К. Лепши, опубликовавший эти высказывания Я. Замойского, видит в них прямое воспроизведение внешнеполитических замыслов С. Батория[779]. Думается, однако, что здесь налицо существенные различия. Если С. Баторий ставил вопрос о завоевании России, то коронный канцлер провозглашал целью похода «истинное соединение» между государствами. Сопоставляя данную формулу с предыдущими высказываниями на этот счет польско-литовских политиков, нетрудно раскрыть, что это означало заключение между Россией и Речью Посполитой унии по типу соглашений, предлагавшихся в 1585–1587 гг. Канцлер не ставил вопрос о детронизации Федора и был готов удовлетвориться обязательством «сословий» после смерти царя возвести на русский трон польского короля[780]. Все это позволяет усматривать связь данных построений Я. Замойского не с планами С. Батория, а с предложениями коронных сенаторов (с той разницей, что на этот раз речь шла о том, чтобы принудить Россию к заключению унии не с помощью военной демонстрации, а путем войны).
Обращает на себя внимание и другая сторона рассуждения Я. Замойского: представление о том, что «истинное соединение» дает возможность приобщить русское дворянство к выработанным польской шляхтой «совершенным» формам культуры и общественной жизни. Исследователи давно указывали на связь этих высказываний с программой развития славянского мира, которую канцлер сформулировал 21 февраля 1589 г. в беседе с чешским вельможей Вилемом с Рожмберка. Тогда канцлер констатировал прежде всего неблагоприятные условия, в которых находятся славянские народы. Одни из них (южные славяне, чехи) лишены политической независимости, другие (русские), хотя и обладают собственной государственностью, целиком погрязли в варварстве. Только Речь Посполитая, обладающая собственной государственностью и высокой культурой, может (и должна) стать центром объединения славянских народов, освободить их от иноземного ига и приобщить к высокой культуре. Первым этапом на пути к решению этой задачи должна стать уния между Россией и Речью Посполитой, которая будет осуществлена либо мирным, либо насильственным способом[781].
Следует отметить как широкий размах этой программы, так и явно проступающее в рассуждениях Я. Замойского стремление проводить ее в жизнь независимо от воли и желания других славянских народов. Польская феодальная идеология эволюционировала тем самым от констатации превосходства своего общественного устройства над общественным устройством соседних народов к признанию за собой права силой навязывать им свой более совершенный строй. И все же для правильного понимания динамики интересующих нас процессов следует отметить, что программа Я. Замойского не провозглашала целью политики Речи Посполитой на востоке ни уничтожение русской государственности, ни тем более русского господствующего класса. Таким образом, проповедь благодетельности для Речи Посполитой наступательной войны на Востоке составляла лишь одну сторону этой программы. Учитывая уроки предшествующих лет, канцлер постарался на этот раз поставить перед шляхтой цели в ее восприятии более реальные, связанные с целым комплексом популярных в этой среде взглядов и представлений.
Какова же была реакция шляхты на предложенную программу? Материалы сеймиков 1590 г. сохранились лучше, нежели сеймиков 1589 г., но также далеко не полно и, к сожалению, почти не пересекаются с более ранними документами.
Рассмотрение следует начать с постановлений Сандомирского сеймика[782], которые мы имеем возможность сопоставить с постановлениями сеймика предшествующего года. Формально Сандомирское воеводство повторило свое прежнее предложение выслать в Москву посольство для решения всех спорных вопросов, но в самой трактовке темы можно констатировать явное смещение акцентов. Если постановления 1589 г. говорили о необходимости избежать «кровопролития», то в постановлениях 1590 г. четко констатировалось, что если русский государь не примет польско-литовских предложений (возврат Северщины и Смоленска и пр.), то у Короны будет «хорошая причина для войны». Налицо, таким образом, явное сближение взглядов сандомирской шляхты с программой Я. Замойского. Другое малопольское воеводство — Краковское без аргументации и прогнозов на будущее повторило то же предложение, что и Сандомирское воеводство, — отправить посольство с требованием возвращения утраченных Великим княжеством земель[783].
