[333]. Ответом на это предложение со стороны сенаторов было провозглашение Максимилиана II польским королем. Это решение в корне изменило ситуацию. Теперь всему шляхетскому лагерю, ущемленному олигархией в его важнейшей прерогативе — праве выбора монарха, был срочно необходим свой кандидат, готовый принять корону и выступить вместе с шляхтой против Габсбургов и сената. Иван IV не соответствовал этим требованиям. Его намерения не были известны, для завершения переговоров с ним нужно было время, которым шляхетский лагерь в данных условиях не располагал. Кроме того, шляхетские политики считали царя союзником Габсбургов[334]. В этом сложном положении внимание польской шляхты привлекла ранее не игравшая роли в политической борьбе кандидатура семиградского воеводы Стефана Батория. Этот правитель, которого Габсбурги незадолго до элекции пытались свергнуть с семиградского трона, как раз поэтому был готов принять польскую корону и вступить из-за нее в открытую борьбу с Максимилианом II[335]. В результате шляхетский лагерь[336] провозгласил Батория польским королем.
Разбирая причины, склонившие шляхту к такому решению, следует отметить одно важное обстоятельство: ее убеждение, что Иван IV — союзник Габсбургов, сложилось под влиянием соответствующих выступлений литовских сенаторов. Литовские магнаты, составлявшие главную силу сенаторского лагеря, в своей политической стратегии исходили из того, что на данном этапе господствующему классу Речи Посполитой необходимы прежде всего прекращение войны и мир с Россией. Поэтому на протяжении всего второго «бескоролевья» литовские магнаты настоятельно советовали императору добиться от Ивана IV заявления, что он сохранит мир с Речью Посполитой лишь в случае избрания Габсбурга на польский трон[337]. Утверждение, что только выбор австрийского кандидата дает Речи Посполитой мир на востоке, так как «на основе старых союзов… император держит царя в своих руках», было одним из главных доводов «проавстрийского» лагеря и на элекционном сейме[338]. Однако то, что казалось совершенно очевидным в разоренной войной Литве, получало совершенно другой отзвук в кругах коронной шляхты. «Говорят, что с Москвой будет мир, — заявлял Я. Замойский, — но этот неприятель много забрал у нас земли и добровольно ее не отдаст»[339]. «Не надеюсь, чтобы в правление императора в Польше можно было рассчитывать на мир с Москвой, — вторил ему С. Ожельский, — возвращение Северы, Смоленска, Полоцка и Ливонии требует немалых трудов»[340]. Таким образом, в отличие от литовцев коронная шляхта была согласна лишь на такой мир, который бы обеспечил руководящее положение Речи Посполитой в Восточной Европе. Разумеется, шляхетские политики предпочитали добиться этого мира путем соглашения с русским монархом. В случае если бы такое оказалось невозможным, они были готовы продвинуть границы своего государства на Восток и с помощью оружия.
14 января 1576 г. вернувшийся в Москву С. Бастанов вручил царю свой статейный список, а также «списки посольства турских и цесаревых и седмиградского воеводы послов», т. е. речи этих послов на элекционном сейме[341]. «Выслушав» эти материалы, царь приказал Л. Новосильцеву немедленно ехать в Речь Посполитую, т. е. принял решение официально выставить свою кандидатуру на польский трон[342]. Однако прошло совсем немного времени, и у русского правительства сложился иной план действий. 30 января 1576 г. в Литву была отправлена царская грамота с предложением о сепаратном «вынесении» на литовский великокняжеский стол либо самого Ивана IV, либо царевича Федора. Царь предлагал литовским сенаторам выслать к нему послов, «наказав и списав подлинно о всяких ваших повольностях и справах» для заключения соответствующего договора[343]. Думается, принятие такого решения было плодом более внимательного знакомства с сообщениями С. Бастанова. Помещенное в его статейном списке описание вооруженного «рокоша» шляхтичей, которые на самом элекционном поле «учали из луков и из самопалов стрелять и копьи шюрмовать»[344], могло только усилить сомнения в возможности управлять столь буйными подданными. Иван IV не желал уподобиться Сигизмунду II, которого он в своем послании А. Курбскому презрительно именовал «худейша худейших рабов суща, понеже от всех повелеваем»[345]. Представляется, что именно эти соображения определили решение царя не принимать короны из рук мятежной польской шляхты, а, воспользовавшись конфликтом между ней и литовской радой, попытаться посадить на литовский трон одного из членов царской семьи. Были предприняты и определенные шаги, чтобы заинтересовать русским проектом литовских магнатов. Уже само выдвижение кандидатуры Федора шло навстречу их пожеланиям. К этому добавлялся другой довод, пущенный в ход уже во время переговоров зимой 1573 г., — возможность возвращения Великому княжеству потерянных в 1569 г. украинских земель. Не случайно, отправленные к австрийскому двору в начале 1576 г. русские послы должны были заявить от имени Ивана IV: «А ныне наше хотенье то, чтоб Литовское Великое княжество и с Киевом и что к нему городы были к нашему государству к Московскому»[346]. Тем самым было бы осуществлено объединение большей части восточнославянских земель под властью династии Рюриковичей, хотя, конечно, не в той форме, как это предполагали первоначально Иван IV и его советники.
