со всеми станами»[872]. Выбор такой конструкции унии, когда один и тот же правитель был выборным государем в одной части федерации и независимым от общества правителем в другой, явно сближает проект 1600 г. (в его заключительной части) с построениями польско-литовских политиков во время «бескоролевья» 1587 г. С этими построениями сближают проект 1600 г. и те его нормы, в которых определялись будущие взаимоотношения обоих государств после их соединения под властью единого монарха. И после унии оба государства должны были оставаться отдельными политическими организмами, их объединяла бы лишь личность общего монарха, который два года из трех должен проводить в Речи Посполитой и один год — в России[873]. Создание такой общей институции, как сейм, проект 1600 г. даже после установления унии не предусматривал.
Можно отметить существенную разницу мотивов, склонявших к сходным решениям ораторов на третьей элекции и составителей проекта 1600 г. Если для первых отсутствие общегосударственных институций было важно потому, что тем самым Речь Посполитая избавлялась бы от участия в войнах между Россией и ее соседями и не должна была бы нести расходов на оборону союзника, то для составителей проекта 1600 г., исходивших из того, что у обоих государств будет с самого начала единая внешняя политика, такой мотив явно не мог иметь значения. Для них главным был другой довод, выдвигавшийся в 1587 г.: невозможность сотрудничества по внутриполитическим вопросам с не обладающим навыками и традициями собственного парламентаризма русским дворянством. Однако если в этом плане польско-литовские политики склонны были смотреть сверху вниз на своих русских коллег, то совсем иным было их отношение к Русскому государству как политическому партнеру.
Показательно, что по проекту 1600 г. все взаимоотношения между государствами должны были строиться на строго равноправной основе, при одинаковых обязательствах сторон. Разумеется, за равноправными формулами проекта скрывались расчеты польско-литовских феодалов на то, что при формально равных условиях их общество как, по их представлению, более культурное и политически развитое, сумеет добиться больших результатов, чем русское общество. Однако эта черта проекта свидетельствует и о понимании польско-литовскими политиками начала XVII в., что, лишь обращаясь с Русским государством как с полностью равноправным политическим партнером, можно рассчитывать на соглашение с ним. Такое заключение можно подкрепить еще одним наблюдением. Составители проекта исходили из того, что при заключении «вечного соединения» границы государств останутся неизменными[874]. Тем самым польско-литовская сторона молчаливо отказывалась от требования вернуть ей хотя бы часть территорий Смоленщины и Левобережной Украины, которое в 70—90-х годах XVI в. было непременным условием «вечного докончания» с Россией. Отказ от этого требования дался польско-литовским политикам, конечно, нелегко. Еще в 1599 г. в польских политических кругах выдвигался проект возвращения «спорных провинций» с помощью брака овдовевшего Сигизмунда III с дочерью царя[875]. Однако правительство Речи Посполитой пошло на такой шаг, а это показывает, что оно правильно восприняло опыт переговоров 1590 г., свидетельствовавший о том, что выдвижение подобных требований сделает соглашение между государствами невозможным. Поскольку правительство Речи Посполитой временно сняло аннексионистские требования из своей программы, в 1600 г., в отличие от 1590 г., предложенные условия «соединения» смогли стать предметом дискуссии между сторонами. Материалы этой дискуссии, показывая отношение русского правительства к польско-литовскому проекту, вместе с тем могут служить источником для выявления собственных взглядов русских политиков на «соединение» между Россией и Речью Посполитой в сложной международной ситуации начала XVII в.[876]
Полное одобрение русского правительства получили те части проекта, в которых излагались основные условия военно-политического союза между государствами. Русские дипломаты одобрили предложение о совместных действиях против татар и лишь по вопросу о создании «общего» флота запросили у польско-литовской стороны более подробных объяснений. Русские политики обошли молчанием предложение высылать все посольства в соседние страны лишь от имени и с участием представителей обоих государств. Одобряя общие принципы предложенного союза, русское правительство не было намерено доводить дело до ликвидации самостоятельной внешней политики России и Речи Посполитой. Аналогичные расхождения наметились и по вопросу об экономических отношениях между государствами. Полностью одобрив предложения о свободе торговых поездок и о фиксации размеров торговых пошлин, русское правительство отклонило предложение о введении в обоих государствах одинаковой монеты. Поскольку такая мера не могла нанести одной из стран экономического ущерба, ясно, что мотивы решения русских политиков следует искать в другой плоскости. Соглашаясь на развитие торговых контактов между сторонами, русское правительство стремилось избегать таких шагов, которые могли бы ограничить его суверенитет.
