Иеремией Могилой. Между тем и тот, и другой принадлежали к числу явных врагов валашского воеводы. Молдавский правитель укрыл в своих владениях целую группу валашских бояр, которые как раз в интересующее нас время обратились к коронному канцлеру с просьбой изгнать Михая из Валахии и поставить воеводой брата Иеремии Могилы — Симеона[226]. В таких условиях утверждение Батория в Семиградье было для Михая прямой угрозой.
Представляется вполне естественным, что в такой ситуации Михай обратился за помощью к России, с которой начиная с середины 90-х годов он поддерживал оживленные контакты. Так, весной 1596 г. в Москве побывал посол Михая епископ Лука. Вместе с грамотой Федора Ивановича, в которой тот предлагал валашскому воеводе заключить союз «против всех неприятелей», Лука доставил в Валахию кресты, иконы и «вспоможенье» из царской казны, большая часть которого пошла на вербовку солдат в армию Михая[227]. В конце 1597 г. в Москве снова побывало валашское посольство[228]. Наконец, в одном итальянском донесении имеется указание на контакты между Михаем и Борисом Годуновым, относящиеся как раз к интересующему нас времени. В нем указывается, что «Московит послал 12 тыс. казаков[229] на помощь вышеупомянутому Валаху» (т. е. Михаю. — Б.Ф.) и что Баторий беспрепятственно пропустил их через свои земли, чтобы «не подвергать опасности свое государство, так как они говорили, что пройдут, как друзья»[230]. Речь шла скорее всего о поступлении на службу к Михаю запорожских казаков, в организации похода которых в Валахию приняло какое-то участие русское правительство[231]. Логично предполагать, что такому дружественному акту по отношению к валашскому воеводе предшествовало появление в Москве нового валашского посольства, которое информировало царя о создавшемся положении, просило о помощи и заключило с ним какое-то союзное соглашение. Такое предположение хорошо увязывается с дальнейшим ходом событий.
Как бы то ни было, есть основания полагать, что к лету 1599 г. русское правительство уже было в курсе изменений обстановки на Балканах. Зная, какие существовали в Москве представления об общем характере взаимоотношений между Речью Посполитой и державой Габсбургов, нетрудно представить себе, как наступившие изменения были истолкованы русскими дипломатами. Русское правительство, судя по всему, представляло себе дело таким образом, что к незатухающему конфликту из-за польской короны добавилось еще и столкновение интересов обоих государств на Балканах. Вследствие этого отношения между Австрией и Речью Посполитой должны быть окончательно испорченными.
Такая ситуация, с точки зрения русских дипломатов, бесспорно, создавала благоприятные условия для поисков соглашения с Габсбургами, направленного на радикальный пересмотр сложившейся международной ситуации. Вместе с тем следует принять во внимание, что со второй половины 1598 г. отношения Максимилиана с отдельными группами польских магнатов и шляхты снова заметно улучшились. Несмотря на королевский запрет, на службу к эрцгерцогу выехало много шляхтичей, в том числе сыновья двух воевод — Виленского Кр. Радзивилла и сандомирского Юрия Мнишка[232]. Имеются указания и на контакты Максимилиана с Острожскими[233]. Отголоски сведений об этих контактах также могли дойти до Москвы[234] и создать у русских политиков впечатление, что новое выдвижение кандидатуры эрцгерцога на польский трон вызовет благоприятную реакцию в некоторых кругах Речи Посполитой.
Рассмотрим теперь русский план, как он вырисовывается в материалах миссии А. И. Власьева.
Свою деятельность при императорском дворе русский посол, по-видимому[235], начал с того, что предложил скрепить дружбу между австрийским и русским домами бракосочетанием эрцгерцога Максимилиана и дочери царя Бориса Ксении. Условия брака были сформулированы в особом документе, — врученном австрийским представителям[236].
Русский проект предусматривал, что австрийский принц, став членом царской семьи, должен приехать в Россию и постоянно жить там. Раз в два-три года ему, впрочем, была бы предоставлена возможность посетить родственников, но в этом случае, как указывалось в поданных позднее дополнительных «Пояснениях»[237], его жена должна была оставаться в Московии. Будущим супругам царь обещал отвести в удел «великое княжество Тверское», которое бы принадлежало Максимилиану «навечно», независимо от смены государей на русском престоле.
На какой основе должно было произойти скрепленное родственными связями политическое сближение между государствами, Власьев разъяснил в большой речи на встрече с советниками императора Румпфом и Траутзоном[238]. Начав свою речь с заявления, что «ныне царское Величество… радеет и помышляет, чтоб православное крестьянство из рук бесерменских высвободити и чтоб всем хрестьянским государем, укрепясь меж себя в любви и в соединенье, стояти на бессерменских государей обще заодин»[239], русский посол указал затем, что препятствием для присоединения России к такому союзу является политика польского короля Сигизмунда, который мешает дипломатическим контактам между Россией и Австрией и который отказался пропустить русские войска по Днепру для похода на Крым. Вообще политика Сигизмунда враждебна интересам христианских держав, в особенности Австрии, так как он «с турским ссылается, хотя быти с ним в дружбе, и крымского через свою землю на Цесареву землю пропускает, поминки и дары им посылает многие, накупая на христьян».
В прошлом поляки также вели вероломную политику по отношению к Астрийской империи. Выбрав на королевский престол брата австрийского императора Максимилиана, они затем напали на него, «многих людей у него побили» и захватили его в плен. Посол просил сообщить, как намерен император отомстить полякам за это «бесчестье», и одновременно заявил, что Борис Годунов «на Польскую и на Литовскую землю хочет стояти с Государем вашим, с Цесарским величеством заодин, и такие грубости Максимилиановы, и неправды им мстити». Целью этой русско-австрийской кампании должно было быть, по-видимому, возвращение Максимилиана на королевский престол Речи Посполитой[240]