[420] единства действий русской правящей верхушки. Из предложений сената Речи Посполитой лишь одно получило одобрение русского правительства: царь и боярская дума еще раз подтвердили свое желание заключить «вечный мир» с Речью Посполитой, но без уступок и обязательств с русской стороны. Что касается проекта династической унии, то его боярская дума вообще отказалась обсуждать[421]. Единственным, хотя и сомнительным по своей ценности, официальным результатом миссии М. Гарабурды было письменное заявление бояр, что все сведения о переговорах с Австрией являются чьим-то злостным вымыслом[422], а также обещание прислать в Речь Посполитую послов для дальнейших переговоров.
Иначе выглядела закулисная сторона переговоров[423]. Так, хотя посол не был допущен на заседания боярской думы, а переговоры с ним вели люди, несомненно, подобранные фактическим правителем при неспособном царе — его шурином Борисом Годуновым[424], посол сумел разослать членам боярской думы копии грамоты сенаторов. В результате князья Ф. И. Мстиславский, И. П. Шуйский, а также «иные бояре» потребовали объяснений по поводу тайных переговоров с Габсбургами у Б. Годунова и его ближайшего сподвижника — думного дьяка А. Щелкалова, стоявшего во главе Посольского приказа. В боярской думе начался «мятеж» (tumult), правитель и думный дьяк «складывали вину с себя на приставов». Одобренный успехом, посол затем разослал боярам текст своего предложения прислать летом 1586 г. в Речь Посполитую своих великих послов с неограниченными полномочиями вести переговоры и решать обо всем, что относится к «вечному миру» и объединению Москвы с Польшей. Результат этих действий, по словам посла, превзошел все ожидания. «И уже, — сообщал он, — даже дворяне великого князя отступили от Годунова и Щелкалова», возражавших против предложений Гарабурды, «и к другой стороне пристали, открыто заявляя, что сабли против польского короля не поднимут, а вместе с другими боярами хотят согласия и соединения». «И почти вся земля, — заверял далее посол, — расположена к королю его милости», кроме упомянутых выше правителей — Б. Годунова и А. Щелкалова.
Сообщения М. Гарабурды становятся понятнее при их сопоставлении с тем, что нам известно, по русским источникам, о внутреннем положении в стране. Уже в 1585 г. в русских правящих верхах сложились две боровшиеся за власть группировки, во главе которых стояли с одной стороны — Б. Годунов, с другой — князья Шуйские. Хотя группировка Годунова обладала большей долей власти (в ее ведении были, в частности, сношения с иностранными государствами), группировка Шуйских также имела сильные позиции в правительстве, опираясь, кроме того, на поддержку ряда церковных иерархов и верхушки московского посада. Несмотря на столь неоднородный характер поддерживающих ее сил, группировка эта в своем руководстве отражала стремления крупной боярской знати, оттесненной от власти при Иване IV, а теперь стремившейся восстановить прежнее положение[425]. Отчет М. Гарабурды вносит в эту картину новый штрих — готовность боярской группировки, чтобы отстранить Б. Годунова от власти, пойти на контакты с польско-литовским правительством. Об этих контактах, завязавшихся, по-видимому, в конце 1585 — начале 1586 г., сохранились упоминания и в других источниках[426]. Уже в марте 1586 г. А. Поссевино сообщал в Рим: «великий князь глуп и не имеет разума, а многие бояре не могут терпеть правления одного из родственников этого князя и нескольких других вельмож и потому просят, чтобы король как можно скорее вступил со своим войском в Московию»[427]. Утверждение, что бояре добивались военной интервенции С. Батория, является, возможно, вымыслом А. Поссевино (или его информаторов), но все же представляется бесспорным, что часть русского боярства обещала правительству Речи Посполитой способствовать «унии» между государствами, чтобы обеспечить себе успех в борьбе за власть[428]. Появление у польско-литовских планов «унии» влиятельной поддержки внутри России открывало перед восточной политикой Речи Посполитой новые перспективы. Неудивительно, что итоги миссии М. Гарабурды были восприняты с восторгом находившимися в Гродне (постоянной резиденции С. Батория в 1585–1586 гг.) коронными политиками. «Очень много этим посольством пана Минского сделано, — сообщал А. Опалиньскому коронный подканцлер, — Пан Бог, право, подает [нам] в руки то, чего предки самыми большими и сильными стараниями добиться не смогли»[429]. Здесь с нетерпением ждали обещанного русского посольства, рассчитывая на соглашение с устранившими Б. Годунова боярскими правителями. Эти расчеты, однако, не оправдались. Шуйским не удалось свергнуть Бориса или ослабить позиций его группировки в правительстве. На переговоры с польско-литовскими сенаторами в июне 1586 г. были направлены лица, связанные с правителем, — боярин Ф. М. Троекуров и дворянин Ф. А. Писемский, а врученные им инструкции даже не предусматривали возможности обсуждения каких-либо проектов «унии»[430].
