[122]. В ней содержалось лишь обещание поддержать на выборах московского кандидата, если предложенные условия будут для литовской стороны подходящими.
Какое соглашение было для литовских магнатов желательным, позволяет установить запись переговоров М. Гарабурды с царем и его советниками в Новгороде в феврале-марте 1573 г.[123] Прежде всего посол стремился убедить царя в том, что тот в случае своего избрания не сможет управлять одновременно и Россией, и Речью Посполитой: длительное отсутствие царя в Речи Посполитой приведет к тому, что станет невозможной деятельность судов (по обычаю при выезде монарха из страны деятельность судов приостанавливалась), а длительное отсутствие ого в России может привести к отпадению дальних краев — Казани и Астрахани. К тому же, — указывал посол, — кандидат на польский трон может быть коронован лишь после его перехода в католицизм[124]. Из этого следовало, что единственным реальным кандидатом на трон может быть лишь младший сын царя. Перед выборами царь и царевичи Иван и Федор должны дать польско-литовским сословиям письменную присягу, что избранный на трон Речи Посполитой царевич сохранит в целости все права и вольности шляхты и, если потребуется, еще более их расширит. Наконец, в устных предложениях Гарабурды был раскрыт выдвинутый уже ранее в грамоте, привезенной С. Матвеевым, пункт о «вечном мире» как условии избрания царевича. При заключении «вечного мира» царь должен был отдать Великому княжеству Полоцк с пригородами, Усвят, Озершце и Смоленск. Кроме того, самому царевичу Федору «для учтивости» царь обязывался дать еще «и иные замки и волости», чтобы избравшие царевича «народы» Речи Посполитой «не имели никаких упреков от других государей и соседей»[125]. Эти высказывания литовского посла, раскрывая смысл сжатых формулировок более ранних документов, позволяют охарактеризовать в целом литовскую концепцию переустройства в Восточной Европе. Не подлежит сомнению, что литовские магнаты стремились избежать личной унии между Россией и Речью Посполитой и избрания Ивана IV на польский трон. Именно поэтому они добивались выбора Федора, младшего (и, следовательно, имеющего малые шансы унаследовать русский трон) сына царя. Молодой (в 1572 г. ему было 13 лет) правитель, который к тому же должен был перейти в Католицизм, мог стать послушным орудием в руках магнатов, можно было не опасаться попыток установления им режима сильной власти, подобного «опричнине». Представляется, что письменной присяги требовали не только от самого кандидата, но и оі его старшего брата и отца с той целью, чтобы предотвратить с их стороны какие-либо попытки вмешательства во внутреннюю жизнь Речи Посполитой. Одновременно территория Великого княжества должна была получить существенное приращение на востоке, что способствовало бы повышению его удельного веса в политической структуре Речи Посполитой[126].
Сопоставляя литовские условия с более ранним проектом Чешельского, нетрудно выделить такие общие моменты, как стремление обезопаситься от «тирании» будущего правителя или попытку добиться в обмен за выбор на престол территориальных уступок, но вместе с тем очевиден гораздо более умеренный характер литовских предложений: здесь не было речи ни о разделах русских земель, ни об их обращении в «феод» Речи Посполитой. Умеренность литовского проекта лишь отчасти можно объяснить тем обстоятельством, что его авторы знали о Русском государстве и правительстве гораздо больше, чем польские политики, и хорошо понимали, что Иван IV не примет условий, сформулированных Чешельским. Не меньшее значение имело, думается, стремление литовских магнатов не допустить возобновления Ливонской войны. В среде литовских феодалов к началу 70-х годов сложилось прочное убеждение, что дальнейший военный конфликт с Россией бесперспективен и ничего, кроме ущерба и разорения, Великому княжеству принести не может[127]. Более того, военные неудачи связывались у литовских магнатов с заключением Люблинской унии, которая привела к потере Великим княжеством целого ряда областей, его низведению на второстепенное место в сложившемся новом политическом организме и, наконец, к потере литовской магнатерией тех привилегий, которые ставили ее над всей остальной массой шляхты. Поэтому продолжение войны на Востоке (особенно когда не оправдались расчеты на раскол в русском обществе) угрожало, в их представлении, не только хозяйственным разорением, но и возможными новыми невыгодными для литовского магнатства переменами в политической структуре Речи Посполитой. Отсюда — готовность литовских магнатов пойти на установление длительного мира в Восточной Европе и даже военно-политическое сотрудничество с Россией на умеренных (в их понимании) условиях.
