[510]. В таких условиях король, очевидно, не желал ставить на обсуждение риксрода вопрос о русско-датском соглашении[511]. Избрав косвенный путь, он, вероятно, надеялся вызвать таким образом конфликт между Россией и Швецией, а затем уже снова поставить вопрос о войне на обсуждение риксрода. Он, возможно, полагал также, что при наличии родственных связей между дворами особых обязательств с датской стороны и не потребуется.
Вместе с тем Христиан IV стремился создать у русского правительства впечатление, что Дания находится на грани войны со Швецией[512].
Усиление дипломатической активности обеих сторон и быстрый успех переговоров между Россией и Данией следует объяснять не только совпадением интересов обеих сторон, но также и резким ухудшением военного положения Шведского королевства начиная с конца 1601 г.
Оказавшись к лету 1601 г. в состоянии скрытого или открытого конфликта со всеми соседними государствами, шведский правитель не мог сконцентрировать свои силы в Прибалтике, так как вынужден был держать войска на финской и эстонской границах, опасаясь русского выступления[513], и в самой Швеции, опасаясь нападения датчан.
Между тем Речь Посполитая, урегулировав к концу 1601 г. свои взаимоотношения с соседними государствами, сосредоточила в Ливонии большую армию. Неудивительно поэтому, что военная кампания 1602 г. оказалась для шведов крайне неудачной. Армия Речи Посполитой, отвоевав свои земли, к лету 1602 г. вторглась на территорию шведской Прибалтики, которая к сентябрю оказалась разрезанной пополам. В июне был взят Раквере, в июле — Пылтсамаа, в сентябре — Пайде. Участь Тарту была уже предрешена — он был взят поляками в апреле 1603 г.[514]. Нарва и Таллин оказались под непосредственной угрозой нападения[515]. Ян Замойский предполагал закончить кампанию взятием Нарвы, но измученная армия отказалась идти дальше.
Опасения, что прибалтийские порты могут быть захвачены Речью Посполитой, заставляли Россию и Данию торопиться.
Шведские дипломаты, несомненно, чувствовали опасность создавшейся ситуации, и неудивительно, что русско-датское сближение вызвало самое сильное беспокойство в Стокгольме. Уже в апреле 1602 г., получив сведения о предполагаемом браке принца Ганса и Ксении, герцог Карл послал принцу грамоту, в которой, приводя ему в пример несчастную судьбу «ливонского короля» Магнуса, убеждал принца отказаться от этого брака[516].
Новая попытка расстроить брак принца Ганса и Ксении была предпринята Карлом, когда Христиан IV обратился в июле 1602 г. в Стокгольм с просьбой выдать проезжую грамоту для Ганса и его свиты. Получив датское послание, герцог Карл направил с проезжей грамотой в Стокгольм своего доверенного представителя Адама Шраффера, который должен был убедительно просить принца, чтобы тот, прежде чем окончательно принять решение, посоветовался бы со своей матерью и старыми советниками своего отца (а не с Христианом IV). В отправленном одновременно письме к принцу герцог Карл просил его, если он и не может отказаться от намеченного брака, по крайней мере не заключать никакого соглашения с русскими против Швеции[517].
После того как и этот демарш не имел успеха, принц Ганс с большой свитой в июле 1602 г. прибыл в Россию, а шведское посольство было задержано в Москве[518], тревога шведского правительства, по-видимому, достигла предела. Если в июне 1602 г. герцог Карл отклонил предложение Речи Посполитой начать переговоры о заключении перемирия, то в начале сентября командовавшему шведскими войсками Морицу Лейонхувуду было предписано вступить в переговоры и обещать уступить Тарту, Пярну и ряд других городов в обмен на отказ Сигизмунда III от притязаний на шведский престол. Одновременно герцог Карл лично обратился с предложением перемирия к королю Сигизмунду[519].
Окончательного решения в Стокгольме, однако, принято не было — здесь ожидали исхода русско-датских переговоров, которые, к явному облегчению для шведского правительства, в марте 1603 г. закончились безрезультатно, что и позволило герцогу Карлу в дальнейшем снова сконцентрировать свои силы для борьбы с Речью Посполитой.
