[357]. Затем в феврале нового, 1600 г. сам Флягель приехал за царской грамотой в Псков[358]. Русское правительство, однако, после некоторых колебаний пришло к заключению, что «ныне тое грамоту посылати еще не пригоже», и предпочло вести переговоры с рижанами «речью», для чего в феврале в Ригу был послан псковский гость Ю. Иголкин. Официальный ответ, извещавший русских агентов в Пскове о принятом решении, был послан из Москвы 6 марта[359].
Еще до получения ответа Клаус Берген, очевидно по собственной инициативе, послал от своего имени письмо Клаусу Экку с изложением русских предложений. После этого события, однако, развернулись не так, как предполагал Флягель. 6 марта 1600 г. он был вызван в городской совет, где был подвергнут подробному допросу об адресате и содержании полученного письма и о том, почему оно адресовано бургомистру Экку. Почувствовав неладное, Флягель заявил, что Клауса Бергена он знает только по торговым делам, о содержании письма ему ничего не известно, так как оно запечатано, а знает ли царь об этом письме, он также не может сказать. Материалы допроса Флягеля вместе с латинским переводом присланной грамоты были отправлены литовскому канцлеру Льву Сапеге с просьбой сообщить королю о верности Риги[360], а добравшийся к этому времени до Риги Ю. Иголкин был выслан из города[361].
Контакты русского правительства с Ригой после этого прервались[362].
Для рижского магистрата переговоры с царем были, по-видимому, лишь звеном в его сложной дипломатической игре, целью которой было добиться подтверждения сеймом городских привилегий. Поэтому, получив письменные доказательства заинтересованности царя в переходе Риги под русскую власть, магистрат поспешил передать их литовскому канцлеру для того, чтобы, с одной стороны, показать свою преданность Речи Посполитой, с другой — намекнуть на то, что если привилегии города и дальше будут нарушаться, он может изменить свою позицию. Серьезно разрывать с Речью Посполитой, от рынка которой город экономически зависел, городские власти не собирались пи в это время, ни позже.
Для русского правительства такой исход переговоров означал, что в случае конфликта с Речью Посполитой нет оснований рассчитывать, что русской армии удастся быстро овладеть выходом к Балтийскому морю в бассейне Западной Двины.
К лету 1600 г. у русского правительства были все основания для того, чтобы задуматься над правильностью своей внешнеполитической линии, которая в данных условиях вела к конфликту с Речью Посполитой без явных видов на успех и с главным потенциальным союзником, который еще до начала войны занял недружественную позицию по отношению к экономическим интересам России.
Найти в сложившейся ситуации выход, который открыл бы дальнейший путь к достижению русских целей на Балтике, русскому правительству помогли перемены, наступившие к началу 1600 г. в восточной политике Речи Посполитой.
Взгляды политических руководителей Речи Посполитой на взаимоотношения с Россией пережили за период с осени 1598 г. по осень 1600 г. известную эволюцию, обусловленную, как мы увидим далее, общими изменениями внешнеполитического положения страны в указанное время. Эту эволюцию можно проследить главным образом по письмам литовского канцлера Льва Сапеги[363], сопоставляя их свидетельства с имеющимися в нашем распоряжении данными других источников.
Первое проявление беспокойства в связи с возможной позицией России в случае конфликта между Речью Посполитой и Швецией находим в письме, написанном Сапегой весной 1599 г., когда литовский канцлер посетил владения Речи Посполитой в Прибалтике. Канцлер, который усиленно собирал сведения о внутреннем положении России и намерениях русского правительства, констатировал в письме некоторые вызывающие у него тревогу факты. Так, посланец псковско-печерского игумена, приезжавший к Сапеге с жалобой на «людей пограничных», сообщил, что герцог Карл обращается к царю с предложениями дружбы, которые находят у последнего благоприятный отклик.
Регент добился того, что ему разрешено свободно вывозить из России продовольствие, которого в Швеции в данный момент не хватает, в то время как подданным Речи Посполитой это запрещено[364]. Когда затем канцлер, вероятно, чтобы проверить эти сведения, послал одного из своих слуг «для живности» в Псков, ему, действительно, не позволили ничего купить на городском торге[365].
Ясно, заключал Сапега, что Карл «не спит… старается очень о себе; не помешало бы это дружбе и расположению Московского к королю его милости, пану нашему; когда бы об этом король его милость захотел постараться, он легко добился того же (что и шведы. — Б.Ф.), а это бы очень помогло успокоению и отвоеванию Шведского королевства»[366].