По другим вопросам различия точек зрения оказались еще более существенными. Так, русское правительство категорически отклонило те условия, которые предусматривали построение в русских городах и во владениях отдельных феодалов «костелов» с их последующим превращением в центры католической пропаганды. Оно лишь заверило, что приезжающим в Россию католикам не будут препятствовать исповедовать свою веру в частном порядке. Серьезные расхождения наметились и при подходе к наиболее существенной, с точки зрения польско-литовских политиков, части проекта — комплексу статей, определявших рамки возможных отношений между феодалами России и Речи Посполитой, а также условия жизни дворян одной страны на территории другой. Правда, ряд предложений польско-литовской стороны русское правительство одобрило. Так, оно было не против того, чтобы подданные одного государства ездили в другое и поступали там на службу при дворе и в войске. Русское правительство также согласилось разрешить своим подданным посылать детей «в службу и в науку» в Речь Посполитую[877]. Однако одновременно русское правительство заявило, что браки между подданными обоих государств невозможны из-за различия вероисповедания и заняло отрицательную позицию по наиболее существенному для господствующего класса Речи Посполитой вопросу, отказав польско-литовским феодалам в праве приобретать имения на русской территории. Одновременно было разъяснено, что русская сторона не согласна и на то, чтобы «вотчины на обе стороны в приданое давати». Правда, к этому было добавлено, что царь, конечно, будет давать земли тем папам и шляхтичам, которые поступят к нему на службу, но лишь в условное владение, так что, оставив службу, они утратили бы и права на эти земли. Такое решение вопроса, разумеется, открывало возможность для материального преуспеяния части малоимущей шляхты, но, конечно, не давало никакой основы для польско-литовской феодальной колонизации русских земель. Кроме того, русское правительство категорически отклонило предложения о создании символических атрибутов «соединения» и отказалось обсуждать вопрос об условиях наследования русского трона. Единственное, что нашли нужным сказать русские представители, было обещание, что царь, если его выберут на польский трон по пресечении династии Ваза, даст присягу соблюдать все шляхетские «вольности».
Если выбрать из польско-литовского проекта те условия, которые русское правительство соглашалось принять, то обрисуются контуры концепции, согласно которой «вечное соединение» — это прежде всего «вечный» военно-политический союз с одновременным сближением обоих государств по линии торговли и межгосударственного общения, но с максимально широким в данных условиях объемом самостоятельности обоих вступивших в «соединение» государственных организмов. Нетрудно видеть, что перед нами не что иное, как внешнеполитическая концепция, сформулированная русскими политиками во время «бескоролевья» 1587 г. Почти все условия, на которые согласилось русское правительство, находят точные аналогии в подготовленных тогда проектах договоров. Различие заключалось лишь в том, что к 1600 г. позиция русского правительства по некоторым вопросам стала более жесткой. Так, проект договора 1587 г. предусматривал, что царь будет раздавать польско-литовским феодалам в собственность земли «в новых городах на Диком поле»[878]. В 1600 г. об этом вообще не было речи. Очевидно, смена позиции в этом вопросе была вызвана наблюдениями над бурным ростом польско-литовской феодальной колонизации восточных территорий Речи Посполитой на границе с Северской землей, когда польско-литовские феодалы пытались расширить свои владения за счет русской территории. В этих условиях раздача подданным Речи Посполитой земель «на Диком поле» могла бы привести к дальнейшему развитию подобных тенденций и поставить под угрозу русский суверенитет на территории пограничных областей[879]. Изменилась позиция русского правительства и по вопросу о возможности браков между подданными России и Речи Посполитой. Если проект договора 1587 г. предоставлял подданным обоих государств право «свататися и племянство чинити»[880], то в 1600 г. такую возможность русские политики исключали, указывая на различие вероисповедания. В этом изменении линии нашли определенное отражение успехи контрреформации в Речи Посполитой. Если еще в 1587 г. Великое княжество Литовское, например, воспринималось русским правительством как страна, в которой «римская вера» была вероисповеданием меньшей части населения, то к началу XVII в. Речь Посполитая в их понимании была уже преимущественно католической страной.