[120]. В 1593 г. русское правительство обратилось к ганзейским купцам с предложением приезжать для торговли в новый русский порт, обещая отвести им особый торговый двор и освободить от уплаты половины торговых пошлин[121]. Весной 1594 г. на Нарове появились первые немецкие торговые суда[122]. Эти меры, однако, могли дать лишь очень скромные результаты, ни в коей мере не соответствующие государственно-политическим и экономическим потребностям России. Русское правительство продолжало искать новые возможности для действительного решения балтийской проблемы в соответствии с интересами страны.
Смерть Юхана III в конце 1592 г. и последовавший затем в 1593 г. выезд Сигизмунда в Швецию для взятия в свои руки государственной власти в этом королевстве побуждали русское правительство, достаточно хорошо осведомленное о предшествующих планах «отречения» и выезда Сигизмунда из Речи Посполитой, внимательно следить за эволюцией польско-литовско-шведских отношений и задумываться над перспективами политического развития Восточной Европы в случае разрыва польско-шведской унии. Некоторая ясность в этом отношении у русского правительства появилась уже в октябре 1593 г. после приезда в Москву австрийского посла Николая Варкоча, который сообщил, что, как «подлинно ведомо» Габсбургам, выехавший в Швецию Сигизмунд возвращаться «на Польское королевство не хочет» и что польский трон, следовательно, в ближайшее время станет вакантным. Эрцгерцог Максимилиан, продолжал посол, намерен воспользоваться этой ситуацией и прийти «со всею своею ратью» к Кракову, куда претендента зовут его польские сторонники, чтобы вооруженной рукой подавить сопротивление оппозиции. Посол просил от имени Габсбургов оказать поддержку австрийскому кандидату. Он также интересовался отношением русского правительства к планам австрийского дома одновременно с вступлением Максимилиана на польский трон «Лифляндскую землю привести под свою цесарскую руку»[123]. В ближайшей перспективе вырисовывались, таким образом, разрыв польско-шведской унии и наступление «бескоролевья» в Речи Посполитой, а в более отдаленной — воцарение на польском троне австрийской династии и выделение Ливонии из состава Речи Посполитой. Перед русским правительством встала, таким образом, конкретная политическая задача — определить свое отношение к намечающимся сдвигам в политическом развитии Восточной Европы и найти пути использования возникающей новой международной конъюнктуры для решения стоявших перед ним международных проблем, прежде всего балтийского вопроса.
Одновременно русское правительство должно было учесть в своих планах и важные сдвиги, наметившиеся в 1593–1594 гг. в системе отношений Речь Посполитая — Крым — Турция — Россия. С началом в 1593 г. австро-турецкой войны, которая очень быстро привела к концентрации турецких и татарских сил на территорий Венгрии[124], напряженность на южной границе России резко спала, и в 1594 г. русским дипломатам, используя создавшуюся ситуацию, удалось заключить договор о мире и союзе с Крымом[125]. Тем самым у Русского государства высвобождались силы для действий на иных направлениях. С другой стороны, с началом австро-турецкой войны резко возросла деятельность австрийских дипломатов, сотрудничавших с представителями папской курии, направленная на вовлечение Речи Посполитой в антитурецкую коалицию. Не довольствуясь официальными переговорами по этому поводу с королем и сенатом[126], император и папа направили также своих неофициальных представителей к украинским магнатам и запорожскому казачеству, чтобы побудить их к самостоятельному выступлению против Турции, которое, как не без оснований считали в Вене и в Риме, могло вовлечь Речь Посполитую в войну против турок независимо от исхода официальных переговоров[127]. К весне 1594 г. и об этих аспектах международного положения Речи Посполитой русское правительство имело достаточное представление[128].
Под воздействием всех этих сообщений, свидетельствовавших о возможном наступлении в скором будущем важных сдвигов в системе международных отношений в Восточной Европе, складывался в 1593–1594 гг. новый внешнеполитический курс русского правительства, который должен был обеспечить решение стоявших перед ним проблем.
Русское правительство заверило австрийского посла в своем сочувствии и поддержке притязаний австрийского кандидата на польский трон[129]. Оно также заявило, что не возражает против перехода Ливонии под власть Габсбургов, оговорив особо свои права на Нарву и Тарту как на старинные русские вотчины[130]. Такая позиция вполне понятна: вмешательство Габсбургов в борьбу за польский трон и за Прибалтику даже в случае его неудачного исхода должно было осложнить международное положение Речи Посполитой, ослабить ее внешнеполитическую активность и создать условия для активизации русской внешней политики на Балтике.
