Выбор такого политического курса определил и отношение в Москве к претендентам на польскую корону, соперничавшим с царем на третьей элекции: австрийскому эрцгерцогу Максимилиану, брату императора Рудольфа II, и шведскому принцу Сигизмунду Вазе, сыну Юхана III.
К началу 80-х годов XVI в. планы создания антитурецкой коалиции с участием России, империи Габсбургов и Речи Посполитой стали для русской внешней политики уже своеобразной традицией, которой Б. Годунов и А. Щелкалов намерены были следовать и в новой ситуации[523]. Репутация Габсбургов как главных противников турок в Европе (далеко не всегда соответствовавшая реальным фактам) порождала в Москве расчеты на осуществление с их помощью своих планов борьбы с Османской империей и Крымским ханством. Отсюда — линия на то, чтобы, если выбор царя Федора окажется невозможным, содействовать избранию Максимилиана[524]. Послы должны были «вмещати… накрепко паном — радам и всему рыцерству, чтоб обрали себе цесарева брата» и согласовывать свою деятельность с австрийскими послами[525]. В этом отношении правительство Б. Годунова также шло по стопам Ивана IV.
Отношение к другому кандидату — шведскому — определялось прежде всего тем, что его выбор полностью перечеркивал все планы согласованной политики России и Речи Посполитой в Прибалтике, а намечавшаяся после смерти Юхана III личная уния между Швецией и Речью Посполитой исключала возможность соответствовавшего интересам России решения балтийского вопроса. Немалое значение имело и то, что на выборах шведский принц выступал как кандидат тех сил, которые добивались сохранения дружественных отношений между Речью Посполитой и Турцией. В артикулах, рассылавшихся по стране его сторонниками (к апрелю 1587 г. они попали и в Москву), прямо указывалось, что выбор шведского принца «турскому не в досаду будет»[526]. Избрание шведского кандидата, таким образом, грозило русскому правительству неудачей всех его внешнеполитических планов. Неудивительно поэтому, что русские политики приложили максимум усилий, чтобы провалить эту кандидатуру. В январе 1587 г., получив сведения о том, что шведский королевич может оказаться в числе кандидатов на польский трон, Б. Годунов и А. Щелкалов поручили Е. Ржевскому и 3. Свиязеву заявить, что в случае выбора шведского принца на Речь Посполитую падет вся вина за возможные последствия[527]. Весной 1587 г. русское правительство еще более усилило давление. Ф. М. Троекуров и А. Щелкалов заявили польско-литовским посланникам, что, если будет избран шведский принц, «тогды на первой час которым было из Асторохани и из-за Волги нагайским людей и казанским итти на Крым… и тех в тот же час поворотят на Литовскую землю»[528]. Таким образом, выступая против шведского кандидата, русские политики прибегли к тем же мерам воздействия, что и Иван IV, возражая против кандидатуры Генриха Анжуйского. Аналогия с действиями Ивана IV в 1573 г. будет еще более полной, если учесть, что, как и в период первого «бескоролевья», угрожая войной, они были далеки от того, чтобы привести эту угрозу в исполнение. Великим послам были даны полномочия добиваться мира и союза с Речью Посполитой даже в том случае, если элекция закончится выбором Сигизмунда Вазы[529].
Таковы были в основных чертах планы политического переустройства Восточной Европы, разработанные русскими политиками во второй половине 80-х годов XVI в. При их разработке Б. Годунов и А. Щелкалов опирались на донесения русских дипломатов из Речи Посполитой, оценивавших положение в стране, как весьма благоприятное для победы русского кандидата. В какой мере, однако, их оценки соответствовали реальной ситуации? Что побуждало польско-литовских феодалов на этом этапе развития поддерживать кандидатуру царя? В какой мере их планы унии совпадали с русской программой? Рассмотрению этих вопросов и посвящена следующая глава.
«Промосковский» лагерь на элекции 1587 г. и его политическая программа
Обзор настроений различных групп господствующего класса Речи Посполитой весной — летом 1587 г. следует начать с той, о взглядах которой нам известно больше всего, — с политических руководителей Великого княжества.