Между тем на переговорах в Гродне в августе 1586 г. сенаторы, основываясь на сообщениях М. Гарабурды, снова выступили с предложением о заключении «унии» между Россией и Речью Посполитой после смерти царя Федора[431], так чтобы, как разъясняли сенаторы, «над всеми этими народами правил один государь, а каждый народ имел бы всякие свои права и обычаи». Такое соединение только усилило бы международные позиции обоих государств, а русские, кроме того, «легче могли бы дойти до свобод и вольностей». Последнее замечание явно адресовалось представителям боярской оппозиции, которых ожидали увидеть в составе русского посольства. Вместе с тем эта формулировка позволяет выявить еще один важный момент задуманного в Варшаве плана: именно обещание «свобод и вольностей» должно было привлечь к польско-литовскому проекту русское дворянство. Наряду с этим были пущены в ход угрозы. Заключение «унии» выдвигалось теперь как одно из условий жесткой альтернативы: либо уступка спорных территорий (в случае отказа — война по истечении срока перемирия), либо заключение после смерти Федора договора о «реальной» унии между государствами.
Доводы польско-литовской стороны не оказали никакого воздействия на русских послов, отказавшихся обсуждать польско-литовский проект. Решение всех спорных вопросов было отложено до пограничного съезда боярской думы и сената Речи Посполитой, который должен был состояться в июне 1587 г. При этом русские послы упорно возражали против включения вопроса о «соединении» в повестку дня съезда и согласились на это лишь после угрозы немедленного «отпуска» и полного разрыва отношений[432] между Россией и Речью Посполитой. Хотя в итоге вопрос о «соединении» в повестке дня съезда остался, русские послы не замедлили разъяснить Л. Санеге, что под словом «соединение» они понимают отнюдь не слияние двух государств в единый организм, а лишь военно-политический союз между ними[433]. И все эти длительные и ожесточенные споры шли лишь вокруг возможного перечня обсуждаемых вопросов, в котором никак не предопределялись результаты будущей дискуссии[434].
В этих условиях собравшимся в Гродне сенаторам стало ясно, что нет оснований ждать обнадеживающих результатов от съезда, если дипломатические демарши не будут подкреплены иными формами давления. «Каждый из нас легко мог увидать, что эти переговоры иначе нам не дадутся, как, если бы одной рукой к нужным условиям их приводить, а другой рукой — докучать им железом, а иначе слабая надежда [на успех]», — писал 6 сентября подканцлер коронный коронному маршалку А. Опалиньскому[435]. Не случайно, срок перемирия между Россией и Речью Посполитой истекал вскоре после начала работы намеченного съезда. К этому времени на границе должна была стать серьезная военная сила, присутствие которой заставило бы русских пойти на уступки. Средства для снаряжения такой армии должен был дать сейм. Такой поворот в настроениях сенаторов совпал по времени с новой активизацией «королевской» партии. Хорошо известно, что уже осенью 1585 г., получив известия об избрании нового папы — Сикста V, С. Баторий возобновил переговоры с курией о предоставлении ему субсидий на московскую войну. В апреле 1586 г. для личных переговоров с папой в Италию выехал племянник короля Андрей Баторий[436]. При этом и С. Баторий и действовавший в тесном контакте с ним А. Поссевино широко использовали сведения о контактах короля с боярской оппозицией, чтобы склонить курию на сторону королевских планов[437]. Возможно, благодаря этому обстоятельству королевская дипломатия на сей раз добилась определенного успеха. Правда, Сикст V заявил, что он желал бы выступить как посредник в урегулировании отношений между Россией и Речью Посполитой, но обещал выплачивать С. Баторию субсидии в случае неудачи посредничества. Более того, не дожидаясь реакции русского двора на свои предложения, папа уже в ноябре 1586 г. отправил в Польшу свой первый взнос — 25 тыс. дукатов[438]. Однако субсидии были предоставлены далеко не в том объеме, как просил С. Баторий (800 тыс. дукатов в год в течение 3 лет), и их было, безусловно, недостаточно для ведения большой войны. В этих условиях для короля оказывалось весьма выгодным присоединиться к разработанному сенаторами плану действий, поскольку его осуществление так или иначе давало королю средства для набора армии. Средства же у шляхты было легче извлечь, когда речь шла не о войне, а лишь об угрозе войны