Установление единой внешней политики для всей восточноевропейской федерации делало особенно насущным вопрос, из какого центра будет осуществляться руководство этой политикой. Русские политики старались не акцентировать на этом внимание, но, как видно из текстов наказа, у них были на этот счет вполне определенные представления. Б. Годунов и А. Щелкалов исходили из того, что царь постоянно будет жить «на своем прежнем государстве на Московском», а в Речь Посполитую приезжать на «недолгое время»[507]. В этих условиях царь явно не мог бы осуществлять повседневного управления Короной и Литвой и поэтому всякие дела, касавшиеся их внутренней жизни, должны были решать паны — рада «по прежнему обычаю»[508]. Рада могла осуществлять и прием иностранных дипломатов, которые придут с «невеликими делами». Что же касается важных дипломатических миссий, то они должны были отсылаться для переговоров с самим царем в Москву. При этом указывалось, что для обеспечения интересов Речи Посполитой «у государя в то гремя» должно находиться «человека по два, по пану радному да писарю»[509], но ясно, что в такой ситуации все важные вопросы, касающиеся внешней политики обоих государств, должны были решаться при определяющем участии русских политиков.
Кроме того, русское правительство рассчитывало провести свою линию в вопросах, связанных с процедурой вступления Федора Ивановича на польский трон и официальным оформлением положения России и Речи Посполитой в рамках федерации. Речь шла о проблемах, поставленных еще в период первого «бескоролевья», но не нашедших тогда приемлемого для обеих сторон решения. Одна из сложностей заключалась в том, что окончательно стать польским королем Федор Иванович мог только после обряда коронации, который по традиции совершал в Кракове в кафедральном соборе глава польской католической церкви архиепископ Гнезненский. Невозможность осуществить этот акт без участия представителей католического епископата привела к тому, что, хотя это и не было зафиксировано в каких-либо правовых нормах, фактически на польский трон мог вступить только правитель, исповедующий католическую веру. Поэтому уже на русско-литовских переговорах начала 70-х годов XVI в. перед Иваном IV был поставлен вопрос о перемене вероисповедания, если он хочет стать польским королем.
Вторая сложность вставала при попытках составления титулатуры будущего правителя Восточной Европы. По прочной средневековой традиции титул государя должен был состоять из наименований всех территорий, на которые распространялась его власть, и порядок расположения этих наименований соответствовал месту и значению тех или иных территорий в рамках единого целого. При этом сама техническая сторона не позволяла ставить вопрос о соблюдении формального равноправия, что было возможно при создании иных знаков эмблематики (гербов, печатей). В результате, казалось бы, чисто формальное дело с составлением титулатуры вело к бескомпромиссной постановке вопроса о том, какое из двух государств — Речь Посполитая или Россия — будет признано первым (а следовательно, и главным) членом федерации. Этот вопрос для русско-польских отношений также был к 1587 г. уже традиционным, но, несмотря на это, не потерял своей актуальности. Уже литовские собеседники Е. Ржевского и 3. Свиязева (Л. Мамонич, Ф. Скумин) доставили их в известность, что при обсуждении московской кандидатуры на элекции вопросы о проведении коронации, смене веры и титулатуре окажутся в центре дискуссии[510].
В решении этих вопросов русское правительство следовало линии, намеченной в условиях, переданных Иваном IV К. Граевскому. Чтобы ослабить возможную оппозицию со стороны католической шляхты Короны, правительство Б. Годунова, как ранее Иван IV, готово было обещать, если вопрос о выборе Федора будет решен положительно, созвать после его вступления на трон «собор людей мудрых… как греческих, так и иных». На этом «соборе» в зависимости от итогов дискуссии царь примет ту веру, какую найдет лучшей[511]. Вместе с тем сама коронация Федора на польский трон должна была быть осуществлена митрополитом московским в Успенском соборе Кремля, куда католические епископы и светские сановники Речи Посполитой доставили бы королевскую корону из Кракова[512]. В случае возражений польско-литовской стороны послы могли пойти на уступки, но эти уступки носили второстепенный характер[513], поскольку и в измененном варианте коронация должна была быть проведена московским митрополитом на русской территории. Свою жесткую позицию в этом вопросе русские политики мотивировали тем, что для царя совершенно невозможно «оставя такое свое великое государство Российское царство и опустив свое царское достояние ехати в Коруну Польскую и в Великое княжество Литовское коруноватись» и разъясняли: «Коруноватися государю нашему коруною на великие государства к своему Московскому государству»[514]. По вопросу о титулатуре будущего монарха послам также предписывали настаивать, чтобы титул «государя, царя и великого князя Владимирского и Московского» предшествовал титулу польского короля и литовской: великого князя[515]. В подтверждение своей точки зрения они должны были подробно аргументировать и особую древность царского рода, и особое достоинство восходящего к византийской традиции царского титула, основываясь на материале «Сказания о великих князьях Владимирских»[516], текст которого был подвергнут новой обработке[517].