В целом шляхта этих двух воеводств держалась решений сейма 1589 г. и, следовательно, принимая в основном программу Я. Замойского, все же расходилась с его группировкой по тактическим вопросам. Что касается третьего малопольского воеводства — Люблинского, то его постановления, как правильно отметил К. Лепши[784], были верным отражением политической программы Я. Замойского. Шляхта констатировала, что Корона терпит «немалые кривды и шкоды» от России, и поэтому давала послам полномочия для осуществления всех необходимых мер против нее, включая и воину[785].
Если в Малой Польше, таким образом, в тех или иных формах была санкционирована экспансионистская (вплоть до наступательной войны) политика по отношению к России, то в других районах Короны мы наблюдаем столкновение различных тенденций.
Это явление характерно прежде всего для территории огромного Русского воеводства. Так, на Вишенском сеймике, где собиралась шляхта с большей части территории воеводства (земли львовская, жидячевская, перемышльская и саноцкая), были приняты постановления, близкие к ухвалам люблинского сеймика:, необходимость мер против России, включая и войну, если будет нужно[786]. В то же время сеймик Галицкой земли, констатируя, что положение страны действительно вызывает тревогу, настоятельно просил короля, «чтобы по примеру предков своих» добивался прочного мира со своими соседями «и без причины войны против них не начинал»[787].
Еще более сложная ситуация сложилась на территории Великой Польши. Здесь сеймик воеводства Серадзского дал послам полномочия для выступления против Московита — «наследственного врага», который «причины [к тому] дает, чтобы война [против него], давно начатая, кончена была»[788]. Сеймик воеводств Познанского и Калишского не смог занять определенной позиции, поручив своим послам выяснить, нужна ли такая война и какие необходимы для ее ведения войска и средства[789]. Шляхта же земли Велюнской выступила против войны, прямо ссылаясь на то, что литовцы заключили перемирие с царем[790]. Против войны высказались также Брест-Куявское и Иновроцлавское воеводства[791].
Среди этих материалов налицо существенные пробелы (нет данных о позиции Ленчицкого воеводства, Мазовии и украинских воеводств Короны, кроме Русского[792]), однако взятые в целом постановления 9 коронных сеймиков свидетельствуют о значительных сдвигах в позиции коронной шляхты. Если в 1585 г. шляхта в основном недоброжелательно отнеслась к планам войны с Россией, видя в них прежде всего «утеснение» своих подданных, то к 1590 г. группа политиков во главе с Я. Замойским получила поддержку ряда воеводств, открыто одобривших планы наступательной войны на Востоке. С некоторыми различиями тактического порядка за программой Я. Замойского пошла на этом этапе основная масса шляхты Малой Польши и Русского воеводства, в то время как в Западной и Центральной Польше позиции лагеря Я. Замойского были гораздо более слабыми. Такое размежевание противников и сторонников войны не представляется случайным. Закономерно, что экспансионистская внешнеполитическая программа Я. Замойского получила одобрение именно тех групп господствующего класса Речи Посполитой, которые на протяжении столетий были главной силой польской феодальной экспансии на Восток.
Если в Короне Я. Замойскому и его приверженцам удалось добиться заметного успеха, то литовские сеймики, а затем и главный съезд Великого княжества снова высказались против войны с Россией[793]. Несмотря на специально выработанный план военных действий и иные аргументы, Я. Замойскому и на этот раз не удалось убедить литовских политиков, что война с Россией будет короткой победоносной прогулкой и не затронет территории Великого княжества. Как показывают записи бесед русского гонца А. Иванова с литовскими шляхтичами, последние были уверены в обратном и ждали от войны лишь новых разорений, от которых пострадает только Литва, а все возможные выгоды достанутся Короне[794]. Некоторые собеседники русского гонца выражали недовольство засилием польских феодалов в политической жизни страны («поляки им стали спесивы и Литву ставят ни за што») и высказывали убеждение, что магнаты Короны для того стремятся к обострению отношений, «чтобы у Литвы з государством Московским згоды не было, а они бы Литвою владели по-прежнему»[795]. Таким образом, наряду с боязнью военных опустошений в среде литовских феодалов снова ожили традиционные для нее опасения, что война на Востоке может привести к падению удельного веса Великого княжества в рамках Речи Посполитой. Литовские сенаторы через пристава просили А. Иванова передать царю, что Великое княжество хочет мира и добьется присылки в Москву посольства для мирных переговоров, только бы царь не допускал новых инцидентов на границе, потому что «поляки не хотят, чтоб мы были с вами в згоде»