Благодаря всем этим обстоятельствам формальное единство «промосковского» лагеря не было нарушено и он в дальнейшем продолжал выступать как единая сила вплоть до того момента, когда борьба за польскую корону вступила в заключительную стадию.
Характерным для элекции 1587 г. явлением была ожесточенность борьбы между группировками коронных феодалов. Несмотря на усилия посредников, не удалось добиться даже их формального примирения. Я. Замойский и его сторонники стали на элекционном поле особым лагерем, отказываясь посещать место заседаний сейма, выбранное при участии политических противников канцлера — С. Гурки и Зборовских, а те в свою очередь категорически выступали против контактов с партией канцлера. В итоге, в течение полутора месяцев элекционный сейм не смог приступить к работе; в середине августа 1587 г, каждый из лагерей перешел к самостоятельному обсуждению кандидатур, не считаясь с тем, что подобный способ действий противоречил установленным нормам проведения элекции.
Первым с такой инициативой выступил лагерь Я. Замойского, где 14 августа началось «вотование» сенаторов. Как уже указывалось выше, шляхту и сенаторов собрал под знамена Я. Замойского лозунг выбора Пяста. Поэтому, когда выяснилось, что выбор Пяста невозможен, между различными группами шляхты наметились разногласия. Правда, сторонников Габсбургов в лагере Я. Замойского почти не было[640], однако в ходе дебатов выявилась группа людей, которые либо (как каштелян львовский Ян Сененский) выступали за избрание царя[641], либо (как краковский воевода А. Тенчинский, воевода иновлоцлавский Ян Сплавский[642]) считали его одним из главных претендентов, кандидатура которого заслуживает самого внимательного обсуждения[643].
Неудивительно, что против этой кандидатуры был направлен основной огонь критики приверженцев шведского принца. Прежде всего они старались рассеять у сторонников царя представление о больших военных и финансовых возможностях Русского государства. У московского царя, указывал, например, С. Гостомский, не может быть больших средств, так как в его стране не добывают драгоценных металлов и есть лишь один торговый порт на Белом море[644]. Приверженцы Сигизмунда выражали также сомнения в размерах и силе русской армии, указывая на неудачи, постигшие ее в последние годы Ливонской войны[645]. Отсюда следовал вывод, что сотрудничество с Россией не поможет Речи Посполитой укрепить свое международное положение. Напротив, выбор царя поставит польско-литовских феодалов перед необходимостью вести тяжелую войну с Османской империей, в которой Россия не сможет эффективно помочь Речи Посполитой: русские земли расположены слишком далеко от турецких владений и, кроме того, как сможет царь защитить Речь Посполитую от турок, если он не смог дать отпора покойному королю?[646] В итоге двухдневной дискуссии сторонники царя оказались в явном меньшинстве и к 15 августа вопрос о выборе Сигизмунда Вазы был уже практически предрешен[647]. Немедленная «номинация» шведского кандидата не состоялась в тот момент лишь из-за формальных препятствий: примас, в права которого входило исполнение этого обряда, а с ним и другие католические епископы находились в лагере противников Я. Замойского.
Если группировка, игравшая в лагере Я. Замойского руководящую роль, нашла возможным приступить к обсуждению кандидатур, не знакомясь с русскими условиями унии, то противоположный лагерь, объединявший в своих рядах основную массу сторонников московского кандидата, не мог приступать к выборам, не составив представления о содержании русских предложений. Поэтому голосованию магнатов и шляхты этого лагеря предшествовали переговоры польско-литовской делегации с русскими послами, начавшиеся 15 августа в селе Каменце[648].
Следует сразу же отметить, что принципиальные расхождения между программами сторон в ходе переговоров выявились лишь частично, а некоторые основные вопросы, по которым расхождения объективно были особенно велики, так и не стали предметом дискуссии. В значительной мере это объяснялось позицией русских послов. Они, учитывая, по-видимому, опыт предшествующих переговоров с литовскими представителями, отдавали предпочтение общим высказываниям, в которые обе стороны могли вкладывать различный смысл. Так, по объективно наиболее важному вопросу — о характере самой унии — русские послы оперировали таким неопределенным термином, как «вечное соединение», или заявляли, что они «согласны, чтобы [Россия и Речь Посполитая] всегда имели одного государя»[649]. В итоге у части польско-литовских политиков создавалось впечатление, что по этому вопросу русская сторона готова принять польско-литовские условия[650]. Аналогичным образом, когда польско-литовские представители, не удовлетворившись обещанием наделять неимущую шляхту наделами на пустых землях в Диком поле, потребовали, чтобы царь раздавал шляхте земли на Смоленщине и в Северской земле, послы ответили: «Чья ко государю нашему служба дойдет, и государь наш волен тово жаловать вотчиною и в Московском государстве»[651]. Русские послы и здесь формально не отступали от инструкций. Вместе с тем их высказывания, так сформулированные, создавали впечатление, что и по данному вопросу русское правительство готово удовлетворить пожелания польско-литовских феодалов. Несмотря на это, вскоре после начала переговоров русские послы оказались в весьма трудном положении.
