[268] и польской[269] шляхты на польский трон. Одной из главных причин нового обращения шляхты к кандидатуре русского царя было, как отметил уже В. Закшевский[270], наступившее в 1574–1575 гг. обострение отношений между магнатерией и шляхтой. Из компромисса феодальных группировок, который привел к избранию Генриха Анжуйского, всю выгоду извлекли магнаты. Пользуясь неопытностью молодого короля, они за краткий период его правления сумели завладеть значительной частью королевских имений, а теперь вынашивали планы установления магнатской олигархии. В ответ на эти действия в шляхетской среде получила популярность идея новой «экзекуции добр», более строгой чем первая, «если только не московской», т. е. проведенной путем расправы с магнатами[271]. В этих условиях взгляды шляхтичей обращались к Ивану IV как правителю, который решительными действиями мог бы сломить власть магнатов[272]. Разумеется, при этом речь не шла о каких-то уступках русскому монарху. Иван IV по-прежнему оставался для его сторонников «вторым Ягайлой» — орудием для осуществления внутри- и внешнеполитических концепций шляхты.
Главную силу этого лагеря составляли «рутены». Уже Ф. Коммендоне в 1573 г. констатировал, что именно они отстаивали кандидатуру царя[273]. О том, что почти «вся Русь» поддерживает кандидатуру Ивана IV, писали во время второго «бескоролевья» и папский нунций в Рим, и литовские сенаторы в Вену[274]. Из содержания их сообщений видно, что указанный термин охватывал и православных украинских феодалов Волыни и Киевщины, и польских шляхтичей юго-западных земель Короны («Русского» воеводства). При этом именно вторая из указанных групп отличалась наибольшей активностью. Нунций специально отмечал деятельность «русских» родственников примаса[275], членов семьи Уханьских, — шляхтичей Белзского воеводства. На элекционном сейме осенью 1575 г. Павел Уханьский был главным оратором «промосковского» лагеря. Известно также об общем решении польской шляхты Белзского, Русского и Подольского воеводств на предэлекционном сеймике поддержать на выборах кандидатуру Ивана IV[276]. То, что наибольшую политическую активность проявляла именно эта группировка шляхты, представляется глубоко закономерным. Осуществление «соединения» с Россией максимально соответствовало интересам этой группировки господствующего класса Речи Посполитой — главной силе польской феодальной колонизации на Востоке. «Соединение» должно было открыть для нее необъятные просторы «Московского царства» и одновременно обеспечить надежную защиту ее украинских имений от турецких и татарских набегов.
Правда, условия, предложенные Иваном IV через М. Гарабурду, были неприемлемы, но, по свидетельству М. Бельского, уже во время элекции часть шляхты сочла эти условия вымыслом враждебных царю литовских магнатов[277]. По мере обострения отношений с магнатерией эта версия стихийно получала в шляхетской среде все большее распространение. Однако намерения царя оставались неясными и неудивительно, что с самого начала «промосковский лагерь» стал энергично искать контактов со своим кандидатом. Дело было нелегким, так как М. Радзивилл и Я. Ходкевич поставили дозоры на литовско-русской границе, чтобы воспрепятствовать сношениям между русским правительством и польской шляхтой[278]. Все же сторонникам Ивана IV удалось найти путь к нему через литовского магната Яна Глебовича, зятя Яна с Кротошина.
В своих письмах к Ивану IV, написанных летом — осенью 1574 г., литовский вельможа информировал царя о плане созыва в Стенжице в мае 1575 г. сейма для решения вопроса о судьбе польского трона и от имени сторонников Ивана IV в Литве и Короне настоятельно советовал выслать на проектируемый съезд русских послов. «А не пошлешь никого, — писал Я. Глебович, — не начаися (стать польским королем. — Б.Ф.), бо цесарь крестьянский и много иных государей послы готовят». Послы Ивана IV, указывал он далее, должны прежде всего сообщить, что царь намерен дать присягу соблюдать шляхетские права и вольности. К письму был приложен текст «Генриховских артикулов» и других обязательств Генриха Валуа и Карла IX[279], что, очевидно, должно было, по мысли Я. Глебовича, помочь русским политикам подготовить текст соответствующих обязательств от имени царя. Без таких обязательств царь не может рассчитывать на успех, «не будучи дедичом пашей земли»[280].
