Что же давало Ивану IV основание полагать, что ему удастся добиться принятия своих условий Речью Посполитой? К сожалению, в нашем распоряжении нет тех источников, из которых царь и его советники черпали информацию о внутреннем положении в Речи Посполитой и о пожеланиях польско-литовских феодалов, поэтому можно дать лишь предположительный ответ на этот вопрос. Представляется, что русский внешнеполитический курс сложился, по-видимому, под влиянием сообщений об отношении к кандидатуре царя литовской шляхты. О том, что в этой среде кандидатура Ивана IV пользовалась, по-видимому, симпатиями, позволяют догадываться уже краткие отзывы находившихся в Короне иностранных наблюдателей, которые согласно говорят о большом расположении к царю населения Великого княжества, в особенности той ого части, которая держится «греческой религии»[153]. Разумеется, иностранцы интересовались настроениями прежде всего тех социальных групп, которые могли как-то повлиять на исход «бескоролевья». Поэтому можно думать, что они имели в виду настроения именно православной шляхты Великого княжества. Эти сообщения, конечно, довольно общи, по они дополняются важной записью (от 8 мая) в «диариуше» элекционного сейма. В ней отмечается, что на выборах литовская шляхта в отличие от магнатов поддерживала кандидатуру царя. Лишь с большим трудом М. Радзивиллу и Я. Ходкевичу, ссылаясь на то, что, не прислав послов на сейм, Иван IV показал, что он на деле не стремится к польской короне, удалось сломить сопротивление шляхты и добиться согласия на выбор Генриха Анжуйского[154]. Эта запись интересна для нас тем, что к моменту начала голосования участникам сейма были хорошо известны условия унии, предложенные Гарабурде царем[155]. Знакомство с этими условиями, как видим, не заставило литовских шляхтичей отказаться от поддержки русского кандидата, из Чего можно заключить, что русские условия были для них приемлемыми. Действительно, вопрос о свободной элекции для литовской шляхты не мог иметь глубоко принципиального значения: вплоть до Люблинской унии 1569 г. литовский трон был не элекционным, а «дедичным» — наследственным. Известная возможность выбора существовала, но сам выбор ограничивался кругом лиц, принадлежавших к роду потомков Ягайлы. Формулируя свои династические притязания сходным образом, Иван IV лишь приспосабливался к старой литовской традиции, и поэтому, думается, подобное условие не могло вызывать сильных возражений литовской шляхты. Вопрос о правовом положении и привилегиях католической церкви также не мог иметь особого значения для литовских феодалов, большая часть которых в начале 70-х годов XVI в. держалась либо протестантского, либо православного вероисповедания. Вместе с тем есть основания полагать, что с избранием царя литовская шляхта связывала серьезные надежды на улучшение своего положения и ослабление позиций магнатерии, которая и после реформ 60-х годов XVI в. по существу продолжала олигархически управлять Великим княжеством.
Некоторые общие указания на антимагнатский характер устремлений поддерживавшей кандидатуру царя литовской шляхты можно обнаружить уже в материалах магнатской переписки времен второго «бескоролевья». Более конкретные свидетельства имеются среди русских дипломатических материалов конца XVI в. Хотя от событий 70-х годов их отделяет почти 30-летний промежуток, думается, все же в данной связи их можно привлечь, поскольку характер взаимоотношений между магнатами и шляхтой за этот период принципиально не изменился. Беседовавший в 1592 г. с русским гонцом А. Резановым «служебник» Л. Сапеги Невежа Коведяев объяснял русскому дипломату, что литовские магнаты никогда не согласятся на избрание царя, так как тот у них «все городы королевские повыкупит», а «шляхта великих народов», которая ныне вынуждена находиться в услужении у магнатов, — «те все будут служити государю»[156]. Несмотря на краткость этих высказываний, ясно, что еще в конце XVI в. отдельные группы шляхты связывали с выбором царя на польский троп освобождение из-под власти магнатов (вероятно, на средства из царской казны) заложенных им королями династии Ягеллонов владений королевского домена. Аналогичная реформа, на время серьезно ослабившая магнатерию, т. н. «экзекуция добр», была проведена в Короне в 60-х годах XVI в. Ставился вопрос о проведении ее в Великом княжестве, но это требование натолкнулось на упорное сопротивление магнатов, добившихся того, что на землях Великого княжества «экзекуция добр» не была проведена. Литовская магнатерия сохранила свои огромные латифундии, а следовательно, и решающие позиции в политической жизни страны, возможность ставить от себя в зависимость определенные круги шляхты. По мысли литовских шляхтичей, очевидно, именно русский монарх с его огромными политическими и финансовыми возможностями мог бы довести проводившиеся в 60-х годах в Великом княжестве реформы до конца, сломив земельное могущество магнатов. По-видимому, именно к этим слоям, искавшим поддержки царя и одновременно предполагавшим, что магнаты будут сопротивляться его выбору, принадлежали те «многие» люди, которые, как говорил Иван IV М. Гарабурде, в период «бескоролевья» призывали его идти «с войском» в Польшу[157]. Смысл этого обращения позволяет раскрыть более поздняя аналогия. Во время третьего «бескоролевья» (1587 г.) желавшие вернуться на родину русские политические эмигранты Агиш Сарыхозин и Тимофей Тетерин, которые хорошо знали настроения мелкой литовской шляхты, настоятельно советовали русским послам, чтобы «рать государева в Смоленску была наготове, а сам бы государь хотя в Можаеск вышел со своим двором». По их словам, эта военная демонстрация была нужна для того, чтобы литовским магнатам «страшно было». В противном случае трудно ждать успеха, поскольку «паны королевские городы и села по себе розымали» и боятся их потерять в случае избрания царя[158].