К принятию своей программы действий литовские магнаты рассчитывали в дальнейшем склонить феодалов Короны. Несомненным следом предпринимавшихся в этом плане акций следует считать написанный виленским войтом А. Ротундусом памфлет «Zdanie о obieraniu nowego króla», в котором доказывалась необходимость выборов царевича[128]. М. Гарабурда заверял Ивана IV, что, когда он доставит в Вильно информацию о царских предложениях, в Москву для выработки окончательного соглашения отправятся «великие послы» обеих частей Речи Посполитой[129]. Однако в Москве литовские политики снова потерпели неудачу. Условия, изложенные царем М. Гарабурде, оказались совершенно несовместимыми с литовскими предложениями.
Впервые свою официальную позицию по отношению к польскому «бескоролевью» русское правительство сформулировало в царском «ответе» посланцу Речи Посполитой Ф. Ворыпаю, который прибыл в Москву в сентябре 1572 г. с просьбой о продлении перемирия[130]. Именно в этом «ответе» — царской «речи» на отпуске посланца[131] — Иван ІV по собственной инициативе[132] впервые выразил желание вступить на польский трон и сам пытался рассеять невыгодное впечатление, которое его расправы с политическими противниками могли произвести на польско-литовских избирателей. В частности, он обещал, что не будет преследовать ни русских политических эмигрантов, ни последователей Лютера. Однако возможных условий унии царь не излагал, ограничившись лишь общим заверением, что он будет сохранять шляхетские «права и вольности».
Главное место в его «речи» занял вопрос о возможных условиях мира между Россией и Речью Посполитой. Если Речь Посполитая уступит России Ливонию до Западной Двины, то царь готов был отдать ей Полоцк с пригородками и даже добавить к этому что-либо из соседних московских земель. На основе этих предложений мог бы быть заключен «вечный мир» и союз между Россией и Речью Посполитой, независимо от того, будет или нет Иван IV избран на польский трон, но при условии, что выработанный договор будет обязательным для нового польского короля[133]. Если бы удалось заключить мир и союз между этими государствами, — говорил царь, — то я «татарскому [хану] показал бы дорогу за море». Эта часть царских предложений была повторена и в царской грамоте, врученной Ворыпаю; вопрос же о царской кандидатуре на польский трон в этом документе был, по-видимому, обойден молчанием[134]. Таким образом, в сентябре 1572 г. главной целью русской дипломатии было использовать создавшуюся ситуацию, чтобы склонить Речь Посполитую к заключению мира и союза с Россией. По мысли русских политиков, такое соглашение позволило бы не только найти приемлемое для России и Речи Посполитой решение балтийской проблемы, по и поставить надежный барьер на пути османской экспансии в Восточной Европе. Был поднят, правда, и вопрос о польской короне, но, судя по всему, это был пока лишь предварительный шаг, рассчитанный на то, чтобы выяснить реакцию польско-литовской стороны.
С этого момента до начала переговоров с Гарабурдой прошло почти полгода, и за это время позиция русского правительства изменилась. К сожалению, в пашем распоряжении почти пет материалов для того, чтобы судить, насколько полно и точно были информированы русские политики о внутреннем положении в Речи Посполитой[135]. Однако две вещи не подлежат сомнению. Во-первых, уже то обстоятельство, что в течение полугода после смерти Сигизмунда II дело так и не дошло до выборов, свидетельствовало о больших трудностях, с которыми столкнулись польско-литовские феодалы в поисках подходящего кандидата на опустевший троп. Во-вторых, появление в Москве одна за другой дипломатических миссий, поднимавших разговор о польской короне[136], как будто свидетельствовало о том, что выход из трудностей в Литве и в Польше видят в соглашении с царем.
В этих условиях царь и его советники, конечно, пс были склонны подчинять свою политику чужим советам. Напротив, они были намерены диктовать Речи Посполитой свои условия унии.
В своем «ответе» Гарабурде царь резко подчеркнул неприемлемость предложенных литовцами условий, в особенности того пункта, который предусматривал территориальные уступки Речи Посполитой со стороны России. Царь квалифицировал это предложение как «дело неслыханное». «И нам, — констатировал он, — сына нашего Федора для чего вам давать к убытку своего государства»[137]. Наоборот, если поляки и литовцы хотят избрать Федора, то они должны уступить его отцу Киев «для, — как говорил царь, — нашего царского именования»