Стало выясняться, что внешнеполитические планы русского правительства не привлекают к себе польско-литовских феодалов. Их отношение к русским планам наступательной войны против Османской империи и Швеции оказалось более чем сдержанным. Прежде всего, здесь сказалось снижение в глазах господствующего класса Речи Посполитой военно-политического престижа Русского государства после военных кампаний С. Батория, о чем ясно свидетельствуют приведенные выше высказывания сторонников Я. Замойского. Ослабленная Ливонской войной и вступившая в 70–80-х годах XVI в. в полосу тяжелого хозяйственного разорения, Россия не казалась польско-литовским феодалам союзником, сотрудничество с которым могло обеспечить для Речи Посполитой существенные приобретения за счет турецких владений на Балканах.
Серьезный удар по русским внешнеполитическим построениям нанесла и политика Габсбургов. В своих планах русские политики ориентировались на создание большой антитурецкой коалиции, в состав которой наряду с Россией и Речью Посполитой должны были войти Ватикан, Испания и державы австрийских Габсбургов. Между тем Габсбурги не только не солидаризировались с русскими планами, по, напротив, в своих предвыборных «артикулах» заявляли о готовности сохранить, а «надобно будет и обновить» мир с султаном[652]. Уклонялась от войны с Турцией и Испания Филиппа II, бросившая в 80-х годах XVI в. все свои силы на борьбу с восставшими Нидерландами и на подготовку «Непобедимой армады». Такая позиция австрийских и испанских Габсбургов не осталась неизвестной польским и литовским политикам, у которых она, несомненно, усилила скептическое отношение к русскому проекту[653]. Известное значение имело и то обстоятельство, что русская сторона не предполагала обсуждать конкретные условия военного союза между государствами, поэтому послы не могли указать точные размеры русской военной и финансовой помощи Речи Посполитой[654].
Как бы то ни было, русская внешнеполитическая программа польско-литовских феодалов не заинтересовала[655]. Следовательно, у них не было никаких мотивов, который бы заставили их согласиться, как это планировалось в русском проекте, на формальное признание руководящей роли России в будущем восточноевропейском объединении. Неудивительно, что реакция польско-литовских представителей на предложения провести коронацию в Москве по православному обряду и поставить царский титул на первое место в титулатуре будущего восточноевропейского монарха в этих условиях оказалась резко отрицательной. «И то не видя ничего — суммировали они свою позицию, — подворотити нам Коруна Польская под Москву, и то так были не может»[656]. Столь же остро реагировали польско-литовские представители на заявление послов, что царь «когда хочет, так к вам приедет», прямо заявив им, что «государю вашему у нас не бывать»[657]. Неуступчивая позиция русских послов (инструкции предписывала им не идти ни на какие уступки в этом отношении) привела к тому, что именно вопросы о том, кто займет в будущем объединении формально первое место и когда новый монарх прибудет в Речь Посполитую, оказались в центре дискуссии. На последней встрече послов с представителями шляхты[658], состоявшейся 20 августа, обсуждались только эти вопросы и стороны разошлись, не придя к соглашению[659].
Особое место занял на переговорах вопрос о смене религии московским кандидатом. Представители польской историографии XIX в. полагали, что разногласия, выявившиеся при обсуждении этого вопроса, оказали решающее влияние на судьбу московской кандидатуры. Так, М. Бобжиньский писал: «народ, который только что возвратился к католичеству и религиозной ревностью старался загладить временное отступничество, не хотел уже теперь посадить на свой трон исповедника православной церкви, а Федор не мог отступить от этой церкви, и об это препятствие разбилось все дело»