При условии, что Габсбурги согласятся на такие изменения и заключат с Иваном IV союз против турок, русское правительство было готово поддержать австрийского кандидата на польский трон в борьбе с непокорной польской шляхтой, «войною промышлять, как бы себе тех государств доступати»[347]. Успех задуманного плана зависел от позиции литовских магнатов. Они, правда, заверяли Ивана IV в своем расположении, но царь располагал сведениями о том, что на деле они ему враждебны[348]. Неудивительно поэтому, что с планом сепаратной элекции царь все же не связывал больших надежд. Не случайно в грамоте литовским сенаторам содержался совет выбрать австрийского кандидата, если их не устроит кандидатура царя или царевича. Неудача русского проекта выяснилась очень скоро. Несмотря на все различия политической ориентации, ни одна из группировок в Великом княжестве не была заинтересована в разрыве унии с Короной, к чему привело бы осуществление русских предложений.
Однако в ходе переговоров Л. Новосильцева с литовскими, а затем и коронными сенаторами открылись другие возможности. Уже на переговорах с Л. Новосильцевым в Вильно (февраль 1576 г.) виленский воевода М. Радзивилл Рыжий, отметив с сожалением, что вплоть до приезда посланника Иван IV «о царевиче Федоре к нам не писывал», заверил, что на повой элекціш он «всем своим сердцем и всею своею душою» будет добиваться выбора царевича[349]. Еще более определенно вопрос о выборе царевича на трои Речи Посполитой был поставлен в марте 1576 г. во время пребывания Л. Новосильцева в Ловиче — резиденции примаса Я. Уханьского. Беседовавший с посланцем по поручению примаса С. Уханьский сообщил, что на 8 апреля 1576 г. архиепископ гнезненский созывает в Варшаве съезд всех сенаторов и шляхты Речи Посполитой, на котором он намерен предложить сторонникам и Габсбургов, и Батория, оставив своих кандидатов, «бити челом» Ивану IV, чтобы тот «дал сына своего царевича Федора на государство»[350]. 11 марта Я. Уханьский вручил Л. Новосильцеву «опасную» грамоту для русских великих послов, которых он просил прислать как можно скорее[351].
На первый взгляд такие заявления выглядят странно, если учесть, что и Я. Уханьский и М. Радзивилл Рыжий были «столпами» «проавстрийской» партии и сыграли огромную роль в выборах Максимилиана II на польский трон. Однако следует учитывать, что по окончании элекции сторонники императора оказались в весьма неблагоприятном положении. Коронная шляхта в феврале 1576 г. заняла столицу страны — Краков, овладев находившимися на Вавеле королевскими регалиями, а император, вместо того чтобы направиться с войском на помощь своим сторонникам, затеял долгую и бесплодную дискуссию с польско-литовскими послами, отказываясь принять предложенные ему «pacta conventa»[352]. В условиях, когда в Речь Посполитую вот-вот должен был прибыть Стефан Баторий, перед сторонниками Габсбургов в Короне возникла неприятная перспектива не только политического поражения, но и судебного преследования: одним из главных требований шляхетского лагеря был суд над инициаторами выборов Максимилиана II как государственными изменниками[353]. В Великом княжестве позиции магнатской олигархии были гораздо более прочными, но и литовским сторонникам императора победа коронной шляхты грозила серьезными неприятностями, тем более что поведение магнатов, которые брали «посулы» у разных правителей и довели страну до гражданской войны, вызывало сильное недовольство и у шляхты Великого княжества[354]