Одновременно русское правительство предприняло ряд мер, обеспечивающих благожелательную позицию Габсбургов по отношению к России и в том случае, если бы им удалось действительно реализовать свою программу и захватить власть в Речи Посполитой и Ливонии. Так, вразрез со своей внешнеполитической ориентацией предшествующих лет оно не только обещало послать Рудольфу II субсидии для борьбы против турок[131], но и предложило императору, папе и испанскому королю весной 1595 г. прислать в Москву своих послов, чтобы «о докончанье и соединенье на Турского приговорити и закрепити»[132]. Был поднят, правда пока в сугубо секретном порядке, и вопрос о будущем браке между австрийским эрцгерцогом и малолетней дочерью царя Федора, царевной Федосьей[133]. Брачные связи между обоими домами и военно-политический союз против турок должны были, как представляется, способствовать установлению дружественных отношений между правителями Речи Посполитой и Россией и тем самым ликвидации препятствий на ее пути к Балтийскому морю.
Наряду с этими мерами, направленными на исключение тем или иным способом Речи Посполитой из числа активных участниц борьбы за Балтику, русское правительство подготавливало почву для того, чтобы, когда этот благоприятный момент наступит, выступить против Швеции.
В феврале 1594 г. оно отправило с гонцом П. Пивовым особую грамоту сенату Речи Посполитой. В этом документе констатировалось, что, захватив старые русские вотчины, шведы нанесли «многие оскорбления» России, а их неоднократные обещания «исправиться» перед царем» — не выполнены, поэтому царь намерен «вперед тех своих вотчинных городов у Свейского королевства доступать и над Свейскою землею промышлять, сколько бог помочи подаст»[134]. Назначение этого документа, правда, заключалось прежде всего в том, что реакция польско-литовских феодалов на него позволила бы русскому правительству судить о характере отношений между Речью Посполитой и Швецией после отъезда Сигизмунда в Стокгольм, но, думается, что в случае благоприятного (или нейтрального) ответа русское правительство было готово начать военную кампанию.
Характерно, что еще до отправки этой ноты была предпринята попытка вступить в сношения с принцем Густавом, незаконным сыном короля Эрика XIV, представителя старшей ветви дома Ваз[135]. С австрийским посольством этому принцу, находившемуся в то время при императорском дворе в Праге, в ноябре 1593 г. были посланы меха и грамоты от Бориса Годунова и царя. Русские правители приглашали Густава в Москву, обещая его «устроить… на твоем дедичном королевстве»[136]. Внимание к личности шведского принца, из которого явно хотели сделать претендента на шведский трон, ясно свидетельствует, что будущий конфликт со Швецией русские политики рассматривали как попытку окончательного решения русско-шведского спора из-за Прибалтики[137].
От каких-либо активных действий по отношению к своим соседям русское правительство пока воздерживалось, ожидая получить новые и более точные информации о развитии польско-шведских и польско-австрийских отношений.
Еще осенью 1594 г. международная ситуация, в частности судьба польско-шведской унии, продолжала оставаться для русского правительства неясной. Так, в «наказе» «великим послам», отправлявшимся в это время в Тявзино на мирные переговоры со Швецией, русским дипломатам предписывалось, в частности, узнать: «Жигимонт король из Свей в Литву пойдет ли или не пойдет»[138]. Хотя на этот важнейший вопрос определенного ответа русские политики в тот момент, как видно, не имели, в настроениях русского правительства можно заметить определенную перемену. «Наказ» давал послам полномочия заключить со Швецией «вечный мир» (или перемирие на 20 лет) в обмен за уступку русской стороне городов Нарвы и Корелы и компенсацию за отказ от Эстонии в размере 20 тыс. рублей[139]. Это решение закончить спор со Швецией, удовлетворившись минимально необходимыми для русских государственных интересов уступками, находится в явном противоречии с широкими замыслами предшествующего времени и свидетельствует о том, что надежды на благоприятные изменения международной ситуации в Москве к концу 1594 г. стали блекнуть.