Несмотря на отрывочность имеющихся данных, думается, все же можно поставить вопрос о наличии в господствующем классе Речи Посполитой определенных социальных групп, заинтересованных в «вынесении» на трон Ивана IV как представителя сильной власти, и о воздействии их настроений на выработку русской внешнеполитической концепции. Разумеется, при этом следует учитывать, что о полном взаимопонимании между сторонами здесь говорить не приходится. Полученным рекомендациям Иван IV не последовал и в Полоцк не отправился. Хорошо зная влияние и силу магнатов в Великом княжестве, царь и его советники скорее всего не рассчитывали добиться успеха вопреки их желаниям. Настроения шляхты более использовались ими как важный козырь в переговорах с литовскими сенаторами. Излагая в 1573 г. М. Гарабурде полученные им предложения и рекомендуя сообщить о них панам-радам, царь давал понять, что если литовские магнаты окажутся несговорчивыми, он может пойти навстречу этим предложениям. Таким образом, для проведения избранного Иваном IV внешнеполитического курса имелись определенные основания, и если он все же в конечном итоге оказался нереальным, то это объяснялось ориентацией на настроения социальной группы, которая занимала второстепенное положение в общественной жизни Речи Посполитой и не могла существенно повлиять на исход борьбы за польскую корону.
Допустив в этом отношении определенный просчет, в других вопросах Иван IV и его советники проявили способности к трезвой оценке положения. Прежде всего это касается известного понимания тех объективных сложностей, которые могут возникнуть в отношениях между русским монархом и польско-литовским обществом после выбора царя на польский трон. Не случайно в своем «ответе» царь добивался от сословий Речи Посполитой торжественной присяги «над нами и нашими детьми никакого лиха не учинить, не подносить никоторого иного государя никоторыми обычаями, ни в иное государство не выдать, никакой хитрости не сделать»[159]. В «Главизнах», посланных в Литву через несколько месяцев по окончании переговоров с М. Гарабурдой, он нашел нужным еще раз вернуться к этому вопросу: на сенаторов и шляхту Речи Посполитой налагалось обязательство, если «по грехом для которого случая учинится какой мятеж промеж государем и землею и вражда, а будет по грехом то уставитися на смиренье не возможет», отпустить царя и его детей «на Московское государство без всякое зачепки и израды»[160]. Эти тексты показывают, как велики были опасения перед новыми проблемами, которые несла с собой уния. Неудивительно поэтому, что наряду с проектом возможных условий унии, в царском «ответе» Гарабурде были сформулированы и другие приемлемые для русского правительства варианты политического развития Восточной Европы в будущем, не предусматривавшие слияния восточноевропейских государств в один политический организм. Литовскому послу снова предлагался проект «вечного мира» и военного союза между Россией и Речью Посполитой. Однако если в сентябре 1572 г. вопрос ставился в общей форме, то на новом этапе русское правительство связывало и реализацию этого проекта, и возможность сохранения дружественных отношений между Россией и Речью Посполитой с определенным ис ходом элекции. Иван IV прямо рекомендовал не выбирать французского кандидата Генриха Анжуйского. «А возьмете ли Французского, — продолжал он далее, — и вы, Литва, ведайте, что мне над вами промышлять»[161]. Если же, — указывал Иван IV, — будет избран сын австрийского императора, то он готов заключить с Речью Посполитой вечный мир и союз и поддерживать с ним такие же отношения, как если бы на польский трон был избран его собственный сын