Переговоры, начавшиеся в Москве в декабре 1602 г., с самого начала протекали в менее благоприятных условиях, чем рассчитывал Христиан IV, так как будущий царский зять — герцог Ганс скоропостижно умер 28 октября 1602 г. В соответствии с инструкциями Гюлленшерна не поднимал вопроса о русско-датском союзе против Швеции. Единственным вопросом русско-датско-шведских отношений, рассматривавшимся во время переговоров, был вопрос о русско-датской торговле в Нарве. Свои пожелания в этом отношении Гюлленшерна впервые изложил на заседании 13 декабря. На предложения датского посла последовал ответ, что, поскольку Щецинский договор гарантирует Дании свободу плавания на Балтийском море, вряд ли герцог Карл станет чинить препятствия датской торговле с русскими и, следовательно, обсуждение этого вопроса не имеет смысла. В ответ на повторные просьбы датчан гарантировать возможность их торговли с Россией (по Тявзинскому договору эта торговля запрещалась) им было предложено самим обсудить этот вопрос со шведами. Этот же совет дал на прощальной аудиенции послам 3 февраля 1603 г. руководивший переговорами А. И. Власьев[520]. Позиция, занятая русскими дипломатами, объяснялась, по-видимому, тем, что с датской стороны не последовало ожидавшиеся русскими предложений о союзе против Швеции. Вступать же в открытый конфликт со Швецией, не имея союзников, в сложившейся ситуации было невозможно. Следует учесть, что зима 1602/03 г. была очень тяжелой для страны — это был второй голодный год в России, население умирало, много людей скиталось по стране в поисках продовольствия. То тут, то там вспыхивали народные волнения; с осени 1602 г. началась посылка воевод «на разбойники»[521]. В этих условиях правительство вынуждено было действовать осторожно и избегать вооруженных столкновений, тем более что датская сторона, в особенности после смерти принца Ганса, практически не была связана никакими обязательствами.
Необходимо отметить, что пожелания датчан о разрешении свободного проезда в Россию датских купцов и устройстве в Новгороде, Пскове и Ивангороде датских торговых дворов в результате переговоров были полностью удовлетворены[522]. Несомненно, что, действуя таким образом, русская дипломатия стремилась к еще большему обострению шведско-датских противоречий.
Неудача переговоров по главному для сторон вопросу не означала того, что русское правительство отказалось от попыток искать соглашения с Данией. В грамоте, датированной январем 1603 г., датскому королю сообщалось, что русский царь по-прежнему желает сохранить близкие отношения с датским королевским домом («мимо всех великих государей»). Был предложен новый проект брачного соглашения между царевной Ксенией и одним из двоюродных братьев Христиана IV, сыновей герцога Ганса Голштинского[523]. Русская инициатива была благоприятно встречена в Копенгагене. Вместе с грамотой от 25 июля 1603 г. Христиан IV послал в Москву портрет нового жениха[524].
Поиски соглашения между Данией и Россией, таким образом, продолжались[525].
Одновременно на протяжении 1600–1603 гг. произошло сближение русского правительства с другой политической силой, экономические интересы которой были также затронуты Тявзинским договором, — северогерманскими городами. Если учесть, что купцы этих городов почти не вели торговли в Архангельске, то понятно, что постановления Тявзинского договора, закрывавшие для иностранных купцов проезд на русскую территорию через балтийские порты, должны были вызвать особенно резкую оппозицию в их среде.
Уже на ганзетаге 1598 г. был составлен набросок инструкции для посольства, которое должно было направиться в Россию. Послам поручалось просить, чтобы к купцам ганзейских городов не применялись постановления Тявзинского договора. Одновременно они должны были добиваться дополнительных привилегий на торговлю в России: права свободного проезда по всей территории и разрешения на устройство ганзейских дворов в Новгороде и Пскове[526]. Взаимосвязь этих пожеланий очевидна: без отмены соответствующих статей Тявзинского договора расширение деятельности ганзейского купечества в Русском государстве столкнулось бы со значительными трудностями и вряд ли было бы практически осуществимо.
Запланированное на ганзетаге посольство, однако, не состоялось. Во второй половине 1599 г. Россия и Любек — главный и наиболее деятельный член объединения северогерманских городов, выступавших за расширение торговли с Россией, оказались в противоположных лагерях (Россия поддерживала герцога Карла, Любек вступил в союз с Сигизмундом)[527], что и привело на рубеже 1599–1600 гг. к временному разрыву отношений.
Разрыв, однако, не был длительным. Уже посольству Захария Меллера, побывавшему в Москве в феврале — марте 1600 г., удалось, по-видимому, добиться нормализации отношений[528]. Вместе с Захарием Меллером в Любек была направлена «опасная» грамота для послов, которых Любек намеревался прислать в Москву, очевидно, чтобы приступить к намеченным в 1598 г. переговорам. Вслед за нормализацией отношений последовало оживление дипломатических контактов.