Для канцлера, таким образом, было очевидно, что между Москвой и Стокгольмом завязываются неблагоприятные для Речи Посполитой контакты, и он полагал, что польско-литовская дипломатия не должна в этой ситуации оставаться бездеятельной, что следует противодействовать проискам шведов в Москве и попытаться наладить хорошие отношения с Россией. Соглашение же с Россией могло бы определенно повлиять на благоприятный исход борьбы между Карлом и — Сигизмундом.
Сравнительно спокойный тон письма Сапеги свидетельствует, однако, о том, что в русско-шведских контактах он в тот момент явно не усматривал большой опасности. Очевидно, прежде всего потому, что положение шведского регента представлялось ему не особенно прочным. Исход борьбы был еще не вполне ясен. Казалось вероятным, что Сигизмунду и его сторонникам еще удастся при косвенной поддержке Речи Посполитой если и не одержать полную победу, то по крайней мере не допустить герцога Карла на контролируемые ими территории. На южной границе взаимоотношения с Османской империей были урегулированы долгосрочным мирным соглашением, а в граничивших с Речью Посполитой княжествах — Семиградье и Молдавии — сидели польские ставленники. Международные позиции Речи Посполитой представлялись прочными, и это настраивало канцлера на сравнительно спокойный лад.
Еще более уверенно оценивали ситуацию король Сигизмунд и его советники, что видно из их реакции на предложения, доставленные в апреле 1599 г. русским посольством. Русские предложения прислать в Москву посольство для возобновления переговоров о мире рада отклонила, потребовав, чтобы соответствующие переговоры проходили не в Москве, а в Варшаве[367].
Магнаты Великого княжества были, по-видимому, не удовлетворены таким решением. Виленский воевода К. Радзивилл, находившийся во время переговоров в Варшаве, писал 23 апреля 1599 г. двоюродному брату Радзивиллу Сиротке, что он стремится не допускать столкновений при переговорах с русскими, чтобы «мы могли сноситься» с царем Борисом о «заключении перемирия или вечного мира»[368]. Лев Сапега в письме, посланном 20 мая Радзивиллу из Кокнезе, выражал сожаление по поводу того, что не мог присутствовать при переговорах, и свою озабоченность в связи с тем, что «московский посланник уехал неудовлетворенный»[369]. Однако точка зрения литовских магнатов явно не была принята во внимание королем Сигизмундом[370].
Если на апрельских переговорах русские дипломаты, как можно думать, хотели ввести короля и его советников в заблуждение относительно истинных намерений своего правительства, то надо признать, что это им удалось. В то время как осенью 1599 — начале 1600 г. русское правительство прилагало усилия для детронизации Сигизмунда, дипломатия Речи Посполитой не сделала ничего, чтобы этим действиям воспрепятствовать[371].
Между тем международная ситуация для Речи Посполитой, еще недавно казавшаяся довольно выгодной, постепенно ухудшалась. Преодолев затруднения, герцог Карл к осени 1599 г. овладел Финляндией. Скоро можно было ожидать появления шведских войск в Эстонии. Шведская дипломатия активно действовала в Германии и Скандинавии, подыскивая союзников. В этих условиях тревога литовского канцлера, с беспокойством наблюдавшего из Риги за ходом событий и не понимавшего, почему так пассивно ведет себя правительство, продолжала возрастать. Сообщают, писал он 2 сентября Радзивиллу Сиротке, что герцог Карл уже нашел себе союзника в лице датского короля. Если ему удастся из-за нашего небрежения заключить союз еще и с царем (такую возможность тоже следует учитывать), то что будем делать мы, которые все считаем маловажным и всем пренебрегаем? — восклицал Лев Сапега с гневом и с растерянностью[372]. Тогда же трудности международного положения Речи Посполитой стали беспокоить литовских шляхтичей, которые начали обращаться к К. Радзивиллу с просьбами рассмотреть вопрос об отношениях с Россией на ближайших сеймиках[373].
Король и его окружение, однако, не склонны были так пессимистически оценивать ситуацию. По-видимому, под влиянием сообщений русских дипломатов, «разоблачивших» в глазах Сигизмунда коварные замыслы герцога Карла, здесь сложилось представление, что в происходящем конфликте Россия займет благоприятную позицию по отношению к законному государю[374]