Наблюдения по частным вопросам приводят к заключению общего порядка: по мере дальнейшего развития восточной экспансии Речи Посполитой как в форме шляхетской колонизации восточных областей, так и в форме подчинения православного населения католической церкви объективно сужалась база для возможного сотрудничества обеих восточноевропейских держав.
Все же запятая русским правительством позиция открывала определенные возможности для политического сотрудничества между восточноевропейскими державами. Однако они не были использованы, поскольку во время дальнейших переговоров[881] польско-литовская сторона четко поставила само заключение соглашения о союзе в зависимость от того, разрешит ли русское правительство польско-литовским феодалам заключать браки и приобретать недвижимость в России. Необходимость именно такого решения аргументировалась тем, что лишь кровные и имущественные связи между дворянством обоих государств могут быть гарантией прочности заключенного договора. Обоснованность этих суждений вызывает, однако, серьезные сомнения. История отношений между Литвой и Короной в десятилетия, предшествовавшие Люблинской унии, убедительно показывает, что приобретение польскими феодалами имений на пограничных территориях Великого княжества (с помощью браков, покупкой и т. д.), которое вело затем к фактическому включению этих земель в состав Короны, не только не укрепляло взаимоотношения, но, напротив, было источником постоянной напряженности в отношениях между этими государствами[882]. Так, например, на литовском сейме 1554 г. стоял вопрос о том, «абы на Подляшье и на Волыню именей не куповали чужеземцы, ани жадными причинами не поседали, кгды ж тым не мало паньства Великого Князъства убываетъ»[883]. Тогда же волынская шляхта обратилась к господарю с просьбой о принудительном выкупе всех земель, приобретенных поляками на Волыни[884]. На сейме 1559 г. встал вопрос о принудительном выкупе польских имений в Жемайтии[885] и т. д. Разумеется, все эти факты польско-литовским политикам были известны, но они обошли молчанием эту сторону проблемы, поскольку их усилия были направлены прежде всего на то, чтобы снять барьеры на пути польско-литовской феодальной экспансии на Восток.
Для официального курса польско-литовской восточной политики начала XVII в. следует признать весьма показательным, что вторым непременным условием соглашения, по мнению послов, должна была стать свобода католической проповеди в России. При этом настойчиво ставился вопрос о необходимости для москвичей ближе ознакомиться с «латинской» верой и обсудить с польско-литовской стороной вопрос об унии церквей под главенством папы[886]. Русское правительство снова отклонило эти предложения, но вместе с тем русские дипломаты подчеркивали желательность политического сотрудничества между обоими государствами и, в частности, ставили перед польско-литовскими представителями вопрос о согласованных действиях России и Речи Посполитой в Прибалтике[887]. Однако в этих условиях польско-литовские послы не проявили желания продолжать переговоры о «соединении». Занятая ими позиция ясно показывает, что господствующий класс Речи Посполитой был заинтересован лишь в таком соглашении с Россией, которое открывало бы возможности для дальнейшего развития восточной экспансии, и отвергал те варианты урегулирования отношений, которые таких возможностей не предусматривали.
На этом переговоры о проекте «унии» закончились. Однако с приездом в Вильно зимой 1601–1602 гг. для ратификации договора о перемирии русских послов литовские сенаторы в беседах с русскими представителями снова подняли вопрос о «соединении», говоря с ними, как сообщал нунций в Рим, о «польской свободе» (della liberia polacca)[888]. Эта инициатива ясно свидетельствует, что л после неудачного окончания переговоров вопрос о «соединении» продолжал быть актуальным для руководящего круга польско-литовских политиков. Вместе с тем избранный ими способ действий показывает, что с межправительственных контактов центр их интересов стал перемещаться на контакты межсословные, на первый план стали выдвигаться расчеты на привлечение русского дворянства к идее «унии» обещанием шляхетских «вольностей» по польскому образцу. Критическое испытание основательности этих расчетов, определившее в конечном итоге всю судьбу восточных концепций Речи Посполитой, произошло в бурные годы «Смуты».
