пломат[577], который, как видно из более поздних упоминаний о его миссии, заявил, что шведский правитель готов помочь Максимилиану овладеть польской короной[578]. Посланец герцога Карла, несмотря на известную поддержку со стороны эрцгерцога, в начале 1601 г. был вынужден покинуть Прагу, не получив никакого ответа от Рудольфа II[579].
Однако герцог Карл не был обескуражен своей первой неудачей и в том же 1601 г. предпринял новые шаги для возобновления контактов. Осенью 1601 г. он воспользовался проездом через Ливонию австрийско го гонца, чтобы отправить с ним императору новое послание с предложениями дружбы и сотрудничества[580]. Почти одновременно переговоры о союзе со Швецией начал с эрцгерцогом Максимилианом близкий родственник герцога Карла ландграф Мориц Гессенский[581]. Переговоры продолжались еще в начале 1603 г., когда командующий шведскими войсками в Прибалтике граф Нассау переслал Максимилиану обширное «Рассуждение» с подробным изложением шведских условий[582].
Отодвинув на этот раз вопрос о судьбе польской короны на задний план, шведские дипломаты делали главное ударение на том, что в обмен за союз против Речи Посполитой шведское правительство готово помочь Габсбургам отвоевать некогда входившие в империю земли — Пруссию и Ливонию, бывшие владения Тевтонского ордена. Не ограничиваясь этим, герцог Карл в письме императору указывал, что он признает верховные права императора на шведские владения в Прибалтике[583], а в последующих документах, исходивших от шведского правительства, содержались намеки на то, что и эти земли на известных условиях могут быть переданы Габсбургам.
Причины дипломатического маневрирования шведских дипломатов вполне понятны: в условиях, когда шведские войска терпели поражения от армии Речи Посполитой, шведское правительство энергично искало союзников, вступление которых в борьбу могло бы склонить чашу весов в пользу Швеции.
Как бы то ни было, благодаря предложениям герцога Карла проект перехода Прибалтики под власть Габсбургов стал обсуждаться австрийскими дипломатами, а в 1604 г. о нем узнали в Москве. Лука Паули, сопровождавший австрийского посла барона Логау в качестве эксперта по русским делам, еще до прибытия в русскую столицу сообщил высланным навстречу приставам, что, как сообщил герцог Карл Рудольфу II, «от Полши Ливонские земли держати ему не мочно», и он «против Полского короля стояти не может», поэтому он «поступается… тое землю Цесарю, чтоб тое землю Ливонскую держал Цесарь за собою»[584].
Как реагировало на эти сообщения русское правительство, мы узнаем из докладной записки, которую подал Лука Паули императору по возвращении в Прагу. «Господин Великий князь заметил, — писал Паули, — что, если Вашим величеством будет поставлен на мирное управление Лифляндией Немецкий князь и если между ним и его дочерью мог бы быть заключен брак, то он бы принял на себя расчет и уплату военных издержек, а также, кроме того, подданные и города Лифляндии общими силами внесли бы значительную сумму для того, чтобы страна имела, наконец, твердый мир»[585].
Таким образом, обозначившийся поворот в международной ситуации русское правительство пыталось использовать для создания вассального государства в Прибалтике под русско-австрийским протекторатом, что согласовалось с общим направлением русской внешней политики, искавшей сближения с Габсбургами против Речи Посполитой.
Значение данных, сообщенных Л. Паули, очевидно. Они показывают, что в новой международной ситуации, сложившейся в начале интервенции, русское правительство все еще продолжало искать пути к решению балтийского вопроса. Вместе с тем не менее ясно, что новый план был лишь слабым подобием предшествующих проектов. И это не только потому, что попытка сближения с Габсбургами в условиях продолжавшегося польско-австрийского сближения[586] имела еще меньше шансов на успех, чем в 1599 г.[587] Не менее важно, что не могло быть речи о проведении его в жизнь, помимо воли шведского правительства, с которым царь Борис и его советники, готовясь к борьбе с Речью Посполитой, сами искали сближения и союза[588].
В новой системе отношений, начавшей складываться в Восточной Европе, значение балтийского вопроса для русской внешней политики стало явно отходить на задний план.
Усиление внутриклассовых и классовых противоречий в России начала XVII в., достигших своей кульминационной точки в крестьянской войне 1606–1607 гг., явилось новым мощным фактором, наложившим отпечаток на дальнейшее развитие международных отношений в восточноевропейском регионе. Русское феодальное государство, преодолевая сопротивление восставших, оказалось неспособным проводить активную внешнюю политику. Когда же затем с усилением противоречий внутри господствующего класса произошел распад единой государственной машины и на территории страны образовалось несколько претендующих на ее объединение политических центров, внимание этих новых правительств целиком концентрировалось на сфере внутрирусских отношений.
