Таким образом, русские дипломаты применяли одинаковую тактику по отношению к обоим своим партнерам.
Однако стоит отметить, что проекты соглашения, предложенные польско-литовским и шведским дипломатам, были построены на основе существенно разных принципов. Если при переговорах с Сапегой речь шла главным образом о признании прав России на территории в Эстонии, не являвшиеся исторически частью Речи Посполитой и в момент переговоров не находившиеся под ее властью (России предстояло самой отвоевать их у шведов), то при переговорах со Швецией речь шла не о землях, занятых в Прибалтике поляками (прежде всего Рига), а о территориях, захваченных в конце Ливонской войны самими шведами, которые, очевидно, шведское правительство должно было передать русским властям.
В отмеченных различиях проявилась разная оценка русскими дипломатами возможностей обеих держав, с которыми они вели переговоры. Союз с Речью Посполитой гарантировал России победу над Швецией, в то время как союз со Швецией вовсе не гарантировал победы над Речью Посполитой. Поэтому, заключая союз со Швецией, русское правительство добивалось не признания своих прав на Полоцк и Ригу, так как было очень неясно, удастся ли эти права в данной ситуации реализовать, а возвращения своих старых владений в Северной Эстонии.
Таким образом, военные успехи шведов не побудили русское правительство к отказу от его традиционных взглядов на соотношение военно-политических возможностей Речи Посполитой и Швеции. В такой ситуации у шведских дипломатов не было никакой возможности добиться осуществления поставленной перед ними цели. И условия шведов, направленные на закрепление того порядка отношений, который русское правительство стремилось разрушить, были для русских политиков явно неприемлемы.
На последующих заседаниях русские дипломаты пытались заставить шведов изменить свои позиции, но те, в соответствии с полученными инструкциями, лишь упорно повторяли свои просьбы о ратификации Тявзинского договора, не давая никакого определенного ответа на русские предложения. В соответствии с данными им инструкциями послы заявляли, что ратификация договора должна предшествовать всем подобным переговорам. После ряда безуспешных заседаний русское правительство должно было констатировать, что русско-шведские переговоры также не оправдали возлагавшихся на них надежд[447].
Литовский канцлер, по его собственному признанию, сколько-нибудь надежными сведениями о русско-шведских переговорах не располагал («что там происходило, я достаточно узнать не мог»). По его мнению, шведский правитель призывал Бориса Годунова вступить в войну с Речью Посполитой, указывая, что время и обстановка этому благоприятствуют. Одновременно, чтобы получить денег на войну, герцог Карл собирался заложить русским замки, захваченные им в «Инфлянтах», и добивался пропуска своих войск в Прибалтику через русскую территорию[448].
Располагая этой не соответствующей действительности информацией, Лев Сапега, разумеется, должен был сильно опасаться того, что русское правительство может договориться со шведами и, воспользовавшись финансовыми затруднениями регента, купить у него ливонские замки, что привело бы к войне между Россией и Речью Посполитой. Однако боязнь русско-шведского союза не заставила и его пойти на уступки.
Таким образом, ни одна из боровшихся за Прибалтику держав не желала ради союза с Россией поступиться в ее пользу частью прибалтийских территорий. Тем самым политика царя Бориса, основанная на том, чтобы использовать противоречия между Речью Посполитой и Швецией для выгодного России решения балтийского вопроса, зашла в тупик. В таких условиях 20 февраля русское правительство прервало переговоры со шведами, а на следующий день возобновились деловые контакты с послами Речи Посполитой.
Уже на первом заседании стороны достигли принципиальной договоренности о заключении договора о перемирии сроком на 20 лет[449], а 1 марта соглашение о продлении перемирия между государствами на срок от 15 августа 1602 г. до 15 августа 1622 г. (по грегорианскому летосчислению) было уже скреплено крестоцелованием царя[450]. Новый договор без существенных изменений воспроизводил текст московского договора 1591 г.[451] В текст грамоты о перемирии не были включены города шведской Прибалтики. Тем самым соглашения начала 90-х годов, по которым Россия обязывалась в течение «перемирных лет» не вводить войска на территорию шведской Прибалтики, были аннулированы. Это было несомненным успехом русской дипломатии. Для Речи Посполитой в обстановке войны со Швецией договор был также выгоден, поскольку обеспечивал нейтралитет России и укреплял общее международное положение страны.