Проект восточноевропейской федерации в период польско-литовской интервенции в Русском государстве.Крах восточной политики Речи Посполитой[889]
Примерно к 1603 г. классовые и внутриклассовые противоречия в русском обществе достигли такой остроты, что и иностранным наблюдателям стало ясно — в России назревает внутриполитический кризис. Истоки его коренились в процессе формирования крепостничества. Возникновение в Русском государстве сложной конфликтной ситуации стало стимулом для активизации внешней политики соседних с ним государств, для их попыток осуществить свои планы в отношении России. Наибольшей активностью была отмечена внешняя политика Речи Посполитой. Первым актом польско-литовской восточной политики стала попытка использовать назревавший в России кризис, для того чтобы устранить монарха, отклонившего польско-литовские предложения, и способствовать возведению на русский трон такого правителя, который содействовал бы осуществлению польско-литовских проектов. Такой попыткой стала развернувшаяся в 1604–1605 гг. авантюра претендента на русский трон Лжедмитрия I. Ее активными организаторами, как указывал В. Д. Королюк, «явились украинские и малопольские магнаты Речи Посполитой, поддержанные королем, папским нунцием и иезуитами»[890].
Согласно тексту «кондиций»-договора (заключен в Кракове весной 1604 г.) между Самозванцем и Сигизмундом III «царевич» взял на себя обязательство вернуть Речи Посполитой Северскую землю, разрешить строить в России «костелы» и допустить туда иезуитов для проповеди католической религии, а также соединить Россию и Речь Посполитую «вечной унией»[891]. Содержание последнего понятия позволяют раскрыть инструкции «великим послам» Речи Посполитой М. Олесницкому и А. Гонсевскому, отправленным в Москву в феврале 1606 г., когда Самозванец, умело используя недовольство крестьянства, служилых людей и мелкого дворянства Юга политикой Бориса Годунова, сумел утвердиться на русском троне. В этих инструкциях[892] изложен проект условий «вечного соединения» между Россией и Речью Посполитой, все основные положения которого заимствованы из польско-литовского проекта 1600 г.[893] Одновременно, ссылаясь на данные в свое время «царевичем» обязательства, польско-литовские представители должны были решительно добиваться передачи Речи Посполитой хотя бы части спорных областей, «без чего трудно заключить вечный мир и (установить) прочную дружбу» между государствами.
Лжедмитрий I, по-видимому, пытался выполнить некоторые из своих обещаний, но эти попытки натолкнулись на столь сильное сопротивление в России, что он оказался вынужденным непрерывно лавировать между русским обществом, с одной стороны, и Речью Посполитой и Ватиканом — с другой. Это лавирование привело Лжедмитрия к потере завоеванных им позиций и его гибели во время майского восстания 1606 г.[894] Задуманный план тем самым провалился, и польско-литовские политики, осознав ненадежность избранного ими пути[895], перешли к поискам других способов достижения своих целей.
Эти поиски происходили в условиях, когда смерть Лжедмитрия I явилась как бы своеобразным катализатором для нового взрыва классовых и внутриклассовых конфликтов в стране. Хотя кульминационная точка кризиса (крестьянская война под предводительством Ивана Болотникова) пришлась на 1606–1607 гг., после поражения повстанцев Россию продолжали потрясать конфликты между социальными и региональными группировками, что привело к возникновению нескольких политических центров, оспаривавших друг у друга власть в стране. В этих условиях «великого разорения» и следовавшего за ним военно-политического ослабления Русского государства на первый план стали активно выдвигаться представители тех кругов господствующего класса Речи Посполитой, которые проповедовали проведение открыто агрессивной политики, направленной против всего русского общества, — новое явление в истории русско-польских отношений.
Наиболее четко взгляды этих кругов выражены в сочинение Павла Пальчовского «Kolęda moskiewska», напечатанном в Вильно в 1609 г.[896] Описывая плодородие и богатство России, автор призывал польско-литовскую шляхту к завоеванию России, доказывая легкость этого, предприятия ссылкой на успехи испанских конкистадоров в Новом Свете. «Несколько сотен испанцев, — писал он, — победили несколько сот тысяч индейцев», а московиты, может быть, лучше вооружены, чем те люди, но вряд ли храбрее их[897].
Характерное для этого высказывания приравнивание русских к жителям Нового Света имело в рамках концепций польско-литовских политиков еще и другой смысл. В начале XVII столетия, как показано В. Чаплиньским, в шляхетской среде снова оживают традиционные мысли о том, что внутренние проблемы, возникающие перед господствующим классом Речи Посполитой, могут быть решены за счет феодальной колонизации русских земель