Одновременно происходившие события толкали к усилению внешнеполитической активности Речи Посполитой на Востоке. Создавшаяся ситуация, казалось, открывала возможность для осуществления ее конечных внешнеполитических целей — инкорпорации России. В этих условиях все более широкие круги польско-литовской магнатерии и шляхты стали переходить на позицию активного вмешательства в русские внутренние дела, чтобы силой навязать свое решение борющимся группировкам русского общества: Восточная политика Речи Посполитой от дипломатического давления и неофициального вмешательства в дела России быстро шла к открытой вооруженной интервенции. С занятием поляками Москвы была поставлена под вопрос сама возможность самостоятельного государственного существования России.
Для социальных группировок русского общества, ставивших своей задачей обновление и восстановление русской государственности и созданных ими органов государственной власти, борьба с агрессией польско-литовских феодалов стала основной национальной задачей, по сравнению с которой все остальные задачи, в том числе и борьба со шведскими феодалами, также использовавшими внутриполитический кризис в России для захвата русских земель, отходили на задний план. В дальнейшем борьба с польско-литовской экспансией стала главной задачей, стоявшей перед восстановленным Российским государством.
Речь Посполитая, пытавшаяся в первые десятилетия XVII в. обеспечить за собой политическое господство в Восточной Европе, подчинение России выдвигала на первый план своей внешней политики.
Гораздо более скромный вопрос о судьбе Прибалтики в размышлениях политических деятелей восточноевропейских держав явно отходил на второй план. Дорога к установлению шведского господства в этом районе оказывалась открытой.
Заключение
Рассмотренный в работе материал позволяет сделать ряд выводов о соотношении различных проблем во внешней политике русского правительства конца XVI — начала XVII в., о характере балтийской политики России и ее западных соседей и об общем характере русско-польских отношений в указанный период.
Главной проблемой, вокруг решения которой концентрировалась внешнеполитическая деятельность русского правительства в указанное время, был вопрос о приобретении свободного выхода для России к Балтийскому морю. Правда, иногда большое внимание русского правительства привлекали и другие проблемы (например, вопрос о борьбе с Крымом и Турцией), но интерес к ним был в те годы преходящим, в то время как стремление укрепить свои позиции на Балтике неизменно обнаруживается как составная часть едва ли не всех международных действий русской дипломатии в этот период.
В этом смысле можно утверждать, что внешнеполитическая деятельность русского правительства на рубеже XVI–XVII столетий была прямым продолжением внешней политики России в период Ливонской войны. Кардинальные изменения в характере русской внешней политики наступили лишь с началом крестьянской войны и польско-литовской интервенции.
Решения балтийской проблемы русское правительство искало в этот период на путях борьбы со Швецией. Оно пыталось вернуть захваченные шведами новгородские пригороды и порты на побережье Северной Эстонии, используя свое бесспорное в то же время военное превосходство.
Что касается Речи Посполитой, то балтийская политика России в рассматриваемый период времени не была направлена против этого государства.
Первоначально русское правительство искало соответствующего своим государственным интересам решения балтийского вопроса в рамках широкого политического сотрудничества двух восточноевропейских держав. Конкретная программа такого сотрудничества, включавшая, в частности, положение о совместной борьбе против шведских феодалов в Прибалтике, была предложена господствующему классу Речи Посполитой во время «бескоролевья» 1587 г. Позднее, когда эта программа была польско-литовскими феодалами отвергнута, русская дипломатия стремилась главным образом либо нейтрализовать Речь Посполитую, чтобы та не имела возможности вмешаться в борьбу в решающий момент русско-шведского спора, либо добиться у нее ценой уступок по другим вопросам признания своих прав на захваченные шведами земли в Эстонии. С этими задачами русская дипломатия оправиться не смогла, чем и был в значительной мере предопределен отрицательный результат усилий русского правительства. Отказавшись от соглашения и угрожая своим вмешательством на стороне Швеции, польско-литовские феодалы вынудили русское правительство отказаться от продолжения войны со Швецией, удовлетворившись лишь частным успехом (возвращение новгородских пригородов) и не добившись главной цели — свободного выхода к Балтийскому морю. Более того, опасаясь возобновления агрессивных действий польско-литовских феодалов на Востоке, русские политики в обмен на шведский нейтралитет пошли по мирному договору в Тявзине (1595 г.) на правовое признание сложившейся на Балтике крайне невыгодной для русских интересов системы русско-шведских экономических отношений.