.
Еще осенью 1599 г. политика восточного соседа не вызывала в этой среде серьезных опасений. Правда, в королевской инструкции от 20 ноября, предназначенной для рассылки на предсеймовые сеймики, затрагивался вопрос об отношениях с Россией, но сделано это было в самой общей форме. Король обращал внимание шляхты на то, что срок перемирия, заключенного с Россией, скоро истекает, и предлагал поэтому обсудить, какой путь решения спорных вопросов следует предпочесть в будущем: готовиться ли к войне или к мирным переговорам. Эта общая формула не содержала, как видим, ни оценки состояния отношений между Россией и Речью Посполитой в данный момент, ни определения задач, осуществления которых, по мнению короля, должна была бы в сложившейся международной ситуации добиваться в России польско-литовская дипломатия. В той же инструкции он сообщал шляхте, что не видит в данный момент открытой опасности Речи Посполитой со стороны России[375].
Вскоре, однако, в настроениях Сигизмунда и его советников произошел резкий перелом. О происшедших переменах дает представление недатированная приписка к основному тексту инструкции, сделанная, видимо, где-то в декабре, перед самой рассылкой документа на сеймики.
В этой приписке король сообщал, что, по имеющимся у него сведениям, царь вступил в союз с герцогом Карлом; царь охотно пропустил через свою территорию в Эстонию шведские войска и снабдил их продовольствием, в то время как приверженцы Сигизмунда, бежавшие из Финляндии в Россию, брошены в тюрьму. Одновременно, указывалось в инструкции, царь строит на пограничье новые замки, укрепляет старые и принимает меры к увеличению своей армии. Эти и другие подобные факты, заключал король, показывают, что царь не заботится о соблюдении перемирия с Речью Посполитой и намерен начать против нее войну.
Поэтому король призывал шляхту тщательно обдумать создавшееся положение, так как часто жестоко ошибаются те, кто полагается на «трактаты», а союз между Россией и Швецией угрожает Речи Посполитой не только потерей «Инфлянт», которые были завоеваны с таким огромным трудом, но и ставит под удар Великое княжество[376].
В королевском окружении, таким образом, к концу 1599 г. произошел решительный пересмотр взглядов на международную ситуацию в Восточной Европе, и прежняя беспечная уверенность уступила место тревожному беспокойству[377]. Заседавший в декабре 1599 г. сеймик Великого княжества поспешно «ухвалил» налоги на оборону на случай возобновления войны с Россией[378].
В другом районе, непосредственно граничившем с русскими землями, в Тартуском округе польской Прибалтики в начале 1600 г. началась настоящая паника. Русским купцам был запрещен въезд в Тарту. Население округи, ожидая «приходу Густава королевича с великою силою», стало поспешно съезжаться в город, чтобы «сесть в осаду»[379].
Более спокойной была реакция сеймиков коронных воеводств, которым даже после возможного начала военных действий непосредственная опасность не угрожала[380].
Тревога, охватившая к началу 1600 г. и короля, и магнатов, и большие группы шляхты, была вполне обоснованной, так как к этому времени международное положение Речи Посполитой действительно очень осложнилось.
Одновременно с появлением шведских войск в Эстонии и вступлением Речи Посполитой в прямой конфликт со Швецией изменилась в невыгодную для нее сторону ситуация на Балканах, где после захвата валашским воеводой Семиградья оказались под угрозой и южная граница Речи Посполитой, и ее вассальное княжество — Молдавия[381].
Перед правительством Речи Посполитой возникла неприятная перспектива вести войну одновременно на двух фронтах. Опасность положения усугублялась тем, что в обоих случаях военный конфликт мог легко привести к внутриполитическим осложнениям.
Михай имел довольно прочные связи и с польскими сторонниками Максимилиана, часть которых с началом семиградской кампании поступила на службу в его армию, и с православным населением Украины, боровшимся против контрреформации[382].
Внутреннее положение в польской Прибалтике было также очень неустойчивым. Сенаторы хорошо знали, что местное бюргерство с явной неприязнью относится к польским властям и с нетерпением ждет прихода шведов[383].
В этих условиях присоединение Русского государства к возможным противникам Речи Посполитой могло поставить последнюю в очень трудное положение. Неудивительно поэтому, что в начале 1600 г. точка зрения литовских магнатов, добивавшихся того, чтобы уладить взаимоотношения с Россией путем переговоров, получила признание со стороны ряда коронных политиков[384]. Под давлением с разных сторон уже в январе король дал поручение литовскому канцлеру подготовить проект грамоты в Москву от имени сенаторов о посылке комиссаров[385].