Первой реакцией литовских политиков на смерть С. Батория была попытка урегулировать отношения с Россией, поскольку стало ясно, что с наступлением третьего «бескоролевья» назначенный на июнь 1587 г. пограничный съезд не может состояться в установленное время. На конвокационный съезд в феврале 1587 г. представители Великого княжества привезли проект грамоты царю с сообщением о происшедших событиях и с просьбой перенести срок съезда на более позднее время[530]. Одновременно глава литовской делегации Я. Глебович предложил собравшимся под Варшавой коронным сенаторам и послам в соответствии с достигнутой ранее договоренностью выделить из своей среды трех представителей, которые могут быть на этот съезд посланы[531]. По первому вопросу было достигнуто соглашение, и в конце февраля в Москву было отправлено посольство с просьбой «абы тот зъезд на ишпии далши час преложон был»[532]. Одновременно сейм дал разрешение литовским сенаторам принять и отправить московских посланцев 3. Свиязева и Е. Ржевского, однако выделить делегатов на съезд с русскими боярами представители Короны отказались[533]. Принятое решение вызвало явное недовольство собравшихся в Новогрудке литовских сенаторов, которые писали: «Действительно надо нам жалеть, что Ваши милости, отнесясь легкомысленно к столь важному и опасному для Речи Посполитой делу, на сторону его отложили и забросили»[534].
Хлопоты литовских политиков вокруг организации съезда отчасти, конечно, объяснялись надеждами, что таким образом им удастся защитить территорию Великого княжества от возможного нападения с русской стороны[535]. Однако этим по исчерпывались те мотивы, которые побуждали их настаивать на немедленных переговорах. Раскрыть эти моменты позволяет письмо лидского старосты Яна Абрамовича, написанное вскоре после окончания конвокационного сейма. Я. Абрамович советовал своему корреспонденту — виленскому воеводе К. Радзивиллу — выбрать представителей из числа одних литовцев и послать их вести переговоры о «вечном мире» с Россией, «не боясь нарушения унии, так как поляки о нас не думают». Более того, он рекомендовал провести такой съезд еще до окончания элекции, так как «новому государю паны поляки ни чем иным так не послужат, как войной с Москвой и литовской гибелью». «Наши» могут согласиться на это, «забыв о вечном мире, который всего нужнее Литве», и так доброе дело «обратится в ничто к нашей вечной гибели и позору»[536]. В сопоставлении с приведенными выше фактами данные высказывания позволяют установить, что в начале 1587 г. в восточной политике Великого княжества произошел резкий поворот. В борьбе ориентаций, среди руководящей группы литовских политиков возобладали взгляды противников внешнеполитической линии С. Батория, подобных М. Радзивиллу Сиротке. В связи с этим была взята ориентация на заключение длительного мира с Россией. Конкретные рекомендации Я. Абрамовича, правда, не были приняты, но его предложение сепаратными действиями навязать Речи Посполитой нужную Великому княжеству внешнеполитическую линию, несомненно, звучало в унисон с настроениями других магнатов, которые, как увидим далее, действовали именно в этом духе на элекционном сейме. Думается, что эта смена курса была вызвана приходом в Литву известий о разгроме Б. Годуновым летом — осенью 1586 г. политической оппозиции. В этих условиях виды на успех сильно уменьшились, а поход на восток приобретал характер обыкновенной войны между государствами, от которой можно было ждать тяжелых последствий для Великого княжества.
С приездом 3. Свиязева и Е. Ржевского перед литовскими политиками встала еще одна проблема — как следует относиться к выдвижению кандидатуры царя на польский трои.
Об их первой реакции мы узнаем из уже цитировавшегося выше послания литовской рады, отправленного в Корону на следующий день после официального приема русских посланников. Посылая коронным политикам копии царских грамот и проект ответа с предложением царю прислать своих послов на элекцию, литовские сенаторы предупреждали, что если их коллеги захотели бы русских «посланцев либо долго здесь держать, либо как попало отправить», то им ничего но оставалось бы, как сделать вывод, что коронные политики «умышленно и по нерасположению к нам этого неприятеля хотят всадить к нам на шею» и уже без согласования с поляками улаживать свои отношения с Россией. Одновременно они выражали надежду, что политики Короны, так же как и они, желают Речи Посполитой «вечного успокоения» и «оказию эту, которая сама, сверх всех надежд к нам приходит, как попало, мимо себя пустить» не захотят[537]. Из этих рассуждений ясно выступает опасение, что коронные сенаторы проводят политику, не соответствующую интересам Великого княжества, и могут препятствовать переговорам с Россией. Эти опасения должны были несколько утихнуть с получением в конце апреля 1587 г. писем от коронных сенаторов с полным одобрением предложенного ответа[538], но заинтересованность литовских политиков в продолжении дипломатических контактов и приезде русских послов на элекционный сейм из приведенных текстов следует с полной очевидностью. Отчасти это было связано с расчетами, что на переговорах с послами удастся добиться тех целей, которые литовские сенаторы преследовали, добиваясь созыва съезда