В Восточной Европе, организованной под эгидой Польского королевства, польские политики готовы были отвести определенное место и литовским феодалам, но место все же подчиненное, второстепенное. Не случайно одним из главных лозунгов их восточной политики было требование «втеления» Литвы в состав Польского Королевства. Признавая сложившуюся в литовской правящей среде версию о происхождении литовцев от древних римлян[20], польский историк тем самым готов был отвести Литве почетное место в семье европейских народов. С другой стороны, несомненно, не было случайностью охотное подчеркивание хронистом факта прежней зависимости Литвы от русских князей, облагавших Литовскую землю данями[21].
При осуществлении своих планов польские политики XV в. не считали нужным принимать в расчет деятельность политических центров на территории Великороссии, упоминания о которых в хронике Длугоша случайны и отрывочны. Однако к концу 70-х годов XV в. отношение польских политиков стало меняться, о чем свидетельствует обширная запись (внесена Длугошем в 1479 г., незадолго перед его смертью[22]) об освобождении России от татарского ига. Особенно интересен заключительный раздел записи, где излагаются предостережения короля Казимира литовским панам, намеревавшимся начать войну с Россией: русский государь — противник сильный и могущественный, а в будущем конфликте на его стороне будет еще и поддержка «русского» населения Великого княжества, так что, начав войну с Россией, литовские паны добьются скорее своей гибели, чем победы. Эти предостережения, несомненно, — отголосок определенных дискуссий в кругах польских; политиков. Они неоднократно привлекали к себе внимание исследователей, анализировавших приведенный рассказ с разных точек зрения. Для нас он интересен как показатель того, что к концу 70-х годов XV в. польские политики не только зафиксировали сам факт появления на международной арене новой крупной политической силы, но и вынуждены были серьезно задуматься над тем, какие последствия может иметь, этот факт для господства польских и литовских феодалов над белорусскими и украинскими землями.
Вскоре конкретная деятельность великорусского политического центра дала вполне четкий и недвусмысленный ответ на вопросы, вставшие перед польскими политическими деятелями. Уже на исходе XV в. русское правительство выступило на международной арене с четкой, программой переустройства Восточной Европы.
Если выдвинутые польскими и литовскими феодалами: программы политического переустройства Восточной Европы складывались в обстановке польской и литовский феодальной экспансии на восток и в известной мере служили закреплению уже достигнутых результатов, то политическая программа великорусского политического) центра, с одной стороны, была целиком обращена в будущее, а с другой стороны, ее истоки были связаны с весьма древними слоями русской истории. Корни великорусской политической программы следует искать уже; в домонгольской владимирской традиции, где понятие О) этническом и культурном единстве древнерусской народности сочеталось с представлением о необходимости политического единства «Русской земли», что должны были; осуществить владимиро-суздальские князья[23].
Анализ летописных сводов, возникавших на территории Великороссии в XIV–XV вв., проделанный дореволюционными и советскими исследователями летописания[24], показывает, что на русском Северо-Востоке прочно сохранялось представление о единстве всей «Русской земли»[25], о главенствующей роли в ней Владимирского (затем Московского) центра и резко осуждались захваты отдельных русских княжеств иноземными правителями[26].
В условиях, когда сама Великороссия была политически раздробленной, не было возможности подкрепить это осуждение такими конкретными действиями, которые могли бы положить конец польской и литовской феодальной экспансии. Следует отметить, однако, что по мере того как объединение русских земель вокруг Москвы стало вступать в свою заключительную стадию, в русском обществе начал расти интерес к историческим судьбам тех частей «Русской земли», которые находились под иноземным господством. Резкое увеличение материала по истории южной Руси в составе древнерусских сводов второй половины XV в., как показал А. Н. Насонов, было связано «с новой политической ситуацией», складывавшейся после объединения Великороссии, «с открывавшимися перспективами борьбы за возвращение западных и юго-западных земель»[27].