Так Иван IV был поставлен в известность о положении в Речи Посполитой и о том, что ждут от него его сторонники. Он, однако, отказался следовать их рекомендациям и не отправил в Стенжицу своих послов. Одной из причин такой сдержанности было, несомненно, то обстоятельство, что судьба польского трона оставалась неясной с правовой точки зрения. Несмотря на бегство Генриха Анжуйского из Польши, он не был низложен «станами» и юридически оставался польским королем. На эту сторону дела царь не преминул указать Я. Глебовичу в своем ответе, отклоняя его предложение. «Тому как возможно сстатися, — писал он, — что украсти государство и украдом на государство приехати и послов своих; послати, а король неведомо будет, неведомо не будет». Такое посольство будет для царя лишь «за поспешно я собе в укоризну»[281]. Сдержанность Ивана IV была результатом понесенной им незадолго до этого неудачи: когда уже после избрания Генриха Анжуйского в Москву прибыл польский гонец А. Тарановский для переговоров о продлении перемирия, он уверил царя, что Генрих Анжуйский в Польшу не приедет. Положившись на эти заверения, Иван IV обратился к польской и литовской «радам» с просьбой об опасной грамоте для «великих послов», которых он был намерен отправить в Польшу для переговоров об условиях «соединения»[282]. Когда Генрих Анжуйский все же прибыл в Польшу, царь и его советники оказались в неудобном положении. Поэтому в Москве были твердо намерены на этот раз не повторять подобной ошибки. Учитывая, однако, всю важность дела, можно все же думать, что русское правительство решилось бы пренебречь этими моментами, если бы оно могло быть уверено в конечном успехе своей акции. Но оснований для такой уверенности у царя и его советников не было. В возникновении сомнений относительно возможности выбора Ивана IV на польский трон не последнюю роль сыграл тот же А. Тарановский.
Не посвященный в махинации литовских политиков, посланец невольно выдал Ивану IV их игру, рассказав, как собравшаяся на элекции шляхта долго и безрезультатно ждала русских послов, а затем решила, что видно царь не хочет стать польским королем[283]. В гневе царь отправил к литовским сенаторам послание, в котором перечислял «все збродни, чим его отселе з Литвы сводили»[284]. Разумеется, после этого доверие в Москве к исходящим из Литвы предложениям сильно упало. Во-первых, не могла внушать большого доверия и личность Я. Глебовича, от которого, как ясно видно из царского ответа на письмо последнего, с момента его выезда из России не поступало никаких известий. Во-вторых, А. Тарановский сообщил царю, что присланные на элекционный сейм М. Гарабурдой царские «кондиции» включали в себя такие пункты (например, отмена вольной элекции), которые «были против вольностям и правам нашим» и «оскорбили панов Короны Польской и Великого княжества Литовского»[285]. Ознакомившись затем с «Генриховскими артикулами», царь и его советники могли уже составить себе полное и всестороннее представление о глубоких различиях между тем объемом власти, которого добивался для себя Иван IV как король польский, и тем, который готов был предоставить своему монарху господствующий класс Речи Посполитой. При учете всех этих обстоятельств отказ русского правительства от официальной дипломатической акции становится вполне понятным.
Однако это не означало, что оно было готово ограничиться ролью пассивного наблюдателя событий. Царь и его советники Афанасий Нагой и дьяк Ерш Михайлов воспользовались приездом в Москву по торговым делам польского шляхтича К. Граевского[286], чтобы через него неофициально передать литовской и польской шляхте новый вариант русских условий унии между Россией и Речью Посполитой. Известное представление об этих условиях дают записанные в литовской канцелярии со слов неудачливого посланца «Артикулы от князя великого московского через Криштофа Граевского сказаны»[287]. Так, Иван IV добивался, чтобы его коронация была проведена «не через арцыбискупа, але через митрополита», и настаивал, чтобы за ним был признан царский титул, который начинался бы с Киева, а лишь за ним шла Польша, доказывая «стародавность народов цесарства русского, который… с давне пред нашими монархи было». Одновременно в связи с этим был поднят и вопрос о передаче России Киева[288]. Первым пунктом в «Артикулах» зафиксировано требование, чтобы объединенные восточноевропейские державы «все посполом волное и едностайное обирание пана мели одного з народу его покол дом его ставати будет», т. е. речь шла об установлении наследственной власти царского рода в будущей восточноевропейской федерации. Все эти условия были без существенных изменений почерпнуты из царского «ответа» (март 1573 г.) М. Гарабурде, в котором они составляли самую существенную часть. Наряду с этим в «Артикулах» можно отметить и новые моменты. Это прежде всего описание состава будущей «рады» нового государственного образования: первое место в ней должен был занять (очевидно, в соответствии с разработанными в Москве историко-правовыми конструкциями) воевода киевский, а «потом рада московская так переплетаючи, як литовскую с корунною». Так, в московских проектах наряду с наследственной властью царского рода появляется еще один связующий элемент: общий сенат,