Приведенные выше высказывания не оставляют сомнений, что в обмен за отказ от пользования польско-литовским «скарбом», земельные раздачи шляхте и будущие усилия по укреплению международного положения Речи Посполитой русское правительство стремилось добиться не только перехода в его руки фактического руководства внешней политикой восточноевропейской федерации, но и четкого формального признания первенствующего места Российского государства в политической структуре Восточной Европы (что, в частности, находило свое отражение и в процедуре коронации, и в титулатуре монарха).
Сопоставление данного проекта с предшествующими планами Ивана IV показывает, что к 1587 г. сложившаяся в 70-х годах внешнеполитическая концепция подверглась всестороннему пересмотру для определения более реальных, более соответствующих существующим условиям политических целей, а также путей и средств их достижения. При этом были отвергнуты характерные для политики Ивана IV прямолинейные методы и развиты дальше те элементы более долговременной стратегии и маневрирования, которые наметились в его программе в период «второго» бескоролевья. Следует отметить, что этот пересмотр коснулся именно концепции унии. При решении других политических проблем Б. Годунов и А. Щелкалов действовали таким же образом, как и Иван IV в начале 70-х годов. Это и понятно, так как Изменился характер отношений между Россией и Речью Посполитой, широко возрос объем знаний русских политиков о внутренних противоречиях в Речи Посполитой и внешнеполитических установках польско-литовских феодалов, в то время как общая расстановка сил в Центральной и Юго-Восточной Европе с начала 70-х годов принципиально не изменилась.
Преемственность с внешнеполитической линией Ивана IV проявлялась также в том, что русское правительство было готово заключить «вечный мир» и союз с Речью Посполитой[518], даже если бы выбор царя Федора но каким-либо причинам оказался невозможным (лишь бы Речь Посполитая гарантировала, что выбранный король будет соблюдать заключенный договор[519]). Даже при заключении 9-летнего перемирия послы должны были добиваться, чтобы в тексте соглашения фиксировалось обязательство сторон действовать «против всех недругов заодин». «А будет так не напишут, — разъяснялось в наказе, — оно бы хоти именно так написати: стояти на крымского сопча заодин»[520]. Последние замечания ясно показывают, против кого прежде всего должен был быть направлен этот союз. Хотя в конце 70-х — начале 80-х годов XVI в. набеги татар на Россию не достигали прежней интенсивности, усиление влияния Османской империи на Северном Кавказе и захват турецкими войсками в конце 70-х — начале 80-х годов Азербайджана открывали перспективу возобновления турецкой экспансии в Поволжье в новой, еще более опасной для Русского государства ситуации, чем в начале 70-х годов. Неудивительно, что проблема ослабления позиций Турции и Крыма в Восточной Европе продолжала оставаться весьма актуальной и в русской внешней политике 80-х годов[521]. Не менее важным для выгодного России решения балтийского вопроса было добиться согласованных с Речью Посполитой действий в Прибалтике. Врученные послам инструкции, касающиеся содержания союзного договора, указывают несколько возможных вариантов раздела шведских владений в Прибалтике между Россией и Речью Посполитой[522]. Разумеется, в этом разделе посольских инструкций не упоминалось о каких-либо обязательствах русской стороны отвоевать для Речи Посполитой те или иные земли, принадлежащие Турции или Швеции. Таким образом, даже если бы избрание Федора оказалось невозможным, русское правительство было намерено искать военно-политического союза с Речью Посполитой для согласованного решения балтийской и черноморской проблем, хотя и на иных условиях, чем в случае заключения унии.