Следует подчеркнуть то обстоятельство, что если русскому правительству не удалось добиться признания своих прав на шведскую Эстонию, то ведь и права Речи Посполитой на эту территорию не были признаны Россией[452]. Новый договор никак не определял ее правового статуса, и дверь для полюбовного соглашения между Россией и Речью Посполитой относительно этих территорий тем самым оставалась открытой. Таким образом, при известных условиях договор мог стать этапом на пути сближения между Россией и Речью Посполитой.
С этой точки зрения заслуживает известного внимания эпизод, судя по «Дневнику», имевший место при ратификации царем «перемирной» грамоты. Русские представители запросили, имеют ли послы, как они слышали, инструкции для переговоров о браке между королем и дочерью Бориса, и сообщили, что патриарх не будет возражать против такого брака. Сапега, однако, ответил, что подобных полномочий не имеет, и на этом переговоры прекратились[453]. Однако этот эпизод симптоматичен как проявление попыток русской дипломатии нащупать почву для возможного сближения между государствами[454].
Готовность русских подписать соглашение с Речью Посполитой литовский канцлер объяснял тем, что русские остались недовольны переговорами со шведами и решили отказаться от дружбы с ними. Но Лев Сапега, ранее слишком мрачно рассматривавший ситуацию, в данном случае несколько поторопился с выводами, хотя взаимосвязь фактов была им отмечена правильно.
Подписав перемирие с Речью Посполитой, русское правительство сделало большой шаг на пути к определению своей дальнейшей политической линии. Однако окончательного решения еще не было принято. Тот факт, что после подписания договора переговоры со шведами не прервались, а через короткий промежуток времени возобновились, заставляет думать, что, заключая соглашение с Речью Посполитой, русское правительство не отвергало возможности соглашения со Швецией. По-видимому, оно рассчитывало, что предпринятый им шаг может заставить шведских политиков изменить свою позицию: подписав договор, русские дипломаты сделали тем самым серьезное предупреждение шведам, что Россия заключит мир с Речью Посполитой, оставив Швецию одну, если герцог Карл не пойдет на территориальные уступки в пользу России. Они исходили, видимо, из того, что Швеция, как более слабая держава, не захочет потерять возможного союзника.
Следует иметь в виду, что, хотя царь и «целовал крест» на «перемирных» грамотах, соглашение не считалось окончательно утвержденным, пока русские послы не примут соответствующего крестоцелования от польского короля. В случае, если бы удалось добиться соглашения со шведами, эти переговоры могли всегда быть сорваны. Удобным предлогом здесь мог явиться вопрос о царском титуле Бориса Годунова. Послы отказались включить в свою грамоту царский титул без санкции короля Сигизмунда, и этот вопрос должен был обсуждаться, когда русские послы приедут в Речь Посполитую[455]. Так как было ясно, что царского титула поляки и литовцы в данной ситуации не признают, то это обстоятельство всегда можно было использовать для срыва переговоров.
Таким образом, решение вопроса о будущей внешнеполитической ориентации России зависело от исхода русско-шведских переговоров.
Переговоры возобновились 18 марта, и снова их главным содержанием стал вопрос об Эстонии. Шведские послы заявили, что они не уполномочены на какие-либо уступки в Прибалтике, и одновременно попытались увлечь ведшего с ними переговоры Афанасия Власьева перспективой русско-шведского союза против Речи Посполитой, заявляя, что в союзе с герцогом царь может, завоевать всю Литву. Это заявление, однако, не произвело особого впечатления на русских, а так как послы ссылались на невозможность нарушить инструкции, то Власьев предложил им послать к герцогу гонца за дополнительными указаниями, учитывая сложившуюся ситуацию. 20 марта шведы предприняли последнюю попытку снять с повестки дня вопрос об Эстонии: они заявили, что по вопросу об Эстонии какие-либо уступки в будущем невозможны, и потребовали «отпуска». Когда и это требование на русских дипломатов не подействовало и 24 марта послы были приглашены на прощальный прием, они сдали свои позиции и направили гонца к герцогу с информацией о положении дел[456]. В русско-шведских переговорах, таким образом, наступил перерыв, так как последующие заседания были посвящены почти целиком разбору различного рода «обидных» дел.
В конце апреля герцог Карл направил из Таллина, где он находился, новые инструкции послам и особое послание царю. При рассмотрении этих документов следует иметь в виду, что благополучное для Польши окончание войны с Валахией не привело сразу к соответствующим изменениям на прибалтийском театре военных действий. Дворяне, воевавшие в Молдавии, разъехались по домам. Лишь в марте 1601 г. был объявлен созыв посполитого рушения «до Инфлянт»