[625]. Очевидна близость приведенных заявлений с программой действий, намеченной в разобранном выше письме неизвестного литовского вельможи, а также с выдвигавшейся русским правительством программой разрыва Люблинской унии и политического объединения России с Великим княжеством, восстановленным в его старых границах.
И все же, несмотря на недвусмысленный характер приведенных заявлений, пет оснований думать, что Великое княжество действительно хотело пойти на столь радикальную перемену своей политической ориентации. Думается, что речь шла прежде всего о том, чтобы сепаратной элекцией царя, проведенной литовскими феодалами, определить и результаты третьего «бескоролевья» в целом. на раннем этапе элекции конфликты между группировками польских феодалов достигли особой остроты, так что в течение длительного времени начать работу сейма не было возможным. В этих условиях Литва, не принимавшая участия в борьбе и сохранившая свое «единачество»[626], имела возможность решающим образом повлиять на исход элекции. Инициатива шведских послов существенно облегчала эту задачу. Не случайно, на переговорах литовские политики настойчиво советовали русским дипломатам «помиритися» с шведским королем и предлагали свое посредничество[627]. Своевременно заключенное соглашение с Юханом III выводило из игры единственного противника и, учитывая непопулярность австрийского кандидата, почти автоматически гарантировало успех царю Федору. В этих условиях, сотрудничая с Россией и угрожая сепаратной элекцией, можно было добиваться согласия польских феодалов на восстановление старых границ Великого княжества, что и было, думается, главной целью литовской политики[628].
Однако и при этих благоприятных условиях план литовских политиков был слишком смелым. Решиться на его осуществление они могли, лишь получив точное представление о том, стремится ли русское правительство действительно выиграть на выборах и какие условия унии оно может предложить. Отсюда — попытка выяснить, «есть ли государь его милость великий князь Московской правдиве собе самому о тое панство старанье чинити ранит»[629], а также появление длинного перечня вопросов, охватывавших все стороны будущего комплекса взаимоотношений между Россией и Речью Посполитой[630]. Задуманный проект не был проведен в жизнь прежде всего потому, что русские дипломаты не дали ответа на поставленный перед ними главный вопрос — согласится ли царь на сепаратную элекцию. Молчание русских дипломатов, разумеется, в первую очередь объяснялось отсутствием соответствующих указаний в наказе, составители которого не предвидели подобной ситуации. Но одного этого для объяснения позиции русских послов недостаточно. Такие знатоки русско-польских отношений, как Ф. М. Троекуров и В. Я. Щелкалов, входившие в состав русской делегации, несомненно представляли, насколько выгодным для русских внешнеполитических интересов является предложенное литовской делегацией решение проблемы, к которому и само русское правительство склонялось на первом этапе третьего «бескоролевья». Думается, что сдержанность русских политиков в немалой мере объяснялась тем, что в ходе обсуждения между сторонами наметились серьезные разногласия по вопросу о характере унии.
Эта часть русско-литовских переговоров не получила почти никакого отражения в статейном списке посольства, где лишь кратко отмечено, что послы дали литовским представителям, «выписав из государева наказу всякие прибытки но статьям»[631]. Однако, как показывает запись К. Дорогостайского, дело этим не ограничилось и русские послы должны были давать пояснения по поводу представленных текстов. В ходе этой дискуссии русские дипломаты проявили большую гибкость, удачно обходя острые вопросы[632].
Сравнение записи К. Дорогостайского с посольским наказом показывает, что по целому ряду вопросов в своих уступках литовской стороне послы явно вышли за рамки данных им инструкций[633]. Послы обещали не только установление полной свободы контактов между Россией и Речью Посполитой, но и признание за польско-литовскими феодалами права покупать и брать в приданое земли на русской территории. Отступления от инструкции в данном случае столь значительны, что невольно возникает подозрение, что сам К. Дорогостайский вложил в общие заявления русских дипломатов содержание, наиболее соответствовавшее главным устремлениям господствующего класса Речи Посполитой. Показательно, однако, что даже в такой интерпретации, гораздо более благоприятной для польско-литовских интересов, чем настоящий русский проект, предложенные условия унии оказались неприемлемыми для литовских политиков. К. Дорогостайский с огорчением отметил в своей записи, что Федор Иванович не собирается отказываться от своих наследственных прав на русский трон и свои «государства» «обычным правом more hereditario держать хочет… как и перед тем было». Более того, «сама Москва, — записывал он ответы русских дипломатов, — не хочет того, чтобы одинаково все в одних вольностях с нами были»[634].