Вопрос об отношениях с Россией стал предметом обсуждения на сейме, начавшем работу 9 февраля. Уже на первых заседаниях сейма вопрос занял довольно большое место в выступлениях сенаторов. Выступавшие представители Короны (подканцлер коронный П. Тылицкий, епископы плоцкий и познанский) указывали, что в данной ситуации, когда угрожает конфликт со Швецией, следует добиваться мира с Россией[386]. Их доводы натолкнулись на возражения других сенаторов и послов коронных воеводств, считавших, что ситуация не столь тяжелая, чтобы Речь Посполитая обращалась к России с просьбой о мире[387]. Споры тянулись, и 23 марта сейм разошелся, не приняв никакого решения. В этот момент более реалистично оценивавшие ситуацию послы Великого княжества, напомнив Сигизмунду о русских предложениях возобновить мирные переговоры, обратились к королю с просьбой, чтобы тот «послы великие для становенья покою вечного будь перемирья далшого назначити рачыл».
Взамен они обещали предоставить королю средства на ведение войны со шведами. Сигизмупд III принял их условия и уже после окончания сеймовых дебатов дал литовским представителям письменное обязательство удовлетворить их требование[388].
Выступление литовцев, вероятно, оказало известное влияние на решение короля и сената придать миссии в Россию характер «великого посольства» и поставить во главе его одного из политических руководителей Великого княжества Литовского — канцлера Льва Сапегу. Высокий ранг посла указывал на то значение, которое придает его миссии Речь Посполитая.
10 апреля[389] в Москву отправился гонец Бартоломей Бердовский за «опасной» грамотой для «великих послов».
Когда 26 мая в Москву пришли сообщения о прибытии на границу литовского гонца с просьбой о получении «опасной» грамоты для польско-литовских послов, для русских дипломатов должно было стать ясным, что внешнеполитическая линия Речи Посполитой на востоке изменилась. Отвергнув в 1599 г. русские предложения, Речь Посполитая теперь сама искала контактов с восточным соседом.
Тогда же, в июне 1600 г., в русскую столицу должны были прийти первые известия о появлении на границе шведского посольства, которое герцог Карл направил в Москву в соответствии с достигнутой в Стокгольме договоренностью. Проявленная шведским правительством инициатива была вполне понятной: накануне войны с Речью Посполитой и для Швеции урегулирование отношений с Россией, которые на данном этапе основывались на не ратифицированном обеими сторонами Тявзинском договоре, представлялось весьма желательным.
Таким образом, на рубеже весны — лета 1600 г. оба государства, готовившиеся вступить друг с другом в жестокую борьбу за Прибалтику, почти одновременно дали понять о своем желании начать переговоры с русским правительством. Тем самым перед царем Борисом и его советниками уже практически встала необходимость определить свое отношение к балтийскому конфликту.
О первых итогах размышлений русских дипломатов над этой проблемой позволяет судить отношение правительства к сделанным ему предложениям.
Что касается Бартоломея Бердовского, то он очень быстро получил возможность попасть в Москву. 14 апреля он был принят царем и имел возможность официально изложить цель своей миссии, а 19 апреля уже отправился в обратный путь с «опасной» грамотой для польско-литовских послов[390]. Вернувшись в Варшаву, посланец сообщал, что его приняли очень тепло и что в Москве готовят польскому посольству хороший прием[391].
Судьба шведской миссии оказалась иной.
Когда шведское посольство прибыло в Нарву, то окапалось, что русское правительство не выслало своих представителей на границу, не было прислано и «опасной» грамоты для проезда шведских послов в Москву. Одновременно русские пограничные власти потребовали возвратить им Нарву в соответствии с обещанием, которое дал герцог Карл русским послам.
Июнь — июль послы провели в Нарве без всяких результатов. Прибывший 8 августа в Таллин для завершения подготовки к войне герцог Карл попытался ускорить ход событий. О принятых им мерах он информировал послов письмом от 12 августа[392]. Меры эти заключались в следующем. Прежде всего русским купцам, торговавшим в Таллине, герцог заявил, чтобы они «ис Колывани ехали и вперед не приезжали, покаместа царское величество с ним мир покрепит крестным целованием»