Объединение большей части великорусских земель вокруг Москвы дало возможность великорусскому государственному центру уже в начале 90-х годов XV в. поставить вопрос о воссоединении украинских и белорусских земель как конкретную политическую задачу. Об этом говорят такие факты, как принятие Иваном III официального титула великого князя «всея Руси»[28] и внесение в текст русско-австрийского договора 1490 г. обязательства австрийской стороны оказывать помощь Ивану III, когда он начнет борьбу за включение в состав Русского государства княжества Киевского, которое «за собою дръжит Казимир, король польский и его дети, нашего государства руских земль»[29]. В результате последовавших на рубеже XV–XVI вв. русско-литовских войн в состав Русского государства вошли значительная часть Смоленщины и большая часть Левобережной Украины. При этом в борьбе за воссоединение этих территорий русское правительство активно поддерживала значительная часть местных феодалов, не говоря уже о других группах населения.
По-видимому, под воздействием этих успехов русское правительство приняло решение публично заявить на международной арене, что главной задачей его политики в Восточной Европе является объединение под властью московских великих князей всей государственной территории древнерусской народности. На мирных переговорах 1503 и 1504 г. русские дипломаты заявили, что не может быть подписан «вечный мир» с Великим княжеством, пока под властью литовских князей остаются русские земли, «отчина» предков русского государя. «Ано не то одно наша отчина, — заявляли русские представители от имени Ивана III, — кои городы и волости ныне за нами: и вся Русская земля, Киев и Смоленеск и иные городы… з божьего волею, из старины, от наших прародителей наша отчина»[30]. В употребленное здесь понятие «отчины», как справедливо указывает К. В. Базилевич, вкладывается одновременно и «этнографический и историко-политический смысл». С историко-политической точки зрения «отчина» Ивана III — это земли, принадлежавшие его «прародителям». Это воззрение типично для средневековой патримониальной идеологии, не проводившей различия между родовой собственностью и государственной территорией.
Однако оно приобретало иное содержание, когда «вотчина» прародителей отождествлялась с этнографическим понятием «Русская земля», т. е. территорией, заселенной восточными славянами. Заявляя, что «вотчиной» Ивана III является Русская земля, «вотчиной» литовских князей — Литовская земля, а вотчиной польских королей — Польша, русские государственные деятели по существу ставили вопрос о необходимости привести в соответствие политические и этнографические границы в Восточной Европе[31]. То, что при этом на первый план выдвигались не этнографические, а политико-правовые моменты, следует объяснять как устойчивостью патримониальных представлений в русской сословной монархии, лишь вступавшей в процесс своего формирования, так и самим характером межгосударственных контактов, носивших в то время форму персональных отношений между государями и династиями. Не подлежит, однако, сомнению, что для русских политиков и идеологов XVI в. имели важное значение оба указанных фактора[32], разумеется, не противореча друг другу, а находясь между собой в полном соответствии. В первых десятилетиях XVI в. в русской правительственной среде появились сочинения, дававшие дополнительное обоснование русской внешнеполитической программе.
Здесь прежде всего следует назвать Сказание о великих князьях Владимирских — памятник, возникший, как показала Р. П. Дмитриева, в первые десятилетия XVI в.[33] Исходя из тезиса, что Русская земля — «извечная» вотчина Рюриковичей, авторы Сказания подчеркивали особую древность этой династии, восходящей к римскому императору Августу, который некогда «обладал» всей вселенной. Этим подчеркивались особые права на власть московского великокняжеского рода и его особо почетное положение среди европейских династий. Право на это особое положение давал русским монархам и их царский титул, унаследованный от византийских императоров вместе с некогда принадлежавшими Августу регалиями. Тем самым, утверждая особое положение русского государя как наследника древних империй и династий, составители легенды не только укрепляли внутри страны представление об особой древности и высоком престиже «царской» власти, но и пытались обосновать особое место России в системе европейских государств, что должно было облегчить борьбу за воссоединение утраченных территорий.
Если это произведение все же лишь опосредствованно связывалось с русской программой политического развития Восточной Европы, то ее непосредственному обоснованию было посвящено Родословие литовских князей, образовывавшее фактически одно целое со Сказанием о князьях Владимирских[34]