Такие заявления были для литовских политиков малоприятной неожиданностью, если учесть, что положение об отказе Федора Ивановича от наследственных прав было одним из главных постулатов польско-литовской программы унии. Выявление столь серьезных расхождений, несомненно, подействовало сдерживающим образом не только на русских дипломатов, но и на литовских политиков. Поняв, что для осуществления их проекта нет подходящих условий, они молчаливо отказались от задуманного плана и перешли к сотрудничеству с «промосковской» группировкой коронной шляхты, очевидно, рассчитывая на то, что в дальнейшем совместными усилиями всего «промосковского» лагеря все же удастся склонить русскую сторону принять польско-литовскую программу.
Сообщения «статейного списка» русских послов позволяют реконструировать план действий группировки коронной шляхты, также занимавшей в рамках «промосковского» лагеря особое положение. В конце июля 1587 г. имело место ее крупное самостоятельное выступление. Шляхта, собравшаяся в лагере, враждебном Я. Замойскому, констатировала, что уже в течение длительного времени сейм не может начать работы, и обвинила в этом сенаторов, которые «интригами тянут время, чтобы шляхта разъехалась» и можно было бы решить вопрос о короне без ее участия. В результате было постановлено, что единственным выходом из ситуации является созыв вооруженного съезда («рокоша») всей присутствующей на выборном поле шляхты, в том числе и тех ее представителей, которые находятся на службе у отдельных вельмож. Этот съезд мог бы продиктовать свою волю враждующим магнатским группировкам.
Для исполнения задуманного плана были отправлены особые посланцы к «панским слугам» и литовской шляхте с призывом принять участие в задуманном съезде[635]. Позднее организаторы «рокоша» указывали, что единственной целью их действий было добиться прекращения конфликтов и начала выборов[636].
Однако по-иному обрисовывает дело обширная запись в «статейном списке» русских послов, где говорится о намерении шляхетских политиков «обрать» на польский трон Федора Ивановича. «А которая наша братья, шляхта, служат у панов, а паны их государя московского обирати не хотят, и мы зделаем рокош, то есть рыцарское коло, да закличем под шляхетцкою учтивостью: хто шляхтич, а служит у пана, и тот бы от пана своего отступил, а приступил бы до Посполитой Речи и обирал с нами вместе государя московского». Кто так не сделает, тот общим решением участников «рокоша» будет «шляхетства отсужен». «А только шляхта от паков отступит, — передавали составители статейного списка разговоры шляхтичей, — и паном-деи, одним, что делати, у неволи им обирати Московского ж государя»[637]. Сопоставляя данное свидетельство с тем фактом, что главными организаторами «рокоша» были хорунжий львовский Я. Гербурт и малопольские политики М. Казимирский и А. Горайский[638] — известные предводители «промосковского» течения среди коронной шляхты, можно сделать вывод, что одной из главных целей «рокоша» было возведение на польский трон Федора Ивановича. С выбором этого кандидата, как показывает приведенный выше анализ «московских кондиций», шляхта связывала надежды на улучшение своего материального положения и на укрепление своих позиций в государственном устройстве Речи Посполитой за счет магнатерии. Таким образом, и на третьей элекции русская кандидатура была кандидатурой антимагнатски настроенной шляхты.
Однако осуществить свой план шляхетским политикам не удалось. Попытка привлечь к участию в «рокоше» магнатскую клиентелу восстановила против них магнатерию обоих враждующих лагерей, а также литовских вельмож, совместными усилиями которых созыв «рокоша» был предотвращен, а его инициаторам пришлось давать пояснения, что они вовсе не собирались выходить за рамки легальности[639]. Такой итог был, несомненно, в немалой мере определен общим соотношением сил, которое к концу XVI столетия становилось все более неблагоприятным для шляхты. Имели свое значение и иные обстоятельства. Как отмечалось в посольской книге, организаторы «рокоша» были намерены поставить вопрос о выборе царя, как только будут официально объявлены русские предложения и «приезд государя Московского нам будет ведом». Между тем русские послы отказывались что-либо заявлять до официального приема, тем самым шляхта ничего не знала о намерениях царя. В итоге, польским шляхетским политикам пришлось также отказаться от своего плана и искать подходящих решений в сотрудничестве с другими политическими группировками.